Английский юрист Иеремия Бентам (Jeremy Bentham, 1748–1832) принадлежал к так называемым философским радикалам, которые выступали за серьезную правовую реформу британского общества. Соответственно, он подвергал критике некоторые аспекты этого общества. Но тот, кто критикует, должен иметь нормативный стандарт, с позиций которого ведется критика. В соответствии с утилитарно-эмпирицистской традицией, Бентам не принимает ни идею естественных прав, ни теорию договора. Единственным оправданием для власти и для политических изменений, по его мнению, являются человеческие потребности, более конкретно — польза и удовольствие. В этом Бентам следует Гельвецию: 1) Удовольствие и страдание являются причинами человеческих действий. Отсюда следует, что мы можем влиять на человеческое поведение, изменяя соотношение между удовольствием и страданием. 2) Именно удовольствие мотивирует существование законодательства и политической власти.

Мы уже говорили [Гл. 16], что первый тезис этой схемы может представлять неприемлемое упрощение. Второй же может вести к логическому противоречию в той мере, в которой удовольствие в качестве нормы трактуется как вытекающее из того признанного факта, что каждый стремится к удовольствию, то есть нормативное выводится из дескриптивного.

Следуя за Гельвецием (и итальянским правоведом и философом права Чезаре Беккариа, Cesare Beccaria, 1738–1794), Бентам рассматривает в качестве фундаментального нормативного стандарта утилитаристский принцип, согласно которому человеческие действия должны оцениваться с точки зрения достижения наибольшего возможного счастья (полезности) для наибольшего числа людей.

Новым у Бентама является то, что он более последовательно, чем другие, использует этот принцип как руководящее указание для правовых реформ. При этом он разрабатывает систему расчетов (исчисление) того, что обеспечивает наибольшее удовольствие.

В своем исчислении удовольствий и страданий он оперирует различными факторами, которые должен учитывать каждый собирающийся выяснить, какие действия и ситуации в целом обеспечат наибольшее удовольствие. К этим факторам относятся: интенсивность удовольствия или страдания; их длительность; степень уверенности, что они будут иметь место; как далеко в будущем они произойдут; как много людей будут их испытывать и как влияют друг на друга их разные виды.

Мы уже отмечали [Гл. 16], что более естественно говорить об исчислении страданий, чем удовольствий. Дело в том, что, по-видимому, наши мнения и установки обнаруживают гораздо больше общего, когда речь заходит о том, как избежать некоторых основных страданий, чем тогда, когда мы выбираем между различными положительными действиями или благами. На практике утилитаризм (и либерализм) является в большей степени попыткой избежать отрицательных последствий, чем реализовать некий положительный идеал.

Гедонистское исчисление поразительно напоминает расчеты прибыли. Но в то же время прибыль рассчитывается в соизмеримых единицах, таких как доллары и центы или марки и пфеннинги. Однако трудно определить, как можно сравнить различные переживания удовольствия и страдания. Например, как можно рассчитать соотношение удовольствий, связанных с умиротворенным наслаждением от вкусной еды и с буйной радостью по поводу сдачи трудного экзамена? Бентам не смог (и понятно почему) дать решение этой проблемы. Поэтому его исчисление удовольствий не что иное, как спорная спекуляция. Тем не менее он иногда выражается так, как будто точно знает, что люди фактически действуют на основе подобных рациональных расчетов.

Отметим еще раз, что в определенном смысле индивидуализм как бы содержится в понятии удовольствия. Удовольствие всегда является индивидуальным. Государство (или сообщество) никогда не испытывают удовольствия или страдания. В соответствии с этим, «наивысшее возможное счастье» также понимается как «наивысшее возможное счастье наибольшего возможного числа отдельных индивидов», так как счастье преимущественно истолковывается как удовольствие [Ср. индивидуализм гедонистического эпикурейства, Гл. 5.].

Следует отметить, что понятие полезности не является индивидуалистическим в том же самом смысле, что и понятие удовольствия. Тогда как понятие удовольствия связано с индивидуальными переживаниями, понятие полезности указывает на желательные следствия. Философия полезности, утилитаризм, таким образом, является прежде всего консеквенциональной (consequentialist) этикой (этикой последствий). Критерий хороших/желательных действий должен быть найден в их последствиях в той степени, в какой последствия являются «полезными» или нет. (Напротив, в кантовской этике доброй воли критерий заключается в нравственной воле действующего лица).

