В ноябре 1986 года Милкен разведывал новые рубежи. «Мы хотим финансировать весь мир нашим товаром», – заявил председатель правления Drexel Роберт Линтон. И действительно, Милкен задумал воспроизвести в других частях мира методику нападений, которую его избранное воинство столь успешно применяло в Америке. Первый взор он обратил на Японию, где практика враждебных поглощений только зарождалась. 10 ноября Drexel провела мини-Бал хищников в Токио.

Пышным действом руководил сам Милкен. В числе прочего были запланированы двухдневные презентации (с синхронным переводом) при участии знакомых актеров – дюжины «мусорных» звезд Drexel, включая Revlon Group, Wickes Companies, Occidental Petroleum Corporation, MCI Communications, Texas Air Corporation и Triangle Industries. Почетным «тамадой» на ланче выступал посол США в Японии Майк Мэнсфилд. Его участие организовал Гарри Горовиц, агент Милкена в Вашингтоне и главный устроитель конференции по облигациям в Беверли-Хиллз в 1995 году. Даже Дон Энгель, прославленный ветеран Бунгало 8, занимался обычным делом – после ужина завлекал перспективных клиентов в «бани» (японские массажные кабинеты) близ Токио.

Управляющие Drexel предрекали конференции большой успех. Они не сомневались, что традиционно осторожные японцы (предпочитавшие бумаги известных компаний с рейтингом ААА) уже созрели для «мусорного» рынка. Японцы, казалось, охотно внимали евангелию от Милкена: рейтинговые агентства ошибаются, и им, японским инвесторам, самое время воспользоваться выгодами этой недооценки, которую за последние десять лет обратили себе на благо тысячи их американских коллег, вложивших деньги в высокодоходные компании будущего.

Хотя Милкен и не объяснил этого специально, участники конференции присутствовали при первой фазе процесса, налаженного в Соединенных Штатах: первым делом Милкен намеревался создать клиентскую базу, затем привлечь средства для мелких предпринимателей, а на завершающей стадии превратить их в могучих агрессоров и финансировать их набеги на гигантов японской индустрии. Милкен рассчитывал воспроизвести процесс полностью, но за более короткое время: то, что в США заняло семь или восемь лет, здесь, возможно, уложится в два года. И хотя практика враждебных поглощений никак не вписывалась в традиции японской культуры, Милкен очень надеялся получить доступ к японскому капиталу и провести в этой стране операции со ставками в 10, 15 и даже 20 миллиардов долларов – гораздо более крупные, чем все, что он финансировал до сих пор.

Осенью 1986 года экспансионистские планы Милкена выглядели исключительно естественно. Домашняя территория, где он использовал «мусорные» облигации, чтобы революционизировать американский корпоративный ландшафт и изменить его структуру, в известном смысле была уже освоена. Разумеется, предстояло выиграть еще немало сражений и завоевать столько же гигантских компаний, но евангелие от Милкена получило в США такое признание, что из ереси отверженного стало священным текстом на Уолл-стрит. Если на первую вечеринку собрались все, не настало ли время устроить вторую?

Если Милкен казался неутомимым, то многие его коллеги предпочли бы сделать паузу и насладиться моментом. Сознание того, что Милкен и Drexel вместе с ним достигли таких высот, вскружило им головы. Кто мог вообразить, что они будут обитать в таких высях? Прибыльность уникальной идеи Милкена оказалась исключительно велика – в смысле денег, влияния и даже общественного статуса. Поэтому осенью 1986 года в Drexel царило настроение, близкое к эйфории.

Общую атмосферу выражало лаконичное изречение, которое Стивен Уэйнрот из Drexel повесил в рамке у себя в кабинете. Изречение, напечатанное крупным жирным шрифтом, относилось к «мусорному» рынку и поглощениям. Оно гласило: «В этом виде бизнеса Drexel подобна богу, а бог может сделать все, что пожелает… Они вызывают благоговейный страх. Берегитесь выступать против них».

Это была цитата из статьи президента Macfadden Holdings Майкла Бойлана, опубликованной в июньском номере «Barron's» за 1986 год-Уэйнроту ее прислал Артур Билгер из отдела корпоративных финансов Drexel в Беверли-Хиллз.

Многие планы, намеченные на первых семинарах Гобхаи, амбициозные, грандиозные и в то время почти невероятные, теперь стали реальностью. В их числе было и намерение, которое в 1979 году сформулировал Леон Блэк, записавший решение корпоративных финансистов создать и организовать новых «баронов-разбойников». Ныне, в 1986 году, Блэк с удовлетворением констатировал: намеченная цель достигнута полностью.

