Послесловие

Гегель хотел, чтобы к его идеям относились серьезно, и его желание сбылось: гегельянство распространилось по всей Европе. Освящавшее существующий общественный строй, оно было настоящей находкой для прусских и британских властей. Если бы этот великолепнейший, запутаннейший гимн во славу буржуазного государства не был сложен Гегелем, его в любом случае следовало бы придумать.

Философия Гегеля отвечала всем требованиям своей эпохи. Порядок, дисциплина, убежденность в самоценности труда и очищающей природе страдания, вера в истинность системы, философские основания которой лежат за пределами человеческого познания, — вот те принципы, которым должны следовать читатели Гегеля. Гегельянство напоминало игру в бисер на сукне космического пространства; немало партий в этой игре было сыграно выдающимися мыслителями того времени. И если бы у Европы впереди была еще одна эпоха Средневековья, гегельянство так и осталось бы изощренной интеллектуальной забавой, а диалектика приобрела бы еще большее значение для теоретической мысли. Однако в той эпохе, которая вот-вот должна была наступить, было все, кроме средневековой стабильности.

Хотя… Попытки вернуть человечество в Средние века, безусловно, предпринимались — в разной форме, но с одинаково ужасающими результатами.

Однако вряд ли нужно перекладывать вину за бесчеловечные деяния таких «экспериментаторов» на одинокого профессора в желто-сером халате. Он выражал свои мысли слишком запутанно, они же — лгали. Результатом его стремления понять мир стало рождение одной из величайших иллюзий в истории философии; они, даже не попытавшись понять мир, решили изменить его.

Иногда говорят, что гегельянство — это предельно усложненный платонизм. Платон считал, что помимо хаотичного мира вещей, который, как нам кажется, нас окружает, существует мир абстрактных идей, и только эти идеи обладают подлинным бытием. Все предметы чувственно воспринимаемого мира реальны лишь постольку, поскольку в них присутствуют те или иные абстрактные идеи. Так, красный мяч сочетает в себе идеи округлости, красноты и т. д. Но в гегельянстве простая мелодия платоновских идей трансформировалась в бесконечный оперный цикл, помпезности которого позавидовал бы сам Вагнер.

Любопытнее всего то, что создатели этих грандиозных систем, по всей видимости, старались не напрасно. Сами того не подозревая, они выполнили важную историческую миссию. Алхимия была насквозь пропитана духом метафизики и интеллектуального гурманства, однако сегодня никто не станет отрицать, что именно она стала колыбелью тех идей, которые впоследствии легли в основу химии.

Возможно, сходный процесс происходил и в философии XIX века: она стала колыбелью самого амбициозного эксперимента в истории человеческой мысли — попытки дать окружающему миру всестороннее систематическое объяснение. Интеллек туальная алхимия, необходимая для осуществления такого эксперимента, успешно продолжала развиваться, в то время как наука еще только набирала силу. Однако в конце концов восторжествовал реализм.

Наука, на каком бы шатком фундаменте она ни зиждилась, вызывает у нас больше доверия, чем метафизика, способная любой философский металлолом переплавить в чистое золото.

Гегельянцы считали свою философию образцом научной строгости. Как мы увидели, диалектический метод не был ни научным, ни логичным.

Но хуже всего было то, что гегельянцы верили в Абсолют, «основанный на структуре науки». Представление об этом Абсолюте как о высшей реальности привело их к довольно неприглядным выводам.

За реальным миром — а значит, и его обитателями — не признается никакой самостоятельной ценности, а индивид рассматривается как нечто, «в действительности не существующее» и представляющее интерес лишь как часть исторического процесса. Эта гибельная идея и стала причиной появления крупнейших политических напастей, поразивших человечество в XX веке.