Сила утилитаризма заключается в том, что он, по-видимому, хорошо подходит для некоторых типичных для нашей цивилизации ситуаций (см. выделение Вебером различных типов действия, Гл. 27). Мы часто совершаем выбор на основе оценки вариантов и последствий, допуская при этом в качестве бесспорных некоторые предпочтения и принципы. И когда принципами оказывается то, что мы ищем, то не столь проблематично объяснить мотивацию. (Мотивацию для правильного действия, может быть, труднее объяснить в моральной философии Канта, которая основывает мораль на чувстве долга). Одна из главных трудностей утилитаризма, однако, связана с понятием справедливости. Если в некоторой ситуации казнь невинного человека ведет к наивысшей полезности (счастью), то, согласно обычной интерпретации утилитаризма, эта казнь будет этически оправданной, правильной. Но такой вывод противоречит сути интуиции о природе справедливости.

Бентамовский акцент на индивидуальное находит свое выражение и в области философии языка. Он утверждает, что смысл имеют только слова, указывающие на отдельные вещи. Слова, которые не указывают на отдельные вещи (например, «право», «всеобщее процветание», «собственность» и т. д.), являются в конечном счете фикциями. Следовательно, Бентам полагает, что такие слова, как «права» и «принципы», не имеют никакого отношения к реальности (и к социальной реальности, под которой он понимал удовольствия и страдания отдельных индивидов).

Известно, что такие слова, как «честь», «родина», «естественное развитие» и т. д., часто используются для мистификации и демагогии. Следовательно, номинализм Бентама содержит здравые моменты [О термине «номинализм» см. «спор об универсалиях», Гл. 6, а об использовании общих понятий — Гл. 29.]. Но когда Бентам, по-видимому, полагает, что все такие слова мистифицируют, самому ему грозит опасность не заметить определенные аспекты реальности — такие, как социальные взаимосвязи. В той мере, в какой он отрицает все общие понятия, ему трудно понять специфически социальные аспекты общества, наподобие анонимных структур власти. Расплатой за номинализм Бентама может быть слепота и беспомощность по отношению к доминирующим тенденциям, которые могут быть иррациональными и опасными.

Как отмечалось, Бентам использует принцип наибольшего возможного счастья (= удовольствия, полезности) для наибольшего возможного числа людей как критерий для критики существующих законов. Вместо того, чтобы спрашивать, какого наказания «заслуживает» преступник, Бентам, исходя из этого принципа, задается вопросом о том, какие меры могли бы вести к снижению уровня преступности и улучшению человека в будущем. Наказание одного или нескольких индивидов, которое само по себе является страданием, справедливо только тогда, когда оно в конечном результате приводит к большему удовольствию для всех. Придерживаясь этого подхода, Бентам внес существенный вклад в гуманизацию юридической системы, поскольку способствовал ее большей эффективности и рационализации.

Но хотя практические следствия его учения были положительными, оно содержало теоретические упущения. Во многом Бентам упустил из вида историческое разнообразие человеческих ценностей и мотиваций. Для него человек в основном внеисторичен: всегда и везде он преследует одну и ту же цель (удовольствие) и побуждаем одной и той же силой (стремлением к удовольствию). Как номиналист Бентам не придает особого значения общественным институтам и обращает внимание только на индивида.

Точно так же, будучи либералистом, он склонен «не замечать» историю и сводить человека к вневременной абстракции. Для Бентама история является совокупностью традиций, обычаев и привычек, которые только тогда могут быть оправданы, когда они выдерживают критический анализ на основе принципа наибольшего возможного счастья для наибольшего возможного числа отдельных людей. В этом он согласен с критикой традиции философами-просветителями.

«Философский радикализм» Бентама был направлен главным образом против неэффективности и жестокости правовой системы. Бентам не интересовался изменением экономических условий.

