X

Без вести пропавший

Времена года сменяли друг друга, в урочное время из широких ворот ранчо выкатывались повозки, обозы тащились по тем же дорогам, на тех же местах натягивались веревочные изгороди, старые ездоки исчезали, новые занимали их место, старые лошади сменялись молодыми, и работа текла год за годом без перемен.

Джефф, управляющий ранчо, обозный кашевар, Клинт и еще два-три ездока — вот все, что осталось от прежней команды, другие рассыпались по новым местам, пришли и бросили вещевые мешки на повозки других обозов.

Пять лет утекло с того дня, когда Клинт на Дымке верхом примкнул к обозу, пять лет уже Дымка ходил под седлом, и никто, кроме Клинта, не касался за это время Дымкиной шкуры, после случая со Старым Томом никто не посягал на мышастую лошадь. Слюнки текли у многих ковбоев, и опоздай Клинт к началу весенних работ, не обошлось бы дело без спора, но он неизменно первым заявлялся в ранчо, и ни у кого не было повода оспаривать его права на Дымку.

В долгие месяцы работы Дымка научился понимать Клинта лучше, чем ковбой понимал сам себя. Дымка знал, когда Клинт бывал немного простужен и чувствовал себя худо, в эти дни он меньше брыкался, почуяв на спине седока. Стоило Клинту коснуться рукой его шеи, и Дымка знал, означает ли это «возьми его», «легче» или «ай молодец». Все оттенки голоса были ему понятны. Если Клинт был им недоволен, у Дымки глаза открывались шире, он нагибал свою шею и тихонько храпел. А если в голосе Клинта была похвала, Дымка весь точно грелся на солнце в холодный осенний день. Дымка точно чувствовал миг, когда Клинт намечал бычка, которого нужно отрезать от стада. Инстинкт говорил ему, какой именно бык нужен Клинту, он бросался за ним при малейшем указании поводьев.

В работе с веревкой Дымка только что не умел закидывать петлю. Одно ухо опустит, и ждет, и следит, как петля сорвется с руки Клинта и полетит, чтобы упасть на рога быка, не успеет ковбой подтянуть слабину, а Дымка уже повернет и поскачет прочь, чтобы «повалить» быка.

Из всех штук, которые показывали его искусство в обращении со скотом, охотней всего рассказывал сам Клинт и другие ковбои об одном его деле. Собственно, это дело было ничем не лучше других, но была в нем одна подробность, которая стоила десятка чудес.

В стаде был большой бык с кривым рогом, рог изогнулся и угрожал врасти ему в глаза. Клинт и Джефф в одно время заметили этого быка, и пока кто-то из ковбоев пошел к повозке за пилой, чтобы спилить этот рог, Клинт и Джефф взялись за веревки и пустились к нему наперерез.

Бык, дикий, большой и увертливый, был хитер, и как только он увидел, что двое всадников пробираются к нему через стадо, он вырвался прочь и, задрав хвост, понесся по прерии. Тут в дело вступил Дымка. В один миг он нагнал быка и оказался от него на расстоянии веревки. Кривой рог мешал Клинту — пришлось бросать петлю быку на шею, и он это сделал чисто и быстро. Все шло как по писаному. Дымка скакал за быком, Клинт перекинул веревку через круп быка, еще мгновение — и бык полетел бы вверх ногами, так что только вяжи.

Но тут случилось неожиданное: когда натянулась веревка, бык не упал. Вместо этого послышался треск, будто что-то порвалось. Клинт вылетел из седла на три фута в небо, вычертил в воздухе сальто и свалился на землю, седло на спине у Дымки стало ребром, держась на одной боковой подпруге. Ремень подпруги был прорезан язычком пряжки, точно лист бумаги.

Все, кто был поблизости, замерли, ожидая, что Дымка сбросит с себя седло, потому что любая лошадь, стяни ей подпруга таким манером бока, запрыгала бы и забила задом. А Дымка был брыклив не в пример прочим.