«Drexel хороша тем, что наши клиенты – самые динамичные компании страны и руководят ими, как правило, владельцы-принципалы. Они-то и являются современной версией „баронов-разбойников", – воодушевленно объяснял Блэк. – Именно эти парни встряхивают менеджмент, именно они создают империи».

Блэк перечислил своих фаворитов: личный друг и клиент Карл Айкен; Генри Кравис из Kohlberg Kravis, с которым Блэк работал над выкупом Beatrice Companies за 6,2 миллиарда долларов; Сэмюэль Хейман, председатель правления CAF, чью шестимиллиардную заявку на приобретение Union Carbide финансировала Drexel; Руперт Мердок, при финансовой поддержке Drexel купивший телевизионные станции Metromedia, и Роналд Перельман.

«Они для меня то же самое, чем были Рокфеллеры сто лет назад, – с энтузиазмом продолжал Блэк. – Это люди очень, очень незаурядные. Они никому не дают расслабиться. Они полны решимости».

Но самые пышные похвалы Блэк приберег для того, кто сделал все это возможным. «Вообще-то я человек не слишком восторженный, но должен сказать, что никогда не встречал никого поразительнее Майкла Милкена. Он способен все время видеть полную картину и при этом не упускать ни одной детали. Он досконально знает положение дел во множестве отраслей. Он знает состояние баланса компаний лучше, чем большинство наших клиентов. И он невероятно напорист. У него абсолютно ненасытный аппетит – он хочет владеть всем рынком».

Создание строителей империй – их отбор, снаряжение, внедрение в советы директоров, получение доли в их растущих компаниях – оказалось пьянящим делом, особенно для тех инвестиционных банков, которые до 1985 года не относились к элите Уолл-стрит. И Блэк был не одинок в своих восторгах. Его коллега по отделу корпоративных финансов, Г.Кристиан Андерсен, в начале семидесятых годов пережил, как он выразился, «уолл-стритский марш смерти на Батаан *», едва успевая перескакивать из одной гибнущей фирмы в другую. Тогда он подумывал, не лучше ли ему использовать свою докторскую степень и пойти преподавать историю. В 1986 году он был уверен, что творит историю.

«Мы – те избранные, кто порождает перемены и финансирует их, – заявил Андерсен. – Помню, я читал „Шок будущего“ [Элвина] Тоффлера. Там он пишет о вихре перемен, который бушует вокруг нас, причем в Нью-Йорке все меняется очень быстро, в Де Мойне – медленнее, а где-нибудь на австралийских задворках – совсем еле-еле. И когда я представил себе центр этого вихря, мне вдруг пришло в голову, что он находится как раз посередине моего стола. Именно я определяю, что должно произойти. Если я не дам денег, ничего не будет. Я решаю, кто их получит, и тем самым творю будущее. И вот я вас спрашиваю: что может быть романтичнее?»

Хотя Андерсен явно преувеличил свое значение, зерно истины в его словах есть: для большинства сделок с высоким уровнем кредита, для тех предпринимателей новой волны, которые изменяли облик корпоративной Америки, Drexel действительно была единственной отдушиной.

Drexel подняла доверие к низкорейтинговым бумагам – подобно тому, как Salomon Brothers повысила доверие к ипотечным закладным, создав ценные бумаги, обеспеченные этими закладными. Повысив привлекательность корпоративных займов, Drexel до известной степени заместила коммерческие банки и страховые компании, которые прежде узурпировали финансирование приобретений, а их клиенты – крупные американские корпорации – узурпировали роль приобретателей. Теперь клиенты этих банков быстро утрачивали роль хищников и один за другим падали жертвой нападений, кредитованных выше, чем все, что до сих пор финансировали банки.

Правда, банки нередко давали кредиты под сделки с участием Drexel, но эти кредиты были, как правило, краткосрочными и хорошо обеспеченными. Без Drexel, способной разместить долгосрочные субординированные обязательства, ни одна подобная операция не состоялась бы. И хотя многие инвестиционно-банковские фирмы теперь были не прочь занять место Drexel, каждая суперсделка плодила ценные бумаги – «мусорные» облигации – в таком количестве, что продать их могла только Drexel.

От монополии на мирном «мусорном» рынке Drexel перешла к доминированию на рынке агрессивных поглощений. Покорение вершин проходило по очень крутой, дотоле невиданной на Уолл-стрит, траектории. В 1977 году Drexel получила 150 миллионов долларов дохода; фирма располагала капиталом в 75 миллионов долларов, причем собственного капитала было меньше 40 миллионов. Балансовая стоимость акции Drexel составляла (на август 1977 года) 4,47 доллара. На конец 1985 года ее доходы составили 2,5 миллиарда долларов, капитал достиг миллиарда при 75% собственного капитала, а балансовая стоимость акции – 58,66 доллара. Доналоговая прибыль, по оценкам, достигла 600 миллионов долларов, а посленалоговая – 304,4 миллиона. По ее размерам Drexel лишь немного отстала от могучей Salomon Brothers, капитал которой был почти вдвое больше.

