21. У нас осталось примерно две секунды для последней молитвы

Пригнитесь! – крикнул я Дженет и ее мужу Ренэ и включил горелку. Не хотел, чтобы волосы Дженет загорелись; сам я, находясь на воздушном шаре, всегда носил шапку, чтобы не обжечь голову. Когда пламя рванулось в оболочку, мы посмотрели вверх. Воздушный шар вытянулся на веревке, и я отчалил. Дженет смотрела вниз через край плетеной корзины, как земля удалялась от нас. На Дженет была старая меховая куртка, которую мы нашли в гардеробе, поскольку она не взяла с собой никакой теплой одежды, пригодной для полета. Она выглядела очень маленькой. Ренэ позаимствовал старую летную куртку.

Мы плыли в тишине сквозь осенний день. Деревья уже скинули большую часть листьев, а те немногие, что еще оставались, были красными и золотистыми. Бледное ноябрьское солнце отбрасывало длинные пестрые тени сквозь ветви. Тени – одно из огромных удовольствий полетов на воздушном шаре: каждое дерево, изгородь, даже коровы имеют длинные, отчетливые тени, которые еле различимы на поверхности земли.

Одновременно с переговорами с Саддамом Хусейном я начал вести переговоры с Дженет Джэксон, которая проявила интерес к заключению контракта с Virgin Music. Как и королева Hyp, Дженет спросила, не может ли она подняться на воздушном шаре. Я пригласил ее в Милл-Энд.

Я люблю летать на воздушном шаре. Это одно из самых мирных занятий, с которыми мне когда-либо приходилось иметь дело, и оно дает ощущение полного слияния с природой. Если не считать моментов, когда включаешь горелку, что пугает лошадей и коров и обращает их в паническое бегство через поля, в остальное время ты плавно движешься по воздуху и чувствуешь свою совершенную оторванность от мира. Никто не может позвонить, никто не может помешать лететь: ты свободен. Воздушный шар – один из самых естественных способов передвижения, и когда воздушный шар висит в небе, я вижу, что он так же прекрасен, как и весь окружающий ландшафт. Он не вредит среде, как это делает моторная лодка или автомашина. К тому же, с высоты воздушного шара открываются изумительные виды природы и того, что находится прямо под тобой. Однажды я пролетал над стогом сена и обнаружил двух совершенно нагих любовников, свернувшихся на нем, вне пределов видимости всех людей, но только не меня. Они бросились в разные стороны, когда я включил пропановую горелку в десяти футах над ними.

С Дженет и Ренэ на борту мы последовали вдоль русла реки Червелл по направлению к Оксфорду. Вскоре мы уже могли различить шпили его зданий. Когда подлетели поближе, я перестал поджигать газ, и мы медленно опустились. Ветер был настолько слабым, что нас почти не отнесло, и мы могли слышать шум, доносящийся с улиц внизу.

– Здравствуйте, там, внизу! – Дженет перегнулась через край корзины и помахала нескольким студентам университета, которые ехали на своих велосипедах. Они перестали крутить педали и помахали в ответ.

– В последний раз я летал над Оксфордом с Майком Олдфилдом. – сообщил я Дженет. – У меня кончилось топливо, и я совершил вынужденную посадку на крышу местного хлебозавода. Оксфордская газета опубликовала карикатуру, сопроводив ее вопросом: не закончился ли у меня и запас хлеба?

Мы еще были в солнечных лучах, когда увидели, что на землю под нами упала тень. Темно-красное осеннее солнце уже начинало заходить, а по небу в форме буквы V летела стая гусей. Если бы мы протянули руки, могли бы почти коснуться их крыльев. Наконец, мы приземлились на лугах церкви Христа, откуда нас забрала машина. В тот вечер Джоан приготовила жареных цыплят, и мы поужинали за кухонным столом. Все закончилось прослушиванием Trivial Pursuit, мы разошлись по спальням, обессиленные от свежего воздуха. Несмотря на то, что тогда и слова не было о бизнесе, я был уверен, что Дженет Джексон захочет подписать контракт с Virgin.

Мой следующий полет на воздушном шаре не обещал быть таким же идиллическим, как та осенняя прогулка над Оксфордом в плетеной корзине. С тех самых пор, как мы отменили полет в декабре прошлого года, Пер работал над новой оболочкой для воздушного шара, которому предстояло перенести нас через Тихий океан. К началу декабря она была отправлена морем в Мияконойо, чтобы состыковаться с гондолой и подождать хорошее струйное течение.

Японский воздухоплаватель Фумио Ниуа спровоцировал нас на попытку первыми пересечь Тихий океан и планировал полет на воздушном шаре с использованием гелия. Мы с Пером, наши семьи и специалисты, готовившие полет, прибыли в Мияконойо. Я поговорил с Фумио по радиосвязи, мы даже пошутили, пока продолжались приготовления к полету. Ему также не позволял подняться в небо не по сезону слабый струйный поток, который, по расчетам метеорологов, мог оставить нас в неподвижности где-нибудь над Тихим океаном. Мы ждали и отрабатывали приемы обеспечения безопасности. По выпускам CNN следили за возрастанием напряженности в районе Персидского залива. Мы были уверены, что союзнические войска атакуют Ирак сразу после Рождества. Мы договорились с Пером, что в случае объявления войны Ираку отменим полет во второй раз и разъедемся по домам.