Напротив, он полагал, что право частной собственности обеспечивает индивиду чувство безопасности и тем самым удовольствие. В этом можно усмотреть как поддержку экономического status quo, так и зародыш требования более справедливого распределения собственности.

Недооценка Бентамом социальных аспектов общества не позволяет ему мыслить на уровне социальных конфликтов. Дело в том, что в конечном счете для него существуют только отдельные равноправные индивиды и, по сути, отсутствуют какие-либо социальные классы. Поэтому понятно, что ему трудно увидеть, что понятие полезности могло бы быть расширено от «полезности для отдельного индивида» до «полезности для определенной группы».

Подобно большинству либералистов, Бентам, по-видимому, исходит из определенной гармонии различных частных интересов. Когда каждый человек пытается максимизировать свое удовольствие, это ведет к наилучшему благу для всех. Но Бентам не считает, что такая гармония возникает автоматически: здесь свою определяющую роль должно сыграть законодательство, основанное на принципе полезности. Это законодательство должно активно проводиться в жизнь, так как его целью является желаемая гармония.

Другим представителем «философского радикализма» в Англии на рубеже XVIII и XIX веков был Джеймс Милль (James Mill, 1773–1836). Он приводил доводы в пользу сильной власти и сильного правительства, которые находятся под контролем представительской ассамблеи, избранной на основе всеобщего избирательного права.

Милль мало заботился о правах меньшинства, которым для него были привилегированная знать и духовенство. Он отстаивал интересы «большинства», выражаемые представительской формой правления.

Милль исходит из веры в большинство и во всеобщее образование. Каждый должен посещать школу; образование приводит к интеллектуальной и моральной свободе. Править должно просвещенное большинство. Эти взгляды согласуются с философией Просвещения XVIII столетия. Сейчас легко говорить об их наивности. Однако следует сказать, что эти идеалы никогда не были полностью реализованы.

Когда же их пытались реализовать, это приносило определенно больше пользы, чем вреда. Всеобщее образование и правление большинства являются одними из существенных факторов гуманизации в истории.

Как и другие «философские радикалы», Джеймс Милль внес важный вклад в формирование более эффективного и демократического законодательства и правления в Англии, хотя, конечно, он и выступал (неосознанно) от имени буржуазии. В то же время «философские радикалы», несомненно, способствовали введению в середине XIX века ряда социальных законов (законы о бедности poverty laws), которые отстаивали интересы наемных работников.

Итак, прослеживается взаимосвязь между «философским радикализмом» (Бентам, Джеймс Милль) и социальным либерализмом (Джон Стюарт Милль, Грин).

В Англии экономический радикальный (laissezfaire) либерализм a la Рикардо достиг наивысшего расцвета в первой половине XIX века. Но уже в середине этого столетия общественное мнение выступило против нищенских условий жизни промышленных рабочих. Начинает, в соответствии с Бентамом, проводиться политика социального реформизма. Но ее не следует понимать просто как результат некоторых теоретических точек зрения (например, утилитаризма Бентама): одновременно она была и результатом стихийной политической реакции против возраставшей социальной нищеты низших классов. Реформистская политика правящих классов была вызвана как страхом перед политическими волнениями, так и чувством сострадания к рабочим.

Рабочие противостояли как консерваторам, представлявшим интересы земельной аристократии, так и либералистам, выражавшим интересы промышленников и торговцев. Главная задача рабочих состояла в обеспечении достаточного дохода, приемлемой продолжительности рабочего дня и длительных трудовых договоров. Средством решения этой задачи была солидарность. Именно она, а не индивидуалистическая свобода, стала краеугольным камнем рабочего движения.

Находясь в оппозиции и к консерваторам, и к либералистам, рабочие предпочитали консерваторов. Патриархально настроенный аристократ, который чувствовал определенную ответственность за «своих» людей, мог бы быть лучше, чем радикальный (laissezfaire) либералистский промышленник. (Так, в 1867 г. именно консервативное английское правительство предоставило право голоса многим группам рабочих).

В этой ситуации перед английскими либералистами возникла дилемма: либо принять некоторые социалистические ценности, либо иметь в качестве противника рабочих. Они выбрали первое, что в конечном счете привело к трансформации английского либерализма в социальный либерализм, который взял на себя общенациональные обязательства и получил широкую народную поддержку.