К концу 1986 года доходы Drexel подпрыгнули до рекордных четырех миллиардов долларов, а прибыль после уплаты налогов достигла, по оценкам, 545,5 миллиона. Иными словами, Drexel стала самой прибыльной инвестиционно-банковской фирмой США. Salomon с 516 миллионами заняла второе место. Goldman, Sachs была партнерством закрытого типа и, подобно Drexel, не публиковала сведения о прибыли; но Перрин Лонг, аналитик Lipper Analytical Services, Inc., поставил ее на третье место, оценив ее прибыль в 475-500 миллионов.

Столь поразительный рост обеспечила, конечно, группа Милкена. В 1978 году она принесла все 100% прибыли. С развитием группы корпоративных финансов, которую подпитывал Милкен – сначала первыми эмиссиями «мусорных» облигаций, а потом LBO и поглощениями, – доля группы Милкена в общей прибыли фирмы к концу 1985 года сократилась примерно до 45%. Корпоративные финансисты, работавшие на подхвате у Милкена, увеличивали свою прибыль почти на 50% в год. В 1977 году отдел получил доход в размере 1,2 миллиона долларов, в 1985 году – уже около 700 миллионов.

Поскольку Drexel специализировалась на рискованных операциях, базовые оклады в ней были довольно скромными, и основное вознаграждение составляли премиальные, размер которых мог значительно колебаться. По некоторым сведениям, в 1985 году из 2,5 миллиарда дохода фирма выделила 400-500 миллионов на премии, – причем Милкен, самый высокооплачиваемый сотрудник, получил 40 миллионов долларов (не считая, разумеется, прибыли от своих партнерств, а они, по оценкам, принесли ему за год почти 100 миллионов). Но и главные корпоративные финансисты, прежде чувствовавшие себя бедными родственниками при Милкене и его группе, теперь тоже не имели оснований жаловаться на жизнь. Леон Блэк, например, получил (как сообщил один его знакомый) около восьми миллионов долларов (премиальные с учетом варрантов). В 1986 году Drexel выплатила 600 миллионов долларов премиальных, из которых Милкену и его группе высокодоходных бумаг досталось 250 миллионов, а отделу корпоративных финансов – 140 миллионов. Один управляющий отдела прикинув осенью, что по итогам года получит около девяти миллионов, заметил: «Это Диснейленд для взрослых».

Какими бы огромными ни казались прибыли Drexel, они отнюдь не были аномалией на Уолл-стрит в начале и середине восьмидесятых годов. Лихордка слияний и приобретений обеспечила крупный приток комиссионных другим значительным инвестиционным фирмам еще до того, как Drexel застолбила себе место в этом бизнесе. К тому же на 1981-1986 годы пришелся едва ли не самый значительный и устойчивый за всю историю рост цен акций и облигаций. Фирмы буквально купались в торговой прибыли. Немало инвестиционных домов использовали выгоду процветания, чтобы выпустить свои акции на открытый рынок и превратиться из частных партнерств в гигантские мировые корпорации. Salomon Brothers, которая в 1981 году объединилась с открытой компанией Phibro Corporation, увеличила свой капитал с 200 миллионов долларов в 1980 году до почти трех миллиардов в середине 1986 года.

Но ни одна инвестиционно-банковская фирма не возносилась в финансовую стратосферу с такой скоростью, как Drexel. И ни одна фирма не перестроила бизнес слияний и приобретений по собственной уникальной технологии (позволявшей, например, почти мгновенно находить миллиарды через «мусорную» сеть Милкена) – технологии, которой в таком совершенстве не владел больше никто на Уолл-стрит. Многие хотели подражать Drexel, утвердиться на «мусорном» рынке и в сфере коммерческого кредитования. Многие пробовали организовать промежуточное финансирование – с великим для себя риском, тщетно пытаясь найти альтернативу «очень ответственному» оружию. Поэтому к осени 1986 года само собой получилось так, что под Милкена подстроилась не только Drexel, но и вся Уолл-стрит.

С 1983 года самые значительные и известные фирмы начали присматриваться к прежде презираемому «мусорному» рынку. В 1985 году Salomon, Morgan Stanley, Goldman, Sachs и First Boston (именно в таком порядке) провели небольшие набеги на владения Милкена. Вслед за ними потянулись и другие известные инвестиционные банки. В результате рыночная доля Drexel с почти монопольных 60-70% сократилась до 56%. Но даже и теперь к Drexel никто не приблизился: толпа потенциальных конкурентов копошилась где-то далеко позади. В 1985 году Drexel провела 73 сделки на общую сумму 6,7 миллиарда долларов, a Salomon, ближайший преследователь, – всего девять сделок на 1,4 миллиарда.