Настало Рождество, а в Персидском заливе по-прежнему не было войны, как, впрочем, и никаких признаков достаточно сильного струйного течения, которое было бы способно перенести нас через Тихий океан. Боб Райе сообщил, что, по всей вероятности, еще как минимум неделю придется ждать улучшения ситуации. Пер на Рождество полетел обратно в Англию. Джоан, я и вся моя семья отправились на Ишигаки – остров к югу от японского побережья.

Остров был очень тихий, с классическим японским ландшафтом – горы и море. Я проводил время с родителями, мы наблюдали за рыбаками в челноках, которые для добычи рыбы использовали больших бакланов. Эти рыбаки были живым воплощением традиции, насчитывавшей несколько тысячелетий. Они высаживали в линию вдоль борта лодки шесть или семь птиц, и бакланы один за другим ныряли в воду за рыбой. Затем птицы возвращались на лодку и открывали клювы, рыбаки могли достать рыбу. Вокруг птичьих шей были кольца, не позволявшие им проглатывать добычу.

Мне очень хотелось поговорить с этими рыбаками. Наверное, как все люди, они беспокоились о хлебе насущном и о своих семьях, но жизнь их была такой уравновешенной и уходящей корнями в такую древнюю традицию, что мне казалось: они, должно быть, живут в таком ладу со временем, как мне не удавалось никогда. Хотел бы я знать, как бы они отнеслись к моей постоянной спешке, моему желанию открывать новые компании, испытать себя и перелететь через Тихий океан на воздушном шаре на высоте 30 тысяч футов. В конце нашего отдыха Джоан забрала детей в Лондон, чтобы они могли пойти в школу. Понятно, что Джоан не одобряла мои занятия воздухоплаванием, еще меньше она хотела присутствовать при старте. Я обнял их всех на прощание в токийском аэропорту Нарита и стал настраиваться на полет. Когда мы с родителями шли через аэропорт, чтобы сесть на внутренний рейс до Мияконойо, я увидел телевизионный экран. Крупным планом в новостях показывали вертолет, зависавший над морем и поднимавший на борт тело. По почтительному тону репортера я сразу понял, что это – Фумио, и он мертв.

До сих пор мы все находились в приподнятом настроении, но увиденное заставило задуматься о наших жизнях и будущем риске, который вполне реален: это могли быть и мы. Мы нашли кого-то, кто немного говорил по-английски. Оказывается, Фумио взлетел накануне угром, но разбился в море, совсем недалеко от побережья. Из своей гондолы он по радио просил о помощи, но когда прибыл спасательный вертолет, он уже умер от переохлаждения.

Вид тела Фумио, которое достали при помощи лебедки из ледяного океана уничтожил большую часть моего энтузиазма в отношении полета. У меня было плохое предчувствие, но я не мог взять свои слова назад. Если погодные условия будут благоприятными, мы заберемся в гондолу и взлетим. Я положился на волю судьбы и заставил себя действовать как можно лучше.

Позже мы точно узнали, что случилось с Фумио. Он поднялся в воздух за день до того, как мы должны были вернуться, надеясь обогнать нас. Сильные ветры разорвали оболочку воздушного шара, заставив совершить вынужденную посадку в гондоле на воды Тихого океана. Но океан был таким бурным, что когда прибыл гидросамолет, оказалось невозможным поднять Фумио на борт, и пилоты самолета по рации запросили вертолет. После этого возникла заминка, поскольку спасательные службы решали, какой именно вертолет следует послать. И когда вертолет прибыл, Фумио был уже мертв. Он преодолел только 10 миль из 8 тысяч планировавшихся. Это было своевременным предупреждением.

Мы с Пером намеривались запустить воздушный шар в воскресенье,13 января. Союзнические силы определили 15 января крайним сроком для вывода войск Саддама Хусейна из Кувейта, мы чувствовали, что атака начнется вскоре после этого. Но было слишком ветрено, чтобы наполнять оболочку воздухом в воскресенье, и мы условились на понедельник. Струйное течение набирало скорость, и к 14 января все выглядело так, что полет мог бы состояться. Вечером небо стало ясным, и мы приступили к наполнению оболочки воздухом.

Нас с Пером разбудили в 2. 30 ночи, – нас ждали на стартовой площадке. Мы прошли сквозь тысячную толпу людей, которые собрались понаблюдать за стартом, несмотря на холод. Мы шли за полицейской машиной, которая медленно, но верно продвигалась вперед. Японские дети держали свечи и махали нам государственными флагами Соединенного Королевства. Они пели «Боже, храни королеву» на прекрасном английском языке. Люди опять принесли с собой жаровни и жарили на открытом огне рыбу и сладкий маис

– Ничего не ешь, – предупредил я Пера, едва он собрался попробовать немного рыбы. – Меньше всего ты нужен мне с приступом пищевого отравления там, наверху.

Перед нами, приковывая к себе всеобщее внимание, висел воздушный шар, натянутый на стальных тросах. Он возвышался над всеми. На этот раз он мог поглотить купол собора святого Павла. Воздух внутри оболочки нагрелся до высокой температуры, и воздушный шар был готов взмыть вверх, как только канаты будут обрублены.