Итак, либералистскую концепцию следовало пересмотреть. Теории Бентама, Смита, Рикардо о связи индивида и государства, свободы и принуждения нуждались в усовершенствовании.

Это означает, что индивидуализм, определяемый нами до сих пор как главная особенность либерализма, в конечном счете изменялся за счет включения в него понятий, связанных с обществом (отношениями внутри коллективов и между ними) и научным подходом к социальным проблемам (регулированию уровня и качества жизни людей).

Жизнь. Джон Стюарт Милль (John Stuart Mill, 1806–1873) был сыном Джеймса Милля и воспитывался согласно принципам своего отца: изучение греческого в трехлетнем возрасте, латинского — в восьмилетнем, политической экономии и логики — в двенадцатилетнем. Не без трудностей Джон Стюарт Милль высвободился из-под влияния утилитаризма своего отца (и Бентама) и попытался сформулировать либерализм, который бы не имел слабых сторон, существовавших, по его мнению, в предшествующем либерализме. Он находился в тесных отношениях с Гарриет Тейлор (Harriet Taylor, 1808–1859), на которой женился в 1851 г.

Труды. Перу Джона Стюарта Милля принадлежат труды не только по политической теории, но и по логике и эпистемологии. К числу его работ относятся О свободе (On Liberty, 1859), Утилитарианизм (Utilitarianism, 1863), Подчиненность женщины (The Subjection of Women, 1869) и Основы политической экономии (Principles of Political Economy, 1848).

Учение Милля характеризуется сочетанием утилитаризма, либерализма и эмпирицизма, хотя при этом он критикует их более ранние версии. Так, он развивает классический либерализм с помощью социального научного мышления, а в сфере политической теории выступает основателем социального либерализма. Этот вид либерализма отвергает радикальный (laissez faire) либерализм и подчеркивает значение прогрессивного законодательства.

Являясь сторонником утилитаризма, Милль критически настроен к гедонистскому исчислению Бентама, в котором полезность понимается как удовольствие без качественного различения высших и низших форм наслаждения. Можно сказать, что Бентам пытался объяснить качественные аспекты, то есть то, что является морально и юридически правильным решением или действием, с помощью количественного сравнения специфических состояний удовольствия и страдания, которые являются результатами реализации различных альтернативных действий. В свою очередь, Джон Стюарт Милль так истолковывает понятие полезности, что оно учитывает и качественные различия. При этом на основе консенсуса между компетентными людьми или путем принятия решения большинством экспертов происходит сравнение качественно различных состояний полезности. Компетентными считаются те люди, которые, исходя из собственного опыта, знают и понимают основные существующие варианты (альтернативы). Итак, Милль полагает, что уже вначале, классифицируя ситуации, необходимо различать качественно разные уровни наслаждения, его нравственно хорошие и плохие (или менее плохие) состояния. Это предположение выглядит естественным. Действительно, наслаждение садиста страданиями жертвы безнравственно, а радость медсестры по поводу выздоровления пациента нравственно хороша. Причем не имеет значения, что переживания удовольствия садистом и медсестрой могут быть одинаковыми по интенсивности, продолжительности и т. д… (Качественная сторона может быть учтена при количественном расчете удовольствия, если принять во внимание все относящиеся к рассматриваемой ситуации факторы и долгосрочную перспективу — «наибольшее возможное счастье для наибольшего возможного числа людей». В таком случае можно видеть, что наслаждение садиста ведет к большему количеству негативных результатов, чем радость медсестры, и что, следовательно, действия медсестры являются наилучшими).

Милль относит личную свободу, чувство собственного достоинства, честность и социальное благополучие к числу центральных и важнейших ценностей.

Когда он защищает свободу слова, свободу печати и т. д., то делает это потому, что рассматривает их как желательные для общества качества. Эти либеральные ценности являются также важными для рациональности и поиска истины: свободные публичные дебаты без всяких внутренних и внешних препятствий являются условием для выработки нами разумных точек зрения. (Таким образом, свобода «полезна», поскольку она делает возможным для нас установление истины!).