Некоторые коллеги Милкена по Drexel не скрывали удовольствия, наблюдая неудачи соперников. Morgan Stanley, например, сначала обожглась на Охосо, когда эта компания через полгода после эмиссии объявила дефолт; потом Morgan увязла еще глубже с 540-миллионной эмиссией для People Express, – некоторые облигации этой компании к июлю 1986 года упали до 35% от номинала. В интервью для «The Wall Street Journal» Крис Андерсен заявил: «Они [Morgan Stanley] раструбили всему свету, что пришли „облагородить" рынок высокодоходных бумаг. [Андерсен имел в виду заголовок буклета, возвещавшего о приходе Morgan.] Интересно, как они себя чувствуют сейчас. Может, они поняли, что это трудный бизнес и что благородства в нем ничуть не больше, чем, скажем, в бизнесе стальном, автомобильном или банковском?».

Милкен предпочитал более сдержанный тон. В 1987 году он сказал автору этой книги: «Я приветствую конкуренцию. Другие могут увидеть то, чего не видим мы, а мы – то, чего не видят они. А издержки – попробую высказаться как можно мягче – в том, что могут проводиться сделки, которые проводить не следует, и это может исказить общественное восприятие рынка высокодоходных бумаг. Людям свойственно запоминать лишь отрицательные примеры. Финансирование, – добавил он, – сродни искусству. Одна из главных проблем – как правильно финансировать компанию. В определенные периоды за ней нужно больше контроля. Нужно обеспечить ей сбалансированную позицию, чтобы она могла развиваться и вместе с тем обслуживать свой долг. В одном случае компании лучше выпустить конвертируемые облигации вместо прямых, в другом – привилегированные акции. Каждая компания и, соответственно, каждая схема финансирования отличается от другой. Слепое копирование здесь недопустимо».

В 1986 году конкуренты Милкена вновь пошли по его стопам и занялись «коммерческим кредитованием»; этот термин был заимствован из Англии, где в XIX веке инвестиционные банки собирали пулы капитала для покупки компаний и таким образом строили империи. «Коммерческое кредитование» в американской практике означает, что фирмы вкладывают собственный капитал в сделки, преимущественно в поглощения и выкупы, и выступают уже не только как агенты, но и как принципалы. Именно этим немало лет занималась Drexel в лице Милкена (и некоторые другие, например Allen and Company).

Однако соперники Drexel освоили новую разновидность коммерческого кредитования – «кредит-мост», или промежуточный кредит. В этой схеме инвестиционный банк вкладывает свой капитал как кредит с целью облегчить сделку для клиента. Задача кредита – «перекрыть» промежуток времени от завершения сделки до завершения продажи «мусорных» облигаций; из средств, поступивших от продажи, кредит возвращается полностью или частично (в случае, если банк оставляет часть своих денег в сделке). Исполненные энтузиазма, Salomon и группа институциональных кредиторов, совместно участвовавших в подобных операциях, нарекли себя «Мост-клуб».

Стоило этим фирмам, завороженным спредами в 3-4%, вслед за Милкеном заняться первыми эмиссиями «мусорных» бумаг, и они естественным образом делали следующий шаг: начинали проводить поглощения и выкупы с помощью «мусорного» финансирования. Да и как было не попытаться, видя, что Drexel получила 86 миллионов долларов комиссионных за финансирование выкупа Beatrice? Патент на алчность принадлежал не одному Милкену. (Правда, он, по всей вероятности, придал этому понятию новое значение. Прибыль Drexel по Beatrice кажется весьма небольшой по сравнению с почти 800 миллионами, которые, по оценкам, получили ее партнеры на своих долях капитала в сделке, а из этой суммы несколько сотен миллионов причиталось, как говорят, лично Милкену.)

Но ни один из этих инвестиционных банков не обладал сетью Милкена и его способностью найти миллиарды за ночь. Ни один из них не имел надежных клиентов, способных предоставить деньги для промежуточного кредита, – а именно в этом и состояла главная ценность клиентов Милкена. Ею клиенты первого круга – они давали обязательство купить облигации, получали свои комиссионные, а потом, как правило, уступали место покупателям второго круга (по завершении финансирования сделки или вскоре после этого) – и предоставляли ему деньги для промежуточного кредита.

