КОГДА ОНИ УЕЗЖАЮТ…

Они — это дети, которые приезжают в наш загородный дом на Рождество. В этот праздник дом наполняется огнями, музыкой и шумом. Неожиданно посреди столовой вырастает дерево, и ночью все сидят за столом при свечах. Женщины вешают на дерево много блестящих, разноцветных, необыкновенно красивых (но очень невкусных, я их пробовал) вещей. Некоторые малыши при виде меня пугаются и убегают, но одна маленькая беленькая девочка все время возится со мной. Мы питаем одинаковую любовь к плюшевым мишкам. Она часто давала мне своего мишку, а я уносил его и прятал во дворе. Все начинали искать игрушку: видимо, хотели сделать мне приятное (хотя при желании я спокойно нашел бы ее сам). Вот еще одно проявление непонимания между мной и людьми: зачем они иногда так стараются угодить мне? Ведь я очень прост, несмотря на свой гордый и неприступный вид. Внешне я похож на благородного англичанина, хотя, на самом деле, насколько мне известно, — ирландских кровей.

Рождественские праздники — самое радостное из моих воспоминаний. Когда я, еще младенцем, впервые попал в этот дом, меня устроили возле батареи, в тепле, потому что я был болен. За мной ухаживали, беспрерывно измеряли температуру и вскрикивали от ужаса, опасаясь скорой моей кончины. У собак температура всегда выше, чем у людей, но им было трудно с этим смириться. Мне даже разрешалось лежать на диванах, и, надо признаться, я этим вовсю пользовался. Это было очень удобно, и я всегда находил способ втереться между спинкой дивана и спиной желавшего занять мое место. В результате человек сползал на пол и ему приходилось искать себе другое пристанище. Впоследствии, почувствовав, что у меня жар, я всегда старался залезть на кровать или диван, чтобы показать им, что я снова заболел. Представьте себе: меня не сразу понимали. Можно подумать, что к взрослому псу надо относиться иначе.

Но вернемся к моему первому Рождеству. Я вспоминаю, как удивился один гость, когда Она попросила его засечь по часам три минуты. Тот решил, что Она собралась варить яйца всмятку. А когда выяснилось, что ровно через три минуты необходимо вынуть у Хэддока градусник, он просто-напросто расхохотался. Хотя что в этом такого? Ради меня бегали и к Доктору, и к аптекарю, и вообще, чего только не делали.

Кажется, Рождество — очень благоприятный период для тех, кто любит получать подарки. Мне тогда подарили каучуковую кость (надо же было додуматься: намного приятней получить самую обыкновенную баранью ногу) и свитер. В свитере вид у меня был просто идиотский. Я с тоской вспоминал прогулки с Мальчиком, который позволял мне бегать по ночным пустынным улицам. Никакие свитера не были мне нужны тогда — холодно бывает только тем, кто вынужден чинно плестись, боясь получить нагоняй за своеволие. Я очень стеснялся этого свитера и всегда старался спрятаться, как только его вынимали из шкафа. Но самое ужасное ожидало меня в те дни, когда он был в стирке или его не могли найти. На меня надевали ужасную женскую кофту: просовывали передние лапы в рукава и, застегнув на спине молнию, обвязывали мой живот старым шарфом. Эти прогулки были для меня хуже наказания; я упирался и скулил и выходил на улицу, низко опустив голову, чтобы не быть узнанным. У первой же стены я делал свое дело и опрометью бежал назад, в дом, чтобы избежать позора.

В то Рождество я впервые увидел хула-хуп. Это такое цветное пластмассовое колесо. Один из детей бросал его, и оно непонятным образом без посторонней помощи возвращалось назад. Тот же ребенок должен был впрыгнуть в него, не дав ему дотронуться до земли. Это напоминало театр. Все дети крутили вокруг пояса по одному, а то и по нескольку хула-хупов. Я сразу почувствовал себя лучше и принялся скакать вокруг них. А на следующий день все они лежали в лежку, жалуясь на боли в пояснице. Неужели это я виноват? Я ходил от одного к другому, стараясь их приободрить, и чувствовал себя очень виноватым, потому что сам был здоров.

Но иголки дерева, стоящего в столовой, рано или поздно начинают опадать. Моя маленькая подружка очень грустна и не идет, как в предыдущие дни, кататься на велосипеде. Пока ее папа суетится вокруг машины, она медленно доедает свой завтрак. Сестры шепчут ей на ухо: «Не торопись!». «Я стараюсь», — отвечает она. Она так «старается», что проходит уйма времени, и родители решают остаться у нас до ужина. Она прибегает поделиться со мной этой радостной новостью. Но рано или поздно приходится уезжать. Когда стихает за поворотом шум их машины, в опустевшем доме воцаряется непривычная тишина. И все-таки мы проводим вчетвером еще один день. Затем мы возвращаемся в город, и к полудню я понимаю, что в доме нет никого, кроме меня и моей хозяйки, которая совсем не обращает на меня внимания. Мы могли бы поговорить, и обоим стало бы легче; я зеваю, потягиваюсь и подвываю. Ничего не поделаешь — Она даже не поворачивает головы в мою сторону, потому что очень занята: все пишет и пишет что-то на одинаковых белых карточках. Я кладу передние лапы Ей на ногу и придвигаюсь поближе. Мне нужна ласка, мне необходима поддержка. Может быть, Она знает, почему ушла радость и почему так быстро закончились дни свободы и счастья? Конечно, Она все знает и поэтому верит, что они вернутся. Я же понимаю только то, что холодная пустота пришла на смену теплу и радости и что мне еще неизвестно, сколько придется жить воспоминаниями о них. Как же мне быть: экономить свои воспоминания, маленькими кусочками пережевывая их вновь и вновь, чтобы по возможности продлить, или пережить все вновь, зная, что завтра может быть еще прекрасней, чем вчера. Наконец, Она обращается ко мне: «Не грусти, они еще вернутся, а пока что пойдем со мной, я дам тебе пирога…» Что еще остается мне в этой жизни, кроме маленьких радостей? Может, и Рождество повторится еще когда-нибудь.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Вверх