Однако, согласно Миллю, общественное мнение является двусмысленным. С одной стороны, оно может подавлять и ограничивать точки зрения, которые выражают более слабые группы. В то же время Милль считает, что общественное мнение может формироваться и улучшаться в ходе продолжающегося свободного обсуждения, в котором участвуют разумные индивиды. С другой стороны, в той мере, в какой публичная дискуссия является открытой и свободной, она может привести к исправлению предрассудков и ошибок. Однако, хотя такая дискуссия и может служить для исправления предрассудков и ошибок, она не ведет нас в направлении единственной истины. Свободное обсуждение по крайней мере позволяет более ясно выразить различные перспективы и точки зрения, как для их сторонников, так и для противников.

Только тогда, когда точку зрения опровергают и защищают, становится ясным, в чем она собственно заключается. Это означает, что мы не знаем в действительности того, о чем думаем, до тех пор, пока не изучили контраргументы. Для того, чтобы истина предстала перед нами максимально ясной, чтобы каждый из нас приобрел наилучшее из возможных понимание того, о чем он действительно мыслит, сознавая при этом максимально четко и беспристрастно, что думает оппонент, для всего этого необходимо гарантировать свободные публичные дебаты. Свобода слова и свобода самовыражения являются необходимыми условиями гарантии открытого обсуждения [См. различные точки зрения (Платон, философы-просветители, Кант, Ха-бермас) на дискуссию, диалог, как на путь к истине, включая и истину в политической сфере.]. Мы можем сказать, что либеральность — это условие рациональности.

Как социальный философ и политический реформатор Джон Стюарт Милль известен активной деятельностью по защите преследуемых и угнетенных групп. Он поддерживал борьбу рабочих за представительство в парламенте, борьбу за права афро-американцев в Северной Америке, выступал против различных форм дискриминации женщин. В последнем случае он, помимо прочего, приводил доводы в пользу предоставления женщинам всеобщего избирательного права и отстаивал равные с мужчинами имущественные права замужних женщин. Эта борьба за равенство и освобождение была частью прогрессивного либерализма, безусловным лидером которого являлся Милль. Все взрослые индивиды в принципе равноправны и политически и юридически. Каждый имеет право реализовать себя, если это не ущемляет других. Раса, пол и социальное происхождение не имеют никакого значения в том смысле, что все индивиды обладают неотчуждаемыми правами независимо от биологических и социальных обстоятельств. Работая над этими вопросами, Милль тесно сотрудничал с Гарриет Тейлор.

Итак, начав с неотъемлемых прав индивида, Милль раскрыл ту, восходящую к Локку позицию, которая вошла в традицию современного либерализма. В этом отношении он расходится с Платоном, который утверждал приоритет всеобщего (общества) над индивидом. Тем не менее можно обнаружить и определенные параллели в их взглядах на человека. Так, и Милль и Платон придают меньшее значение биологическим аспектам индивида, чем его интеллектуальным и личным качествам. В этом они противостоят Аристотелю.

Платон, Аристотель и Милль имеют различные точки зрения на женский вопрос, в которых одновременно присутствуют и общие и различные моменты. Аристотель трактует женщин с точки зрения биологии и их места в современном ему обществе. Платон видит в женщинах разумные человеческие существа, принципиально поднимая их над чисто биологическим уровнем. Милль подходит к женщинам с позиции всеобщих прав индивида, относительно независимого и от биологически-социального фактора, и от политического сообщества [См. S.Okin. Women in Western Political Thought. Ch. 9: «John Stuart Mill, Liberal Feminist». — Princeton, 1979. — P. 197–230.]. (У Гегеля значительно более важную роль в воззрениях на семью и отношение полов играют исторические и социально-психологические аспекты. См. Гл. 20.)

Исходя из своих воззрений на всеобщие права индивида, которые являются прообразом современной точки зрения, Милль подчеркивает, помимо прочего, что женщины имеют право выбора между ролью матери и служебной карьерой. Эта свобода выбора входит во всеобщие политические и экономические права, как их понимает Милль. (Но если женщина выбрала роль матери, то, согласно Миллю, практические роли в семье уже заданы так, как они определялись в его время. Он не допускает их изменения, в чем солидарен с современным мнением.)