У соперников Милкена было две проблемы. Во-первых, они не имели налаженной системы сбыта облигаций и, соответственно, не могли получить четырех-пяти миллиардов под «мусорные» бумаги. Во-вторых, им требовалось гораздо больше времени, -чтобы разместить даже посильные объемы. Промежуточный кредит смягчал проблему времени и давал им возможность проводить «мусорное» финансирование операций, не превышавших два миллиарда долларов. И с точки зрения клиента, такой кредит выглядел привлекательнее «очень ответственного» заявления: хотя в деловом мире подобное заявление и приравнивалось к живым деньгам, деньгами оно все-таки не было. А теперь First Boston, Morgan Stanley, Shearson Lehman, Merrill Lynch, Salomon Brothers и другие предлагали клиентам живые деньги и брали на себя риск рефинансирования – риск весьма значительный, ибо временной фактор играл здесь противоречивую роль: достаточный запас времени позволял продать облигации и вместе с тем повышал вероятность опасных изменений на рынке.

Между тем главное преимущество системы Милкена состояло именно в том, что она позволяла получить щедрое вознаграждение при низком уровне риска для него лично или для фирмы. Когда Айкен попросил у Drexel промежуточный кредит на операцию с Phillips, его просьбу отвергли и взамен предложили «очень ответственное» обещание. А другие фирмы в отчаянном стремлении сорвать куш уровня Drexel соглашались рисковать гораздо больше, чем когда-либо позволяла себе Drexel.

Но все-таки главную услугу эти фирмы оказывали Drexel не тогда, когда пытались подражать и конкурировать, а когда просто сдавались и вынуждали своих клиентов привлекать к сделке ненавистного соперника, чтобы сей «дредноут» был на их стороне. По словам двух управляющих из Donaldson, Lufkin and Jenrette, которая вместе с Drexel представляла интересы менеджмента при выкупе Viacom, они убедили своих клиентов нанять Drexel именно по этой причине. То же самое соображение (согласно надежному источнику) заставило Goodyear Tire and Rubber Company, нуждавшуюся в защитной реструктуризации после месячной свистопляски с ее акциями в октябре 1986 года, нанять Drexel наряду с традиционным банком, Goldman, Sachs.

В то время как все на Уолл-стрит пытались конкурировать с фирмой-ренегатом, а иногда даже перейти ей дорогу,– Drexel не только успешно защищала свою львиную долю, но и заботилась о будущем. В мае 1985 года ее главным управляющим стал Фред Джозеф, исполненный решимости выстроить мощную и прочную финансовую организацию на фундаменте, заложенном машиной Милкена.

Уже несколько лет Drexel вкладывала часть огромной прибыли в новые направления бизнеса. В 1982 году в фирму пришел д-р Ричард Сандор, которого считают главным разработчиком рынков процентных фьючерсов; он должен был создать отдел финансовых фьючерсов. Брат Джозефа, Стивен Джозеф, перешел в Drexel из Salomon Brothers в 1984 году, чтобы организовать отдел ипотечных ценных бумаг. В 1986 году в этом отделе было уже 280 сотрудников, и он вошел в первую пятерку по отрасли. Отдел муниципальных бумаг тоже сильно вырос за счет притока людей со стороны и в 1986 году разместил эмиссии на 15 миллиардов долларов – против миллиарда двумя годами ранее; в этой области фирма с 40-го места поднялась на 11-12-е. В том же 1986 году Drexel поднялась с 15-го на восьмое место в торговле правительственными ценными бумагами. Наконец, фирма отдала дань – хотя и в гораздо более скромных масштабах, чем некоторые ее соотечественницы, например Salomon, – воцарившейся на Уолл-стрит тенденции к глобализации и открыла офисы в других странах, в частности в» Лондоне и Токио.

Символическим выражением стремления Drexel превратиться в самодостаточного титана Уолл-стрит стал переезд из двух офисов на Броуд-стрит, 535 и 60, в новехонькую 47-этажную башню «Seven World Trade Center» площадью два миллиона квадратных футов. Drexel, состоявшая миноритарным акционером небоскреба, предложила снимать все здание за 100 миллионов долларов в год. В 1986 году фирма имела в Нью-Йорке 4300 сотрудников, а в новом помещении в перспективе можно было разместить десять тысяч человек.

Милкен никогда не разделял увлечение Джозефа организационным строительствам. Им двигала всепоглощающая страсть к долларам и все более полной власти над своей империей. А Джозеф был зациклен на честолюбивой мечте, которую в 1974 году, через шесть месяцев после появления в Drexel, поведал тогдашнему президенту фирмы Марку Капитану. Тогда он заявил, что за 15 лет намерен создать нечто столь же величественное, как Goldman, Sachs. Саркастичный Милкен только посмеивался над этим планом. Но Джозеф твердо решил не оставаться на вторых ролях. Он должен войти в клуб избранных. И вот теперь, через 12 лет после разговора с Капланом, его мечта начала сбываться.