Ребята скалили уже зубы в ожидании развлечения, но скоро улыбки исчезли и лица вытянулись от изумления. Вместо того чтобы стряхнуть с себя седло, Дымка изворачивался, как только мог, чтобы удержать его на спине. Он был ковбойской лошадью, сейчас он работал, — не время теперь было для баловства, почувствовав, что седло стало на дыбы, он прыгнул, пятясь назад, повернулся в воздухе, и, когда его передние ноги снова коснулись земли, седло лежало на своем месте, а Дымка не спускал глаз с быка.

Когда рассказ об этом пошел по всей округе, много было ездоков, которые отказывались этому верить, смеялись и повторяли, что это чистая случайность. Но если бы они знали Дымку и видели, как он старался поправить на себе седло, они запели бы другие песни.

Бык удержался на ногах и всем своим весом в тысячу фунтов дикого мяса налегал на веревку. Тогда Дымка выкинул новую штуку, которая заставила всех разинуть рты. Бык снова бешено ринулся в открытое поле, и Дымка, вместо того чтобы стоять и ждать, пока бык добежит до конца веревки, неожиданно бросился бежать за быком. Когда оба они развили изрядную скорость, Дымка вдруг сразу припал к земле так, что поджилки его коснулись земли, и, когда бык добежал до конца веревки, веревка оказалась привязанной к неподвижному, всеми четырьмя ногами вросшему в землю пню. Голову быка рвануло вниз, бык кувырнулся и грохнулся кверху ногами.

— Ну, — сказал потом Джефф, — эта лошадь только скручивать веревку не умеет.

Дымка держал веревку натянутой, Клинт связал быка, и кривой рог был отпилен. Тогда Клинт поднял руку, отдал команду, и Дымка ослабил веревку, чтоб ее можно было стащить с головы быка.

Компания «Рокин Р.» купила партию долгорогих мексиканских быков и отправила их сюда, на Север, они отъелись и одичали донельзя. Тут Дымке представился случай показать, что он не только умен, но и быстр. Обычно ковбойской лошади не догнать такого быка на коротком расстоянии, а Дымка настигал его с такой быстротой, что Клинт едва успевал раскрутить свою петлю.

Многие ковбои говорили, что стоит платить деньги за то, чтоб смотреть, как работает Дымка, и когда, отужинав, ковбои ложились врастяжку отдохнуть, поболтать и попеть, что бы Клинт ни сказал о Дымке, никому и в голову не приходило спорить с ним или идти на пари. Все они знали и любили эту лошадь, и скоро о Дымке заговорили в лагерях других компаний. Молва о нем прошла по всему Северу, и нисколько не удивился один из ковбоев, когда однажды осенью, забравшись на Юг, у самой мексиканской границы услышал, как другой ковбой поверял друзьям рассказы о Дымке из «Рокин Р.».

Владелец соседней компании как-то передал через своего ковбоя, что даст за эту лошадь сотню долларов, в ту пору Дымка ходил под седлом второй только год. Старый Том рассмеялся в ответ, а Клинт рассердился не на шутку. На другой год тот же чудак предложил за Дымку двести долларов, и Старый Том рассмеялся снова, а Клинт на этот раз не знал, злиться ему или радоваться. Но все шло своим чередом, и еще два года спустя большая компания из соседнего штата прислала письмо, в котором предлагала за мышастую лошадь круглую сумму — в четыреста долларов.

Хорошей верховой лошади в то время цена была пятьдесят долларов, для хорошей ковбойской лошади установленной цены не было, потому что такую лошадь купить можно было разве что при распродаже всего хозяйства. Высшая цена, какая когда-либо была в этих краях предложена за ковбойскую лошадь, была двести долларов, и когда пронесся слух, что за Дымку предлагают четыреста долларов, многие подумали: есть у людей шальные деньги. Но те, кому такая цена казалась безумием, просто не видели, как Дымка работает.

Этой осенью, когда обоз вернулся с объезда, Старый Том позвал к себе Клинта и показал ему это письмо.