Мы поблагодарили жителей Мияконойо за гостеприимство и выпустили в небо несколько белых голубей, что, впрочем, было довольно слабым символом мира. Прямо перед тем, как подняться по ступеням в гондолу, я послал кого-то пригласить моих родителей. Все пребывали в нетерпении, глядя на напрягшийся воздушный шар, готовый оторваться от земли. Мои родители прошли сквозь преграды и полицейское оцепление, и мы просто обнялись. Мама дала мне письмо, которое я положил в карман брюк.

– Пора! – крикнул Пер.

Повернувшись, мы увидели Алекса, нашего дизайнера и инженера, появившегося из гондолы с самым большим разводным гаечным ключом, который мы когда-либо видели.

– Я думаю, на этот раз все будет хороню, – сказал он.

Мы поднялись по лестнице и, низко пригнувшись, нырнули в гондолу.

Когда наземная команда отошла, мы начали включать горелки. Подъемное напряжение становилось все больше и больше, Пер воспламенил пиропатрон разрывных болтов, которые высвободили стальные тросы, и мы устремились вверх. В течение первых нескольких минут мы, затаив дыхание, просто восхищались скоростью. Затем воздушный шар поднялся над темным облаком, и мы увидели серебристый рассвет на горизонте. Я взял радио и связался с наземной службой.

– Вы далеко вверху! – кричал Уил Уайтхорн. – Здесь внизу люди радуются как безумные. Это восхитительное зрелище. Вы поднимаетесь очень быстро.

Через какие-то пять минут мы были уже не видны в Мияконойо и устремлялись все выше. Через полчаса мы находились высоко над Тихим океаном. На высоте 23 тысяч футов мы достигли нижней границы струйного течения. Ощущение было таким, будто ударяемся в стеклянный потолок. Как бы интенсивно мы ни включали горелку, воздушный шар отказывался входить в поток. Ветры были слишком сильными и давили на поверхность купола воздушного шара. Мы продолжали увеличивать сопротивление, но нас снова и снова выбрасывало вниз. Мы надели парашюты и пристегнулись к спасательным плотам на случай, если произойдет гибельный для воздушного шара разрыв. Наконец, шар вошел в струйное течение.

Верх воздушного шара находился перед нами, и я видел, как он развевается впереди и даже ниже уровня гондолы. Нас кинуло в сторону. Начиная движение на скорости в 20 узлов, мы внезапно оказались летящими со скоростью 100 узлов. В какой-то момент я подумал, что нас разорвет, и вспомнил образ тысячи лошадей, раздергивающих нас на части, но затем гондола вошла в течение возле оболочки, и мы восстановили равновесие. Воздушный шар снова возвышался над нами, и мы без потерь вошли в струйное течение.

– Никто не делал этого до нас, – сказал Пер. – Мы находимся в совершенно неизведанной области.

После семи часов полета настало время избавиться от пустого топливного бака. У нас было шесть баков с пропаном, прикрепленных к гондоле. Идея заключалась в том, что мы будем менять топливные баки: когда один окажется пустым, сбросим мертвый груз и, соответственно, полетим быстрее. Для сброса топливного бака мы решили опуститься ниже, выйдя из струйного течения, на случай какого-нибудь сбоя. Под гондолой была видеокамера, направленная вертикально вниз, она служила нам дополнительным окном. Океан выглядел грозно: гигантские волны набегали одна на другую, и находясь на высоте 25 тысяч футов от поверхности, мы отчетливо видели белые гребешки и темные подошвы волн.

Я взглянул на монитор видео, когда Пер нажал на кнопку, чтобы освободиться от пустого топливного бака. Раньше, чем я смог увидеть, что произошло, гондола накренилась в сторону. Меня швырнуло через внутреннее пространство гондолы, и я упал на Пера.

– Что случилось? – крикнул я.

– Понятия не имею.

Я стал карабкаться по наклонному полу гондолы к своему месту. Мы висели под углом в 25°. Пер проверил аппаратуру, чтобы понять, можно ли определить, что вышло из строя. Пока мы не знали, из-за чего оказались висящими всего на одном стальном тросе, а гондола, того и гляди, расстанется с воздушным шаром и камнем упадет в воду. Я перемотал пленку назад и посмотрел, что произошло в момент отделения бака. К моему ужасу я увидел не один бак, падающий в воду, а целых три.

– Пер, посмотри на это.

Мы снова молча просмотрели запись.

– Черт возьми! – воскликнул Пер. – Мы лишились всех баков с одной стороны гондолы.

Вместо того чтобы сбросить один пустой, мы на самом деле сбросили один пустой и два полных бака с горючим. Последствия были ужасны. Мы пролетели примерно тысячу миль, и оставался только половинный запас горючего. В нашем распоряжении было три бака с пропаном вместо пяти, чтобы преодолеть самую опасную часть Тихого океана.

– Осторожно! – воскликнул Пер. – Мы поднимаемся.

Я посмотрел на высотомер. Лишившись веса двух полных баков горючего, воздушный шар неудержимо поднимался. При вхождении в струйное течение мы снова испытали тряску, но врезались в него с такой скоростью, что продолжали подъем. Показания высотомера неуклонно увеличивались – от 31 тысячи футов до 34 тысяч.

– Я выпущу воздух, – сказал Пер. – Надо снизиться.