«Может быть, я преувеличиваю, но Фред с удовольствием разъезжал бы по стране и заявлял: „Drexel – крупнейший подписчик на корпоративные бурмаги, и на то, и на се, первая фирма во всем", – подтвердил Стивенж Уэйнрот. – И если бы ему пришлось сказать, что мы только вторые по правительственным бумагам какого-нибудь Сомалиленда, он бы непременно добавил: „Но мы догоняем". И если бы мы делали только десять миллионов долларов, но были бы во всем первые, он все равно был бы счастлив. Он помешан на рыночной доле».

Главный догмат Drexel, неоднократно провозглашенный и Милкеном, и Джозефом, гласил: дефицитен не капитал, а люди. Поэтому оба охотно платили больше всех на Уолл-стрит, только бы заполучить и удержать лучших. В группе Милкена, чьи сотрудники уже в семидесятых годах получали астрономические суммы, случаи дезертирства были редкостью. Когда осенью 1986 года Юджина Вонга, трейдера Милкена одного из первых наборов, переманили в Prudential Bache («охотник за головами» приложил массу усилий, чтобы добыть «ученика Милкена»), все сочли это невероятным событием.

Под непрерывным понуканием Милкена некоторые буквально перегорали и даже теряли ощущение реальности (одного трейдера, как рассказывают, застали под столом, когда он жевал телефонный провод). Таких людей обычно переводили на менее напряженные операции или устраивали в другие фирмы, где они служили интересам Drexel. Считанные единицы уволились сами еще в молодом возрасте. Чарлз Кози, сотрудник Милкена со времен Drexel Firestone, ушел из фирмы в 1981 году и обосновался в Исламораде во Флорида-Кейс, чтобы посвятить себя рыбной ловле.

В 1985 и 1986 годах Джозеф провел настоящую кампанию по найму в масштабах всей фирмы как часть своего плана повышения ее мощи и компетентности. В начале 1986 года он набирал кадры, руководствуясь одним ориентиром – Goldman, Sachs, которая, по его мнению, была единственной, кроме Drexel, высокоприбыльной частной фирмой на Уолл-стрит. Если бы Drexel стала открытой компанией, ее акционеры (акции фирмы широко распространялись среди сотрудников, и всех держателей было примерно 1800 человек) обрели бы настоящее богатство.

Осенью 1986 года Джозеф мог не без гордости перечислить свои звездные приобретения: Мартина Сигела, которого он, наконец, уговорил перейти из Kidder; Сэма Аантера и Майкла (Джека) Каглера из Merrill Lynch; Джеффри Бека из Oppenheimer and Company и Роберта Панджиа из Kidder. Брюса Вассерстайна, звезду отдела слияний и приобретений First Boston (потом он ушел оттуда и открыл собственную фирму), и Майкла Циммермана, многообещающего сотрудника Salomon Brothers, который вскоре станет там одним из руководителей отдела слияний и приобретений, заловить не удалось. Но Джозеф не терял запала: «В тот день, когда Drexel получит последнюю лучшую кандидатуру на последнее оставшееся место, мы победим», – обещал он.

Drexel предлагала мешки денег не только суперзвездам. Даже на невысоких должностях ее сотрудники получали столько, что зарплата в других фирмах казалась, как однажды заметил Мартин Сигел, «жалким кусочком маргарина». Вот типичная история, произошедшая с аналитиком из Donaldson, Lufkin and Jenrette (DLJ). Эта компания наняла его после Гарвардской школы бизнеса за 80 тысяч долларов в год. После года работы он проявил хорошие (но отнюдь не выдающиеся) способности, занимался сферой здравоохранения и получал вместе с премией около 110 тысяч. Тем временем Drexel взяла группу корпоративных финансистов из Kidder со специализацией по медицинскому бизнесу, но у них не было аналитика. Drexel решила пригласить аналитика из DLJ и предложила ему 350 тысяч в год. По словам управляющего DLJ, аналитика вполне устраивали работа в этой фирме и зарплата; он никогда не думал, что на подобном месте можно получать втрое больше. Но когда поступило предложение от Drexel, он, естественно, не смог противиться соблазну.

К осени 1986 года стало ясно, что Drexel, одерживая победу на Стрит и рекламируя себя как самую крутую фирму – такую, которая культивирует нетрадиционные новаторские методы и где человек талантливый и энергичный может заработать практически неограниченное количество долларов, – набрала невероятно сребролюбивых людей и сама оказалась неспособной насытить их аппетиты.

Специалист по инвестициям Деннис Левин был человеком настолько обаятельным и веселым, что на фоне этих ярких качеств его интеллектуальные способности как-то не бросались в глаза. Тем не менее он считался весьма крупным авторитетом в области слияний и приобретений. Когда Левину не дали должность управляющего директора в Shearson Lehman и он решил уйти, то сразу получил предложения из первоклассных инвестиционно-банковских фирм. Аукцион выиграла Drexel, обещавшая 33-летнему специалисту миллион долларов в год.