Клинт уже слышал о предложении и уставился на письмо, не читая его, он смотрел на него и думал, как поступит в этом деле Старый Том. Так он стоял, ничего не видя перед собой, как бы приготовившись к удару, когда старик заговорил:

— Ну, Клинт, вот что я скажу на это… — Тут Старый Том помедлил, может быть, чтобы еще подразнить ковбоя. — Если бы у меня скот подыхал с голоду и мне нужны были б деньги, чтоб как-нибудь поставить его на ноги, возможно, я пожертвовал бы Дымкой за четыре сотни, но сейчас нет таких денег, за которые я продал бы эту лошадь.

Ковбой улыбнулся и с трудом перевел дыхание.

— Но я надеюсь, — добавил Старый Том, — что придет день, когда тебе надоест сидеть на месте и захочется бросить компанию, и тогда Дымка будет моим. Я давно отправил бы тебя на все четыре стороны, но для этого мне пришлось бы отправить Джеффа, так что с лошадью мне придется погодить, пока я не развяжусь с кем-нибудь из вас.

Клинт знал, что старик говорил это в шутку. На радостях он пожал руку Старому Тому и вышел от него, не чуя под ногами земли.

К началу зимы Дымку вместе с табуном выпустили в прерию. Клинт, по своему обыкновению, помог отвести табун под защиту холмов, и на этот раз, отпустив лошадей, он долго стоял и с грустью смотрел на зимние пастбища: никогда еще не видал он здесь такой чахлой, скудной травы.

Все лето стояла сушь, и в прериях было хоть шаром покати, но здесь, в лощине между холмами, пастбище всегда бывало обильно, и лошадям зимовать было здесь лучше, чем в теплых стойлах с зерном в кормушках. Клинт подумал: не взять ли ему Дымку с собой назад, для зимней работы? Но тогда он должен был бы выпустить его в прерию с приходом весны, а он и думать не хотел о том, чтобы поехать на весенний объезд без Дымки.

— Нет, — решил он, — я отпущу тебя на зиму. Но я приеду сюда посмотреть, как ты поживаешь, не слишком ли много спускаешь жиру. Уж больно ты дорог, чтоб рисковать, — сказал Клинт, почесывая Дымку за ухом, — и для меня ты во сто раз дороже, чем для компании, хоть Старый Том и тот не отдаст тебя ни за какие деньги.

Клинт не успел еще добраться до ранчо, как со спины налетела на него зима, и он стал растирать перчатками уши.

— Ну и пурга! — присвистнул он, выколачивая дробь зубами. — Однако для начала недурно.

И правда, первая метель не похожа была на обычную вьюгу, — тяжелый буран прокатился по прерии из края в край, трамбуя землю тяжелым снегом и замораживая все, что могло замерзнуть. Он бушевал двое суток, а когда прояснилось, термометр сразу упал. Клинт поехал собирать старый скот поближе к ранчо, где бы за ним можно было смотреть, и когда через несколько дней снова сорвалась снежная буря, она застигла его в открытом поле со стадом скота, которое он гнал под навесы, к стогам на черный день припасенного сена.

Клинт проводил в седле все время, с утра до вечера, а иногда и добрую часть ночи. Прошел месяц, и слой снега в прерии вырос на два фута. А небо по-прежнему грозилось буранами, и у ковбоев дел было невпроворот. Всякий раз, как ковбои пригоняли новое стадо скота, требовавшее кормежки, у работников в ранчо глаза вылезали на лоб, потому что они сбились с ног с тем скотом, что был уже на ранчо, еще немного — и Старому Тому пришлось бы нанять еще давальщиков сена и прикупать кормов.

Клинт беспокоился о судьбе Дымки и все хотел навестить его, но слишком глубок был снег для далекой поездки, и к тому же всегда где-нибудь по пути встречалось ему стадо скота, а в стаде — больные и слабые, которым нужен был кров и уход.

Все же, несмотря на все помехи, однажды Клинт добрался до зимнего пастбища. Серое небо чернело, и надвигалась ночь, когда ковбой перевалил через хребет и увидал табун лошадей, в табуне была сухая косматая лошадь мышастого цвета, и Клинт не поверил своим глазам, когда, подъехавши ближе, узнал в этой лошади Дымку.