Я неотрывно смотрел на высотомер, желая, чтобы он «притормозил»: 35 тысяч,36 тысяч,37 тысяч,38 тысяч футов. Мы не знали, насколько прочная гондола. Стеклянный блистер может выдержать давление только на высоте приблизительно до 42 тысяч футов, и это предположение еще не было проверено на практике. Если бы мы достигли 43 тысяч футов, блистер мог разрушиться. У нас остались бы две секунды для последней молитвы, достаточных, чтобы увидеть, как наши легкие высасываются из грудных клеток. Потом глазные яблоки вылезут из глазниц. Мы превратимся в россыпь обломков где-нибудь в Тихом океане.

Пер открыл воздушный клапан наверху шара, но он все равно поднимался. Сказывалась диспропорция между весом трех топливных баков, которые мы потеряли, и количеством горячего воздуха, чтобы поддержать их. Это было состязание между временем и высотой. Слава Богу, мы сбавили высоту, выйдя из струйного течения, перед тем как сбросить топливные баки.

– Замедляется, – сказал я с бесполезным оптимизмом. – Я уверен, рост высоты замедляется.

Высотомер неумолимо отсчитывал:39 тысяч,39 с половиной,40. 40 с половиной,41 тысяча футов.

Сейчас мы находились в области неизведанного. Оборудование не тестировалось в условиях таких высот, и все что угодно могло выйти из строя.

На отметке в 42 с половиной тысячи футов высотомер, наконец, остановился. Я бесстрастно подумал, не оттого ли это, что он сломало! и просто не может показывать большие величины. Наша высота превышала ту, на которой летают все пассажирские авиалайнеры, кроме Concorde. Но затем высотомер показал снижение на 500 футов, Потом еще немного.

– Не надо опускаться слишком быстро, – сказал Пер. – Только за счет сжигания топлива мы сможем снова вернуться на высоту.

Он закрыл воздушный клапан, и шар продолжил снижение, вплоть до 35 тысяч футов. После этого нам пришлось снова начать жечь горючее, чтобы оставаться в струйном течении.

Наконец мы могли справиться с проблемой потери топливных баков. Радиосвязь с центром управления полетом в Сан-Хосе оставалась хорошей, и на том конце были так же озабочены потерей горючего, как и мы. Были произведены быстрые расчеты. Если мы собирались достичь земли раньше, чем закончится горючее, то должны лететь со средней скоростью 170 миль в час, что в два раза быстрее, чем летал когда-либо до нас любой из воздушных шаров. Перевес сил не в нашу пользу был значительный.

– Как насчет Гавайев? – спросил я. – Может, попытаемся приземлиться поблизости?

– Это все равно, что найти иголку в стогу сена, – ответил Пер. – У нас никак не получится приземлиться в тех краях.

– Интересно, можно ли приземлиться в Америке? – прошептал я.

– Конечно, – ответил он. – Другое дело, можем ли мы сделать это.

Пер демонстрирует прекрасную логику, когда захочет.

Я спросил по радио о погодных условиях внизу. Майк Кендрик, менеджер проекта, заговорил громко и взволнованно:

– Я только что связывался с грузовым судном, которое находится в этом районе. Они сказали, что очень сильный ветер и высокие волны.«Гнусная». – так они выразились о погоде.

Пер наклонился вперед и вежливо спросил Майка:

– Что ты имеешь в виду под словом «гнусная»? Конец связи.

– Я имею в виду чертовски гнусную погоду. Даже не думайте садиться там на воду. Ни одно судно не будет менять курс, чтобы подобрать вас. Волны достигают 50 футов в высоту. С ближайшего судна говорят, что волны настолько высокие, что их разломит пополам, если они попытаются развернуться. Вы понимаете? Конец связи.

– Продолжайте двигаться на той высоте, на которой находитесь, – вставил Боб Райе. – Струйное течение достаточно сильное.

На этом радиосвязь неожиданно прервалась.

В последующие шесть часов у нас не было контакта с внешним миром. Из-за ужасной погоды мы оказались полностью отключенными на коротких волнах. Мы были где-то над Тихим океаном, подвешенные на нескольких стальных тросах к огромному шару, оставшиеся топливные баки свисали с одной стороны гондолы, как ожерелье, и мы не могли ни с кем связаться. Мы л ишь могли отслеживать, куда направляемся или как быстро доберемся туда, и почти не смели менять положение внутри гондолы. У нас были три вещи, которыми мы руководствовались: Спутниковая навигационная система (gps). наши часы и высотомер. Каждые десять или пятнадцать минут мы снимали показания GPS и высчитывали нашу скорость относительно земли.

По мере того, как длился полет, у Пера начали проявляться признаки крайнего изнеможения.

– Я просто хочу отдохнуть, – пробормотал он и лег на пол.

Я остался в одиночестве. В отличие от пересечения Атлантики, когда я был больше пассажиром, чем нилотом, сейчас я понимал, что происходит. Если мы собирались добраться до земли, нашим шансом было удерживать воздушный шар точно в центре струйного течения. Русло течения – всего сто метров в ширину, это всего лишь в четыре раза больше, чем ширина самого воздушного шара. Но оставаться в потоке было нашей единственной надеждой.