12 мая 1986 года Левина арестовали, заковали в наручники и отправили на ночь в исправительный центр «Metropolitan». Комиссия по ценным бумагам и биржам обвинила Левина в том, что он получил 12,6 миллиона долларов прибыли в 54 сделках путем противозаконного использования конфиденциальной внутренней информации. В июне Левин признал свою вину по четырем пунктам обвинения и согласился сотрудничать с государственными органами в дальнейшем расследовании.

Скандал потряс Drexel. «Случай более чем неприятный, – заявил в интервью „Business Week" председатель правления Линтон. – Это все равно, как если бы кто-то залез в ваш дом. Чувствуешь себя словно в грязи». В самой фирме дело Левина стало темой черного юмора. «Знаете, почему Майк выгнал Денниса? – съязвил один инвестиционщик. – Потому что от человека, который в 54 сделках добыл всего двенадцать миллионов, прока не будет».

Скандал быстро отозвался на всей Уолл-стрит: на основании показаний Левина были предъявлены обвинения его соучастникам – инвестиционщикам из Shearson Lehman, Lazard Freres, Goldman, Sachs и одному юристу из Wachtell, Lipton. А в течение нескольких следующих месяцев начались еще два процесса, не связанные с делом Левина, против сотрудников Drexel. Арбитражера Роберта Солсбери обвиняли в причастности к другой группе, использовавшей внутреннюю информацию, а Антонио Гебауэра, старшего вице-президента в растущем отделе международных финансов, – в присвоении средств с клиентских счетов, когда он еще служил в Morgan Guaranty Trust Company. Милкен нанял Гебауэра для работы над проектом по долгам стран третьего мира (Милкен рассчитывал найти для них нестандартный выход из кризиса, который по эффективности мог бы конкурировать с первичной эмиссией «мусорных» облигаций). И Солсбери, и Гебауэр признали свою вину.

Руководство Drexel подчеркивало, что все трое – Левин, Солсбери и Гебауэр – проработали в фирме меньше года и их противозаконная деятельность началась (а в случае Гебауэра полностью свершилась) еще до прихода в Drexel. Кроме того, разраставшийся скандал касался не только Drexel: волей обстоятельств Drexel впервые оказалась в почетной компании с Goldman, Sachs; Lazard Freres; Morgan Guaranty и Wachtell, Lipton.

К осени 1986 года шок от дела Левина – несомненно, самого значительного лица из всей троицы – начал понемногу проходить. Скоро, надеялось начальство Drexel, о Левине забудут, он исчезнет из общественной памяти столь же безвозвратно, как исчез из анналов фирмы. Глянцевый отчет за 1985 год сотрудникам раздали как раз перед арестом Левина; его тут же затребовали назад, перепечатали, и на месте улыбающегося Денниса Левина появилась фотография Мартина Сигела.

Сигел пришел в Drexel из Kidder в феврале 1986 года и был человеком Джозефа, а не Милкена. Летом 1985 года Сигел несколько раз встречался с Джозефом, а в октябре отправился на Западное побережье познакомиться с Милкеном. Милкен произвел на него почти устрашающее впечатление: эксцентричный, неспособный и минуты посидеть спокойно, без умолку сыплет идеями – словно бенгальский огонь. Милкен заявил: «Как только вы начнете подсчитывать, сколько уже заработали, вы мне больше не нужны. Значит, у вас пропал голод». Сигел решил, что Милкен задумал стать самым богатым человеком в мире.

Подобные манеры и настроения не вызывали симпатии у Сигела. Ему было гораздо комфортнее с Джозефом – таким же обходительным, велеречивым, располагающим к себе продавцом, как и сам Сигел. Идея совместного выстраивания финансовой организации мирового класса тоже нравилась Сигелу. Они с Джозефом, рассудил Сигел, строители: ведь удалось же ему самому организовать в Kidder отдел слияний и приобретений практически с нуля, а Джозеф, вооруженный машиной Милкена, действительно способен создать нечто сравнимое с Morgan Stanley, First Boston или Goldman, Sachs. Быть в авангарде такого предприятия – редкая возможность. Джозеф, со своей стороны, считал, что участие Сигела ускорит процесс: Сигел все-таки большой знаток разных защитных приемов при поглощениях, имеет обширный список респектабельных и лояльных клиентов, которые, надо полагать, последуют за ним в любое место, даже в львиное логово Drexel.

Сигел сохранил добрые отношения с Мартином Липтоном: Липтон работал с Сигелом по многим сделкам, отечески покровительствовал ему, и эта дружба не должна была зависеть от обстоятельств. Они особенно сблизились в 1983 году, когда вместе применяли «ядовитую пилюлю» (разработанную Липтоном) для защиты Lenox, Inc. от попытки поглощения со стороны Brown-Forman Distillers Corporation.