Ковбой намерен был тотчас же поймать лошадь и увести ее на ранчо. Он раздумывал, может ли Дымка теперь выдержать такой большой перегон, но, когда лошадь подняла голову из ямы, в которой добывала себе корм, и заметила приближающегося к ней всадника, Клинт был поражен тем, сколько в ней силы и бодрости. Дымка не узнал ковбоя и, едва увидев его, сорвался с места и понесся прочь.

Клинт смотрел, как он скачет по глубокому снегу, и улыбался, потому что лошадь была не так уж плоха, как показалось ему с первого взгляда.

— Все равно я заберу тебя с собой, чертенок ты этакий, потому что бог знает, на кого ты станешь похож через несколько недель, если продержится такая погода.

Он двинулся по тропке, проложенной Дымкой и другими лошадьми, было уже темным-темно, но в глубоком снегу трудно было сбиться со следа.

«Удастся ли мне удержать его на месте, пока он узнает меня под этим нарядом?» — думал Клинт, потому что в своей зимней одежде, да еще ночью, он в точности был похож на медведя. Кроме того, в эту пору года лошади пугливей и трудней к себе подпускают. Клинт боялся, что ему не удастся поймать Дымку, и подумывал о том, не загнать ли ему весь табун на ранчо.

Он ехал по следу, стараясь догнать лошадей, когда с левой стороны из снега донеслось до него слабое мычание. Клинт придержал коня, мычание повторилось, и он повернул на звук. Свернувшись в комочек, дрожа, почти засыпанный снегом, лежал в сугробе теленок.

«Ему не больше двух дней», — подумал ковбой и удивился, как это маленькое существо осталось в живых.

— Где твоя мамка? — спросил ковбой, сходя с лошади и направляясь к теленку.

Но едва он успел произнести эти слова, рядом с теленком выросла черная тень и с мычанием бросилась на ковбоя, стараясь поднять его на рога, прежде чем он успеет вскочить на лошадь. Улепетывая от нее, Клинт заметил в снегу другие следы скота и, пойдя по ним, наткнулся на вторую корову с теленком.

Этот теленок был постарше и, по крайней мере, мог стоять на ногах. «Стало быть, эти две лупоглазые дуры ускользнули от осеннего объезда, — подумал Клинт. — И как будто нарочно у обоих по зимнему телку. Так-то, Дымка, — глянул он вслед табуну, — на этот раз мне придется оставить тебя на воле». Только на другой день, к полудню, Клинт въехал в ворота ранчо, везя впереди себя на седле маленького теленка. У навесов, под которыми стоял и кормился скот, он нашел Джеффа и сказал ему:

— Мне пришлось оставить мамашу этого парня в десятке миль. Там есть еще одна корова с теленком, и, пожалуй, хорошо бы кого-нибудь послать за ними сейчас же, а то, сдается мне, будет нынче буран. А я… я сейчас сожру заднюю ногу быка — и на боковую.

Буран, который пророчил Клинт, не заставил себя долго ждать и, казалось, решил начисто вымести с земли все, что на ней было живого. Снег валил и валил, пока, как заметил один из ковбоев, «вокруг ранчо осталось забора на дюйм, а скоро и совсем не будет».

Этот буран означал бы смерть для всего скота, находившегося в прерии, и для большей части лошадей, но к концу его сорвался сильный ветер, взвихрил снег и завалил им вровень с землей овраги. Когда ветер перестал беситься, по пастбищам и по склонам холмов оказались прорехи, где снег был вылизан чуть не до самой травы, — они-то и спасли в эту зиму жизнь лошадям и скоту.

Клинт был полон тревоги за Дымку, раз за разом он отправлялся за ним, но всегда находился беспомощный теленок, корова или бык, которые заставляли его свернуть в сторону, а потом возвратиться назад. «Завтра», — говорил Клинт, но завтрашние дни приходили и уходили, а ковбою не доводилось добраться до пастбища Дымки.

Клинт беспокоился об участи своей мышастой лошадки больше, чем нужно. Он воображал всякие ужасы, и часто, когда Клинт, уставший, лежал на своей койке, ему представлялся Дымка, подыхающий с голоду в снежном сугробе, а к нему — все ближе и ближе — подкрадываются волки.