Небо вокруг было черным как смоль. Я почти не выглядывал из гондолы и старался сконцентрировать внимание на приборах. Когда я сидел там, а Пер лежал на полу в коматозном состоянии, стало ясно, что мы обречены на смерть. Поскольку у нас только три бака с горючим, его запас иссякнет в нескольких тысячах миль от американского побережья, и это вынудит нас сесть на воду. Это может случиться ночью, а Майк сказал, что погода там гнусная, даже чертовски гнусная, поэтому никто не сможет нас найти. Пришлось бы лететь на этом воздушном шаре еще тридцать часов, если мы собирались выжить. Единственный шанс для спасения наших жизней – направить сейчас воздушный шар прямо в центр струйного течения. Я выкинул из головы все мысли о смерти и на следующие десять часов сосредоточился на показателях приборов.

Я не верю в Бога, но когда я сидел в той поврежденной гондоле, уязвимой при малейшем изменении погоды или механической неисправности, я не мог поверить собственным глазам. Как будто дух посетил нашу гондолу и помогал продвигаться вперед. Следя за показаниями приборов и производя расчет скорости относительно земли, я обнаружил, что мы начали лететь очень быстро, близко к необходимым 170 милям в час. Перед тем, как мы сбросили баки с горючим, наша скорость составляла приблизительно 80 миль в час, и это было очень хорошей скоростью. То, что происходило сейчас, было чудом. Я бил себя по щекам, чтобы убедиться, что не галлюцинирую, но каждые пятнадцать минут скорость становилась все больше и больше:160 миль в час,180, 200 и даже 240. Это было поразительно. Я старался не представлять себе размеры шара, находящегося надо мной, а просто смотрел на циферблаты и притворялся, что веду своеобразную невесомую машину, которую мне надо удержать на полосе дороги. Всякий раз, когда падала скорость, я предполагал, что мы выпали из центра струйного течения, и жег газ – как можно меньше, и мы снова набирали скорость.

Но даже при такой изумительной скорости все равно требуется час, чтобы пролететь 200 миль, а нам предстояло преодолеть 6 тысяч миль. Я старался не страшиться предстоящего пути, а концентрироваться на каждом пятнадцатиминутном отрезке. И отчаянно пытался не заснуть. Голова клонилась вперед, и я щипал себя, чтобы оставаться бодрствующим. Вдруг на стеклянном куполе над нами я увидел сверхъестественный свет. Глядя вверх, я восхитился им: он был бело-оранжевый и мерцал. И тут я вскрикнул: это же огонь. Я посмотрел на него, прищурившись, и осознал, что, сгорая, белые конкреции пропана падают вокруг стеклянного блистера.

– Пер! – крикнул я. – Мы горим!

Пер очнулся ото сна и посмотрел вверх. Он обладает невероятно быстрой реакцией, и несмотря на усталость, в мгновение ока сообразил, что делать:

– Набери высоту, – сказал он. – Нам надо подняться до 40 тысяч футов, где нет кислорода. После этого огонь погаснет сам.

Я включил горелки, и воздушный шар начал подниматься. Казалось, это происходит слишком медленно, и конкреции пропана продолжали падать вокруг. При температуре за бортом – 70° и тепле, производимом столбами пламени, достаточно было одной трещины в стеклянном блистере, чтобы произошли разгерметизация и взрыв.

Мы миновали высоты в 36. в 38 тысяч футов и надели кислородные маски. Это было слабым утешением. Если стеклянный купол треснет или взорвется, мы умрем в считанные секунды от перепада атмосферного давления. Мы попали в ловушку: из-за недостатка кислорода на высоте 40 тысяч футов пламя на стеклянном блистере может погаснуть, но по той же причине мы не будем пользоваться горелками. Если бы горелки погасли раньше, чем пламя, пришлось бы снизиться до 36 тысяч футов, прежде чем снова их включить, а огонь продолжал бы испытывать на прочность стекло.

Мы поднялись до 43 тысяч футов. В последний раз зашипели горелки, и огонь в них погас. Пер открыл клапан вверху воздушного шара, и мы направились вниз. Мало того, что существовал риск взрыва из-за разгерметизации на высоте 43 тысячи футов, мы к тому же истратили драгоценное горючее.

Еще час мы летели без радиосвязи. Я поддерживал себя тем, что наговаривал свои мысли на видеокамеру. Я представлял, что разговариваю с Джоан, Холли и Сэмом, говорил им о том, как сильно люблю их, и что мы собираемся приземлиться в Америке. Воздушный шар оставался на высоте 29 тысяч футов и продолжал нестись по направлению к западному американскому побережью. Мы находились в крошечной металлической капсуле, подвешенные где-то в стратосфере над темным океаном. Я был слишком напуган, чтобы съесть что-либо, кроме яблок и куска шоколада. В своем журнале записал:«Позади семнадцать часов и четыре минуты полета. Чувство, что целая жизнь. Приближаемся к демаркационной линии суточного времени. Когда мы пересечем ее, то побьем собственный мировой рекорд для воздушных шаров. Однако в данный момент мы так далеки от помощи, как никто и никогда не был. Мы сидим в наклоненной на бок гондоле, потеряв половину горючего и испытывая страх оттого, что, если сдвинемся с места, можем потерять остальные баки с горючим. Не знаем, началась ли война, потому что всякая связь с внешним миром потеряна. Вряд ли мы достигнем побережья. Но духом не падаем, и скорость, с которой мы движемся, – поразительна».

Поскольку время, в течение которого так и не удавалось связаться с Сан-Хосе, все шло и шло, я написал:«Наше положение довольно отчаянное. Сейчас я не уверен, что мы вернемся домой».