В ходе своих нормативных рассуждений Милль делает упор на всеобщих принципах, имеющих отношение к индивиду. Однако, рассматривая общество, он осознает важность социальной среды в формировании индивида. Это представление, в частности, отражает социально-либеральный аспект его мышления. Здесь могут быть проведены параллели с ранним британским и французским социализмом, вдохновителями которого были Роберт Оуэн (Robert Owen, 1771–1858), Клод Анри Сен-Симон (Claude-Henri de Rouvroy Saint-Simon, 1760–1825) и Шарль Фурье (Charles Fourier, 1772–1837).

Отметим, что Джон Стюарт Милль не разделял веру Джеймса Милля в сильное правительство большинства. Причина заключалась не только в том, что сильное меньшинство (высший класс) может терроризировать слабое большинство, но и в том, что большинство может подавлять меньшинство. Представительской формы правления недостаточно, чтобы гарантировать свободу меньшинств или индивидов. Поэтому Джон Стюарт Милль пытался решить, как общество может обеспечить условия существования для свободных и ответственных индивидов. Он понимал, что социальные установки, подобные нетерпимости и агрессии, могут подавлять свободную личность [Вот почему Джон Стюарт Милль написал восторженный отзыв о книге Токвиля Демократия в Америке (De la Democratie en Amerique, 1835), где автор явно защищал от притеснений людей с девиантными мнениями. См. Гл. 27.].

Здесь Милль выходит за рамки классического либерализма. Он признает, что анонимные социальные силы являются решающими факторами того, как живут люди. Образ жизни людей объясняется уже не только апелляцией к атомизированным индивидам и внешней для них государственной регуляцией, но и функционированием общества как фактора, дополнительного к индивиду и государству.

Но сказанное не означает, что Милль обладал системным социологическим стилем мышления (социология его времени находилась в зачаточном состоянии). Он был больше озабочен принципиальной защитой свободы личности, чем структурным анализом общественных сил.

Кроме того, его мысль все еще, до некоторой степени, движется в пределах классического различения внутреннего и внешнего, частного и общественного. Так, Милль рассматривает личные свободы и как принадлежащие защищенной от воздействия со стороны политической системы сфере частной жизни, и как касающиеся только отдельного данного индивида. При этом он не предлагает удовлетворительного критерия для различия личной и социальной сфер.

Все же важно то, что Милль отклоняет наивную, радикальную (laissez faire) либералистскую точку зрения на принуждение как внешнее правительственное вмешательство. Как социальный либералист, Милль признает существование принуждения и силы, которые восходят к обществу как целому и которые выше государства и его законов. Это означает, что минимум законодательства и правительственного вмешательства не тождественен максимуму свободы, как это полагали радикальные (laissez faire) либерали-сты. (Однако внутри экономической сферы сам Милль предпочитает частную инициативу.)

Милль не согласен и с радикально-либералистскими тезисами о «естественных законах» рынка и «саморегулирующейся конкуренции». Тем самым он делает возможной критику экономической системы. Свободный рынок и его законы не являются естественным состоянием дел, в которое мы не должны вмешиваться. Если мы полагаем, что в стране сложилась нежелательная социальная и экономическая ситуация, то мы можем изменить ее посредством правовых реформ.

Основная этическая интуиция, выражаемая Миллем, это негодование по поводу несправедливых и жестоких сторон современного ему британского общества. Хотя теория Милля в ряде аспектов и незавершена, его труды все же наполнены социальной и моральной ответственностью перед человеком. Своими выступлениями в защиту свободы личности и прогрессивного законодательства, которое стремится заложить основу для этой свободы, Милль внес существенный вклад в формирование основных установок социального либерализма. При этом не столь важно, что более удовлетворительное понимание социальных сил было дано лишь в дальнейшем (Конт, Дюркгейм, Вебер). В его время социология только начинала зарождаться, но эмпирическое социальное исследование интересовало Джона Стюарта Милля.