Конечно, Дымка спустил весь свой жир и порядочно ослабел, но слабым его нельзя было назвать, слабым настолько, чтобы он не мог добывать себе корм. Он еще похудел после большого бурана, но все еще был достаточно силен, чтобы проложить себе путь через снеговые заносы, выросшие по склонам хребтов, и выбраться на противоположные склоны, где легче было докопаться до корма.

Прошло немало времени с тех пор, когда Дымка, поднявши голову из ямы в снегу, заметил Клинта. И вот снова ему пришлось увидеть всадника, но теперь это был не Клинт. Дымка заметил его первым, и тотчас же табун бросился прочь. Всадник скрылся из виду. Табун принялся взрывать копытами снег в поисках корма, ночь была уже близко, подымался ветер, и скоро начали падать легкие хлопья снега. Ночью, когда ветер усилился, а снег стал гуще и тяжелей, всадник показался снова и на этот раз прямо посреди табуна, так что Дымка и другие лошади не успели выследить его. Лошади рассыпались в разные стороны, но затем, собравшись вместе, поскакали по ветру.

Всадник не отставал, и лошади, преодолевая по глубокому снегу милю за милей, поняли, что от этого всадника уйти нелегко. По сугробам бег был тяжел, в руслах ручьев снег лежал на два и на три фута, и лошади начали выбиваться из сил. С галопа табун перешел на рысь, а потом, так как всадник не торопил их, лошади пошли шагом.

Ночь шла, а табун прорывался сквозь снег все вперед и вперед. Упругий ветер гнал их, длинная шерсть обледенела, но, как ни устали они и как ни трудно было идти по сугробам, им не стоялось на месте в этот бешеный шторм. Они рвались вперед, не заботясь больше о всаднике. Потом рассвело, и всадник, заметив густые заросли ив, позволил табуну остановиться под их прикрытием. Он оглянулся было назад на пройденный путь, но снег слепил глаза, и он усмехнулся.

— Этакая метелица заметет хоть какие следы, — пробормотал он, подыскивая себе убежище в ивовой чаще.

Скоро он отыскал место, где почти не чувствовалось ветра, слез с уставшей лошади и принялся утаптывать снег, чтобы можно было сделать два-три шага, не проваливаясь при этом по пояс. Лошадь он привязал рядом, и через несколько минут сухие ивовые ветви затрещали в костре. В жестяном ведерке из-под сала он сварил рису и вяленого мяса — «джерки», из того же ведерка поел. В том же ведерке было растоплено несколько пригоршней снега и сварен кофе. Потом человек скрутил папироску, несколько раз затянулся и заснул, свернувшись у огня.

Все в нем, от брезентовых сапог и до темного лица под изношенной шляпой, говорило, что это мексиканец. Дрянное, истертое седло, изодранное в клочья седельное одеяло, которые он не снял с лошади, и лошадь, которую он привязал, вместо того чтобы дать ей отдохнуть, говорили, что этот человек никогда не был порядочным, честным ковбоем.

Он спал, понимая, что в такую погоду никто не поскачет по его следам, потому что метель заметала и слизывала следы в тот же миг, как он оставлял их. Украденные лошади тоже не заботили его, так как он знал, что в такую бурю они не рискнут возвращаться назад и не покинут прикрытия.

Семнадцать голов верховых лошадей «Рокин Р.», и в том числе Дымка, стояли в полумиле, вниз по руслу ручья, от места, где спал вор. Они рады были укрыться от вьюги в густом ивняке. Дымка бок о бок с Пекосом бродил по глубокому снегу то впереди, то позади других лошадей, они вынюхивали и выкапывали каждую травинку, каждый стебель, который можно было жевать. Но до них здесь перебывало много скота, и к вечеру они выглядели такими же изможденными, какими были с утра.

Днем снег приутих немного, но к ночи ветер окреп, и опять закружилась метель, еще одну ночь можно было идти, не оставляя следов.

Вор открыл глаза, осмотрелся по сторонам и усмехнулся. Потом снова развел костер, сварил еду и поел, вскочил в седло и поехал вниз по руслу искать лошадей. Как он и думал, они успели уйти по ручью всего лишь на несколько миль. К тому времени, когда темнота окутала прерию, он добрался до табуна и погнал его вперед.