Затем, так же внезапно, как мы ее потеряли, связь с землей появилась. Я услышал по радио голоса. К этому моменту оно молчало шесть часов и десять минут. Майк думал, что потерял нас, поскольку с двух судов, направленных в нашу сторону, пришли сообщения, что они наблюдают обломки крушения.

– Майк, это ты?

– Ричард! Где вы?

– Сидим в жестяной банке над Тихим океаном. Мы почти плакали от переполнявших нас чувств.

– Мы думали, что вы, должно быть, сели на воду. Господи, мы практически мобилизовали воздушные силы и военно-морской флот.

– Мы в порядке, – соврал я. – У нас тут из-за пропана возник пожар на гондоле, но мы справились с ним.

Я дал наши координаты.

– Есть ли другие проблемы, кроме той, что у вас недостаточно горючего для возвращения домой? – поинтересовался Майк.

– Нет. Мы все еще боремся. Разумеется, мы не собираемся лишиться оставшихся топливных баков.

– В Персидском заливе разразилась война, – сообщил девичий голос. Это была Пенни, находившаяся в диспетчерской. – Американцы бомбят Ирак.

Я подумал о солдатах, которых встретил в аэропорту Багдада. Начало войны в Персидском заливе означало, что если нам придется совершить посадку на воду, скорей всего, о нас позаботятся в последнюю очередь.

– Слава Богу, вы снова на связи, – сказал Боб Райе. – Мы разработали ваш маршрут. Вам необходимо немедленно снизиться. Ваше струйное течение скоро начнет поворачивать снова в сторону Японии. Вы затеряетесь над Тихим океаном. Если спуститесь с 30 до 18 тысяч футов, сможете попасть в течение, которое направляется на север. Оно понесет к Северному полярному кругу, но, по крайней мере, это будет земля.

– Господи! – воскликнул Майк. – Еще каких-нибудь полчаса и вас развернет в обратную от нас сторону.

Мы отключили горелки и начали снижаться. Спустя пять часов Боб сказал, что нам надо снова подняться. Мы вернулись на высоту 30 тысяч футов и довольно уверенно держали курс на северо-запад. Сейчас мы двигались монотонно, час за часом, оставаясь в струйном течении и сводя расход горючего к минимуму. Мы по-прежнему летели над Тихим океаном со скоростью 200 миль в час в кривобокой гондоле и были измучены. Но сейчас у нас была связь с землей, и я чувствовал, что все возможно. И чудо продолжалось. Наши скорости были экстраординарными:210 миль в час,220, 200. Средняя скорость оказалась выше, чем необходимые 180 миль в час. Кто-то продолжал быть очень добрым к нам.

Хорошей новостью было и то, что сейчас мы направлялись прямо к побережью Канады. Горючее тратилось экономно, скорость оставалась прежней, и мы с Пером начали верить, что сможем даже приземлиться. Я был еще слишком напуган, чтобы подремать, с тех самых пор, как всего на несколько секунд забылся сном, и мне привиделись ужасные кошмары с черепами и смертью. Мы оба были истощены, обезвожены и изо всех сил старались сохранить внимание.

– Вы направляетесь на север, – сообщил Майк Кендрик. – Спасательная команда гонится за вами, стараясь прибыть туда, где вы, предположительно, приземлитесь. Они летят в самолете Learjet. Уил и ваши родители тоже находятся там.

После 36 часов полета мы, наконец, пересекли береговую линию северной Канады. Было слишком темно, чтобы увидеть что-либо, но мы чувствовали себя в большей безопасности. Даже несмотря на то, что сейчас направлялись к Скалистым горам – одной из самых негостеприимных горных цепей, которые только можно найти, но это, по крайней мере, была земля. Мы обнялись и поделили плитку шоколада. Это было невероятное чувство. В начале полета над Скалистыми горами мы связались по радио с местной службой наземного управления полетами в Вотсон-Лейк.

–Наденьте на себя радиомаяк спасательной службы, – посоветовали нам. – Вы летите в направлении снежной бури. Видимость – ноль, ветер -35 узлов. Самолет Learjet вернулся назад, чтобы укрыться в Йелоунайфе.

Наше радостное оживление сменилось отчаянием. Мы надели радиомаяк, и с этого момента каждые пять секунд раздавался оглушительный сигнал. Нашего приземления ожидали в Калифорнии и были готовы встретить эскортом вертолетов, но мы находились в 3 тысячах миль от Лос-Анджелеса, и нас встречала арктическая снежная буря. Мы знали, что можем благополучно приземлиться и после этого умереть, точно так же, как Фумио. Воздушные шары – хрупкие создания, они не предназначены для полетов в пургу. Сильная снежная буря могла разорвать воздушный шар, и мы упали бы с неба на землю. Вот-вот должен был наступить рассвет.

Мы должны приземлиться вскоре после рассвета. Если отложим это еще на два-три часа, солнце будет нагревать оболочку шара, и мы пролетим мимо Гренландии, а дальше – за Северный полярный круг, где нас не найдет ни одна спасательная команда.