Тезис «выживание наиболее приспособленных» может быть рассмотрен как переинтерпретация идей радикального (laissez faire) либерализма, взятых в их биологическом и эволюционном измерениях. Свободная борьба внутри видов за пищу и полового партнера предоставляет самым лучшим животным возможность жить и воспроизводиться. При этом сохраняются наиболее жизненно важные генетические особенности. Согласно этой форме либерализма, точно таким же следствием свободной социальной «борьбы» является то, что выживают наилучшие человеческие особи, которые передают свои лучшие генетические черты будущему обществу. Таким образом, происходит отсеивание плохих генетических качеств. Поэтому социальная помощь бедным и «неприспособленным» нежелательна, поскольку она приводит к возникновению общества индивидов с плохими генетическими чертами.

Биологический радикальный (laissez faire) либерализм влечет ряд теоретических проблем. Одна из них заключается в том, что общество понимается исключительно через призму биологических понятий, в результате чего упускаются из виду его специфически социальные аспекты. Другая связана с попыткой выведения нормы, которая «должна» диктовать наши политические действия из утверждаемого факта. Эта вторая проблема связана с попыткой дедуцирования того, что будет вести к «самым» лучшим результатам, то есть «самым» хорошим индивидам, из теории сохранения жизненно важных генетических черт.

Возражать против радикального либерализма можно и другими способами. Разве все те индивиды, которые наилучшим образом выживают в свободном, капиталистическом обществе, являются его самыми лучшими и ценными представителями? Как быть с «неприспособленным» поэтом, непонятым ученым или бескорыстным и способным к самопожертвованию идеалистом? Определение «самого лучшего» индивида как такого, который наилучшим образом выживает в конкретном обществе, легко может вести к пониманию этого общества как «самого лучшего». Ведь такое общество позволяет выживать «наилучшим»! Как быть с социальными силами, определяющими, какие индивиды в обществе «свободны» — так сказать, «свободны от правительственного вмешательства»? Имеют ли все индивиды в таком обществе подлинно равные возможности? Или же сын директора обладает преимуществами перед сыном фабричного рабочего, даже если одинаково хороши их генетические качества? Не является ли необходимой активная социальная политическая стратегия (например, всеобщее образование) для того, чтобы обеспечить каждому справедливые и равные возможности?

Трансформация либерализма в социальный либерализм, начатая Джоном Стюартом Миллем, продолжалась в течение XIX столетия и закончилась либерализмом «с человеческим лицом». Отличительными чертами последнего являются этическая ответственность, подход к индивиду как к социальному существу и публичная политика, которая проводится общественными институтами. Короче говоря, такие социологические представления являются необходимыми для понимания человека и политической практики.

Томас Хилл Грин (Thomas НШ Green, 1836–1882) продолжил критику упрощенной психологической и этической теории, которая составляла основу классического либерализма (как Бентама, так и Рикардо). Он подчеркивает, что человек необходимо связан с социальным сообществом. Другими словами, по мнению Грина, внутренняя критика либералистского индивидуализма столь разрушила индивидуалистическую позицию, что мы остались на позиции, которая во многом напоминает Аристотеля.

Но Грин жил не в греческом полисе. Его позиция отличается от аристотелевской в двух моментах. Он рассматривает сообщество как христианское сообщество и трактует политику как средство обустройства социальных условий с целью сделать возможной нравственную жизнь. В его учении получают признание принципы, относящиеся к социальным силам. Для Грина свобода является не только отрицательной, то есть свободой от принуждения, но и подлинной свободой: то есть тем, что действительно возможно (экономически и психологически) реализовать в нравственно-христианском сообществе. Прогрессивное законодательство, накладывающее ограничения на определенные человеческие действия, является необходимым для создания подлинной свободы для всех. Столь же важной становится социальная и образовательная политика.

Целью при этом служит нравственная жизнь, а не «свобода» и не максимизация удовольствия или прибыли. Средством ее достижения Грин считает политику, проводящую законодательные реформы. Здесь «либерализм» выступает как гуманистический и социально ответственный.

В результате от либералистского индивидуализма остается, помимо прочего, представление о моральном равенстве индивидов и об их равноценности, что требует взаимного уважения, то есть определенной степени либеральности.

Согласно нашей терминологии, в которой «либерализм» определен как индивидуалистическая идеология, Грин не является «либералистом», несмотря на то, что он «либерал», то есть толерантен и гуманен.