Час-другой пути — и Дымка, шедший во главе табуна, очутился между крыльев кораля. Кораль этот сделан был из ивняка и умело спрятан от глаз. Мексиканец построил его для своих личных нужд, и видно было, что пользуется он им не в первый раз. Вместо ворот здесь были длинные колья, и, загнав лошадей внутрь, он запер кольями кораль и снял со своего седла веревку.

Много лошадей и коров пришли в этот кораль с одним тавром, а ушли с другим. И много раз мексиканец заезжал сюда, чтобы сменить под собой лошадь. Так и сейчас — ему нужно было сменить коня. Он менял лошадей не для того, чтобы дать отдохнуть уставшим, а потому что боялся погони.

Петля была сделана, и, вглядываясь в темноту, он стал выбирать, какую бы из лошадей заарканить. На фоне белого снега ясно вычерчивались фигуры лошадей, и вор искал среди них одну, которую заприметил давно и за которой все время следил.

Ему нужна была мышастая лошадь с белой отметиной на морде.

Скоро позади всех других лошадей он увидел голову Дымки, он сразу узнал ее по пятну на лбу, и веревка его взлетела.

Дымка с храпом нырнул, веревка только коснулась его ушей и упала на голову другой лошади. В темноте вору не видать было веревки, и он не знал, что ошибся, пока не вытащил лошадь из табуна. Он выругался, когда увидел, что поймал не ту лошадь, которая ему была нужна, но так как и эта была высока и крепка на вид, он махнул рукой и не стал тратить время на то, чтобы снова арканить Дымку.

— Возьму тебя в следующий раз, — сказал он, взглянувши на Дымку, и оседлал пойманную им лошадь.

Потом, отперев кораль, он вскочил в седло, выпустил табун и погнал его в сторону от русла ручья по длинной террасе. Сильные ветры сдули с нее почти весь снег, и, кроме низких мест, где намело рыхлые сугробы, дорога по ней была легка. Большую часть ночи мексиканец гнал лошадей рысью, а порой, где снега было немного, переводил их на галоп.

Наконец, видя, что лошади слишком утомлены и слабы, чтобы продолжать путь, он стал подыскивать место, где можно было бы их спрятать и где они могли бы попастись в течение наступающего дня. По ту сторону хребта, вдоль которого они шли, он знал такое место и, распустивши веревку, захлопал ею по обессилевшим лошадям и заставил их бежать, пока не достигли этого места. Здесь снова была сделана остановка.

Буран утих, и скоро остался от него один только ветер, воющий ветер, который заметал следы и очищал от снега террасы. Но теперь мексиканец не нуждался в помощи ветра, он выбирался уже с табуном на открытый простор, где в эту пору года не встретить было всадников и где он имел на примете немало верных убежищ.

По всему пути перед ним теперь были корали, часть из которых построил он сам, часть — его товарищи по профессии. Иногда он менял тавро на животных тотчас после кражи. Но сейчас на лошадях была длинная шерсть, под которой не видать было клейм, и он мог подождать с этим, пока не угонит их дальше. Он доволен был удачной работой и, глядя, как тает в ведерке снег, улыбался и прикидывал, сколько выручит за лошадей. Он понимал толк в лошадях, и хоть сейчас они были кожа да кости, он знал, во что они превратятся после месяца зеленой травы. Кроме того, здесь был Дымка — мышастая лошадь, он слыхал, как за нее предлагали четыре сотни долларов, и надеялся, что хоть за полцены да продаст ее кому-нибудь из скотоводов.

В нескольких сотнях миль к югу было логово мексиканца. Оно лежало в низких местах, где недолго держался снег. Там он сможет откормить лошадей, «исправить» тавро, а потом продать поодиночке за хорошую цену или отправить партией по железной дороге какому-нибудь барышнику. Тревожиться ему было не о чем: буря стерла его следы с лица земли, добрых семьдесят миль было между ним и тем местом, откуда он угнал лошадей, и не меньше ста миль до главного ранчо компании «Рокин Р.».