Одной из моих обязанностей было готовить воздушный шар к приземлению. Когда мы были на высоте 750 футов, я открыл люк. Холодный воздух и снег ворвались вовнутрь. Я вылез на крышу гондолы. Мы находились в эпицентре снежного бурана и летели, кружась, со скоростью 80 миль в час. Было трудно удержать равновесие, поскольку мы продолжали висеть под углом, и верх металлической гондолы замерз. Я держался за стальные тросы и наклонился, чтобы вытащить английские булавки, которые нужны, чтобы предохранить пиропатроны разрывных болтов от возгорания, если мы столкнемся с грозой. Я вытащил их и бросил в метель. Согнувшись, я задержался на минуту и смотрел, как кружится снег.

Единственным светом было огромное оранжевое пламя надо мной. Снежинки кружились и падали в пламя, исчезая в нем. Одной из самых волшебных вещей в воздухоплавании является то, что ветра не слышно, поскольку движешься с его скоростью. Можно лететь 150 миль в час, положив бумажную салфетку на гондолу, которую (теоретически) не должно сдувать. Поэтому, хотя мы и находились в центре снежной бури, было очень тихо. Я был очарован снежинками, исчезавшими в пламени. Затем, вглядевшись, начал различать землю под нами. Я понял, что внизу темно, потому что мы пролетаем над густым сосновым лесом. Я крикнул вниз Перу:

– Не опускайся слишком низко. Здесь везде лес. Отсюда не выбраться. Я оставался на крыше гондолы и кричал о том, что мог разглядеть.

– Впереди есть открытое пространство. Ты видишь его?

– Готовься к посадке, – крикнул Пер и выключил горелку.

Я снова залез в гондолу, и мы направились вниз. На скорости 40 миль в час мы обрушились на землю с адским грохотом. Мы пошли юзом по земле, прежде чем Перу удалось воспламенить пиропатроны разрывных болтов. К счастью, на этот раз они не подвели, и гондола остановилась, в то время как оболочка улетела, отделившись от нас. Мы были пристегнуты ремнями, но постарались изо всех сил, чтобы через мгновение покинуть свои места. Мы оба думали, что капсула может взорваться от остатков пропанового топлива.

Рывком открыв люк, мы выбрались наружу. Обнялись и немного потанцевали джигу на снегу. Серебристая оболочка воздушного шара ниспадала с сосен, и ветер рвал ее на клочки. Потом мы поняли две вещи: гондола и не собирается взрываться, а снаружи – 60°. Если не вернемся в гондолу, то обморозимся. Мы заползли внутрь, и я связался по радио со службой полетов в Уотсон-Лейке.

– Мы сделали это. Мы прибыли. Мы в порядке.

– Где вы? – Мы высадились на озеро, окруженное деревьями.

– Это замерзшее озеро, – лаконично произнес канадец. – Вполне безопасно.

Единственная проблема – поблизости примерно 800 тысяч озер, и все они окружены множеством деревьев.

Нам пришлось ждать в гондоле еще восемь часов. У Пера было обморожение стопы, у меня – пальца. Мы, съежившиеся, полусонные, ели оставшиеся продукты и отчаянно хотели в тепло, снег и ветер завывали снаружи Мы приземлились в 300 милях от ближайшего поселения и 150 милях от ближайшей дороги, в дикой местности, площадь которой в 200 раз превышала площадь Великобритании.

– Мы пролетели 6 тысяч 761 милю, – сказал Пер с интонацией усталого победителя. – Наш полет длился 46 часов и 6 минут. Таким образом, средняя скорость -127 узлов, или 147 миль в час. Все это – важные рекорды. Мы пролетели дальше, чем это смог сделать любой другой воздушный шар.

– Я бы отдал сейчас жизнь за горячее питье, – все, что я мог сказать, – и за бревно, чтобы развести костер. И за солнечный пляж. Почему мы не в Калифорнии!

– Следующий полет будет завершающим, – начал фантазировать Пер. – Он будет кругосветным.

Когда я выглянул из гондолы, мне показалось, что я вижу что-то движущееся. На какое-то мгновение подумалось, что это собака, и у меня возникло сюрреалистичное видение: кто-то выгуливает свою собаку вдоль замерзшего озера. Пока я наблюдал за существом, оно подошло к гондоле и обнюхало ее. Это была выдра. Она обнюхала все вокруг, затем задрала нос, будто хотела сказать:«Большое дело – гондола». и ушла, крадучись. Это было единственное существо, засвидетельствовавшее, что мы первые, кто пересек Тихий океан на воздушном шаре, и у него не оказалось даже фотоаппарата.

Каждые пять секунд в течение восьми часов включался аварийный сигнал, надрывая наши барабанные перепонки. Пока мы сидели, прибившись друг к другу, я снова мысленно возвращался к событиям нашего полета и удивлялся, почему я доверил Перу свою жизнь. Мы приземлились в 2 тысячах миль в стороне от пункта назначения, потеряли два бака с горючим, пережили пожар, перелетели через Тихий океан в темноте и без радиосвязи. Я вспомнил предыдущие полеты: первая попытка взлететь из Японии закончилась разрушением воздушного шара и пожаром, перелет через Атлантику едва не стал причиной нашей смерти.