«Либерализм» Грина охватывает как консервативные, так и социал-демократические установки. Его высокая оценка религиозных и этических аспектов, а также подчеркивание роли безопасности и стабильности как условий человеческой жизни, указывают на связь с консервативными идеями. В то же самое время можно проследить линию развития от Грина к либеральной социал-демократической установке на «фабианское общество» [Фабианское общество, основанное в 1883-84 гг. в Лондоне, преследовало цель создания демократического социалистического общества в Великобритании. Фабианцы возлагали основные надежды на эволюцию общества, а не на революцию — В.К.], то есть на реформаторский социализм без теории классовой борьбы. Британская лейбористская партия возникла в рамках этой традиции, которая предполагала введение социальных пособий и контроля над предпринимательством, но не требовала полного государственного управления им. Эта традиция также отказалась от идеи неизбежности классовой борьбы, отвергавшей компромиссы и парламентское сотрудничество с консервативными партиями.

В Англии либеральный социализм (лейбористы) и социальный либерализм (либералист Гобгауз, Leonard Trelawney Hobhouse, 1864–1929) эволюционировали в основном в направлении сближения друг с другом.

Джон Мейнард Кейнс (John Maynard Keynes, 1883–1946) являлся одним из ведущих экономистов Англии периода между первой и второй мировыми войнами. Он был известен как практик и теоретик экономики.

Базисным для Кейнса являлся отказ от радикального (laissezfaire) либерализма [J.M.Keynes. The End of Laissez-Faire. — London, 1927.], расцвет которого пришелся на время, когда капитализм развивали крупные личности. Теперь же государство должно играть активную роль в экономической жизни. Но Кейнс не был социалистом и не считал, что государство должно взять в свои руки те сферы деятельности, которые традиционно находились в частных руках. Государство (правительство) должно заниматься новыми задачами, о которых не заботился (в 1926 г.) частный сектор. Так, оно обязано проводить продуманную кредитную и валютную политику, устанавливать объемы накоплений и капиталовложений для общества в целом и реализовать политику социальной поддержки приемлемого жизненного уровня населения.

Другими словами, Кейнс не был противником капитализма. Напротив, утверждая, что либерализм и частный капитализм устарели, он рекомендовал реформы, которые, по его мнению, вели бы к современному капитализму, характеризуемому сильным правительственным регулированием. Кейнс являлся одним из крупных защитников капитализма, регулируемого государством. Поэтому он выступал и против радикального (laissez faire) либерализма (традиционного капитализма), и против социализма.

В 1936 г. после Великой депрессии в США он написал книгу Общая теория занятости, процента и денег (The General Theory of Employment, Interest and Money), которая стала классикой современной капиталистической экономики. Одной из новых ее особенностей было особое внимание к проблеме полной занятости, проблеме, которую либералистские экономисты часто «решали», принимая полную занятость как исходную предпосылку.

По мнению Кейнса, полная занятость может быть достигнута только приблизительно с помощью хорошо продуманной экономической политики. Полная занятость не возникает автоматически как естественная гармония из свободной игры рыночных сил. Для достижения приблизительно полной занятости власти должны оказывать определенное влияние на потребление посредством, помимо прочего, финансовой политики и общественных инвестиций. Однако вмешательство государства не должно стать настолько всесторонним, чтобы подвергнуть опасности право частной собственности. Согласно Кейнсу, право частной собственности (капитализм) имеет то решающее преимущество, что оно опирается на децентрализацию власти и личный интерес. Он рассматривал предлагаемые им реформы как необходимое средство для предотвращения кризисов капитализма. Без правительственного регулирования нет ни капитализма, ни частной собственности, ни индивидуальных личных интересов.

Можно сказать, что Кейнс внес в политическую теорию важный вклад, связанный с уроками, которые либерализм и традиционный капитализм пытались извлечь из экономических кризисов. Учение Кейнса знаменует собой переход от частного капитализма и радикального (laissez faire) либерализма к государственно регулируемому капитализму, то есть к капитализму с социально-демократическими чертами, который отстаивает социальная демократия.