Когда Пер говорил о кругосветном полете, я спрашивал себя, не сошел ли я с ума, чтобы даже думать еще когда-нибудь полететь с ним. Я знал, что он как никто другой продвигает технологический прогресс в воздухоплавании, но было грустно, что наши чисто человеческие отношения не стали более близкими. Я схожусь с большинством людей, с которыми провожу вместе много времени. Но Пер – не командный игрок. Он – одиночка. Его часто трудно понять – Он из тех, кто скор на критику. Я был воспитан так, чтобы искать в людях лучшее. Пер, казалось, всегда находил худшее. Несмотря на это, нам каким-то образом удавалось уживаться – как двум противоположностям, которые уважают друг в друге сильные и слабые стороны. Когда же дело доходит до воздухоплавания, у меня оказывается очень много слабостей, которые он может уважать! К тому же, ему приходилось каждый проект, который мы осуществляли, сопровождать или моим именем, – и тогда это называлось Branson challenge, – или именем компании Virgin, и он спокойно с этим мирился. Разумеется, мы провели вместе намного больше времени, чем большинство людей за всю свою жизнь.

Пытаясь представить нас отправляющимися в кругосветное путешествие на воздушном шаре, я понимал, что несмотря на все ужасные моменты, которые мы пережили, наши полеты были одним из самых больших приключений в моей жизни. В остальном я в большей или меньшей степени могу контролировать происходящее. Находясь на воздушном шаре, оказываешься во власти природных сил, технологий, инженеров, которые его построили, и, наконец, все происходит на высоте 30 тысяч футов. Условия не лучшие, но я никогда не мог устоять перед желанием бросить вызов обстоятельствам, казавшимся непреодолимыми, и доказать, что это не так. И снова судьба была благосклонна к нам.

Наконец, мы услышали глухой звук вертолетного винта. Он становился все громче и громче, затем вертолет сделал над нами круг и сел неподалеку. Сумки с видеозаписями и записными книжками были готовы, и мы, пошатываясь, направились к вертолету, Пер шел, прихрамывая из-за обморожения. Наш полет до Йелоунайфа длился четыре часа. Когда мы сели на крошечном поле аэропорта, свет желтых флуоресцентных огней расплывался кругами на несущемся снегу. По скрипящему снегу мы прошли к ангару. Когда мы открыли дверь и шагнули внутрь, клубы снега влетели вместе с нами.

Здесь были Уилл, мама, пала, жена Пера Элен и несколько человек из Йелоунайфа. Я почти никого не узнал, поскольку на всех была громоздкая одежда: объемные ярко-красные куртки и термобрюки. Они закричали от радости, когда мы вошли.

– Выпейте холодного пивка! – закричал Уилл. – Это все, что есть!

Мы с Пером сорвали металлическое ушко пивных банок и обрызгали всех, кто там был.

– Вы сделали это!~ сказала мама.

– Никогда больше! – сказал папа.

– О чем это вы? – пошутил Пер. – В следующий раз мы собираемся облететь вокруг земного шара. Если бы те баки с топливом остались с нами, мы были бы сейчас над Англией!

– У тебя письмо, которое я тебе дала? – спросила мама.

Оно по-прежнему лежало в кармане моих брюк.

– Его написали японские школьники. Ты должен отдать его здешнему ребенку, живущему ближе всех от места вашей посадки.

Один из членов наземной команды из Йелоунайфа привез своего шестилетнего сынишку посмотреть на двух воздухоплавателей, прибывших из Японии, я позвонил вниз и вручил ему письмо.

– Оно от детей, которые живут в Мияконойо, в Японии, – объяснил я. – Было бы здорово, если бы однажды ты поехал туда. Но можно и не воздушном шаре!

В Йелоунайфе в январе так холодно, что дизельное топливо становится твердым. Чтобы предотвратить замерзание машины, надо либо не выключать двигатель, либо подключать его к специальному электрическому приспособлению, которое внешне напоминает счетчик платного времени на автостоянке, и обогревать двигатель. Мы ели в самом большом в городе ресторане, специализировавшемся на приготовлении мясных блюд, в котором оказалась половина жителей Йелоунайфа. Выйдя из ресторана, мы едва могли дышать от выхлопных газов. Большинство магазинов находятся в подземных торговых центрах, которые легче обогреть, не беспокоясь о ледяном ветре. Во время нашего застолья пришел факс от нового премьер-министра Джона Мэйджера, поздравившего нас с окончанием полета. Без сомнения, Йелоунайф был одним из самых удаленных мест, куда когда-либо направлялся печатный бланк с обратным адресом Даунинг-стрит,10.

На следующий день мы попрощались с золотодобытчиками и охотниками на пушного зверя, которые так вовремя и так хорошо позаботились о нас. Не так часто у них появляются гости, прилетающие на воздушном шаре из Японии, и они приглашали нас приезжать еще. Мы полетели в Сиэтл, а дальше – в тепло Лос-Анджелеса. Там сели в самолет домой, в Лондон, и мне представилась: возможность почитать газеты и понять, что происходит в мире. Вследствие войны котировки на фондовой бирже стремительно выросли, и, глядя на статистику ракет и бомб, применяемых союзническими силами, было трудно представить, что Ирак долго продержится. Некоторое время я провел, общаясь с пилотами и стюардессами, и узнал, как мало людей летают теперь самолетами. Один из пилотов предупредил, что на самом деле за войной в заливе скрывается экономический спад, который может продлиться очень долго.

– После того, как бомбежки закончатся и Саддам Хусейн будет мертв, – сказал он, – мир вдруг поймет, что это было не «матерью всех войн». как считалось, а «матерью всех спадов».