Представители других инвестиционных банков, которым Липтон сватал свое изобретение, проявили крайний скепсис. Детище Липтона было лшге уязвимо с юридической стороны, рассуждали они, а в случае успеха могло убить курицу, несущую золотые яйца, – бизнес поглощений. Липтон убеждал Сигела, что его схема продуктивна и что если они применят ее, то завоюют рынок защитных средств. Примерно так потом и вышло. Впоследствии Липтон ужесточил свою позицию, отказался представлять агрессоров в сделках с «мусорным» финансированием и, разумеется, стал одним из самых яростных и открытых критиков того, что саркастически называл «враждебным, „мусорным", двухуровневым разрушительным поглощением».

Теперь Липтон пообещал Сигелу, что, хотя тот и перешел к «гуннам», они не перестанут работать вместе – но лишь в защитных операциях. Так Drexel заполучила не только Мартина Сигела, но впридачу еще и перспективу временных союзов с главным «оборонщиком» в области слияний и приобретений, исконным вождем оппозиции истеблишмента против Drexel. Липтон даже лично курировал заключение контракта Сигела с Drexel.

Контракт подразумевал, что Сигел, удовлетворяя свое творческое честолюбие, будет становиться богаче. Drexel гарантировала ему три миллиона долларов в год в течение трех лет, а с учетом премиальных и прибыли от участия в партнерствах Милкена у него должно было выходить значительно больше. Drexel обещала также выплатить Сигелу всю прибыль, которую он мог бы получить по акциям Kidder (Сигел был ее четвертым по величине акционером), если она станет открытой компанией или будет продана в течение двух лет после его прихода в Drexel. Через шесть месяцев General Electric приобрела Kidder.

Если Сигел хотел дополнительного подтверждения финансовой выгодности своего шага, то получил его, когда стали известны результаты Drexel за первые два месяца 1986 года: в каждый из них Drexel сделала больше денег, чем Kidder за весь предшествующий год.

Каким бы ни было впечатление, оставшееся у Сигела после первой встречи с Милкеном, он быстро ощутил влияние колдовских чар Милкена. Сигел выезжал в Беверли-Хиллз на три дня, работал с неутомимым Милкеном с четырех утра до восьми вечера и преисполнился благоговейным изумлением перед богатством идей, которые сначала показались ему путаными и сумбурными. В Kidder Сигел сам разрабатывал новые идеи, и они никогда не доставались ему от трейдеров. Теперь идеи генерировал Милкен.

Однако главная задача Сигела, как они сформулировали ее с Джозефом, заключалась в том, чтобы создать в Drexel бизнес защитных средств, причем с клиентами такого класса, каких фирма никогда не имела. Если Drexel собиралась стать солидной финансовой организацией, она больше не могла оставаться прибежищем выскочек. Сигел планировал набрать 25-30 контрактов на защиту – больше, чем у юридической фирмы Skadden, Arps, – и взял резвый старт: в первый же месяц он связался примерно с двадцатью старыми клиентами и начал представлять нескольких либо с оборонительной, либо с финансовой стороны.

Одним из них была компания Lear Siegler, производитель авиакосмической техники и автомобильных запчастей. Она нуждалась в помощи, поскольку ее акции скупали братья Бельцберги, замышлявшие «зеленый шантаж». Сигел, разумеется, имел все возможности договориться с Бельцбергами (они входили в число приближенных клиентов Милкена еще со времен Mesa-Gulf), и в конце концов Lear Siegler выкупила акции Бельцбергов. По сведениям Дэна Дорфмена в журнале «New York», Бельцберги получили почти 7,5 миллиона долларов прибыли.

В то же самое время весьма наглядно проявилась перспектива конфликтов, способных возникнуть из стремления Drexel угодить и нашим и вашим. Защищая интересы Lear Siegler против угрожавших ей Бельцбергов, Drexel параллельно представляла интересы Бельцбергов, шантажировавших Ashland Oil (они, по сведениям Дорфмена, сорвали куш в 15,4 миллиона). Если здесь и не было этической дилеммы (факт конфликта интересов в инвестиционно-банковском мире признают редко), то столь двойственная позиция грозила оттолкнуть именно тех клиентов, которых Сигел старался привлечь. Потенциальные клиенты, сообщившие свои финансовые данные доверенному банкиру, могли не понять, на чьей же стороне действительно находятся его интересы или интересы его партнеров.

Сигел решил, что лучший способ избавить старых клиентов по Kidder от страха перед Drexel – это познакомить их с партнерами, и в первую очередь с Милкеном: они убедятся, что с Drexel гораздо безопаснее, чем без нее. И Сигел пригласил больше дюжины клиентов на Бал хищников 1986 года.

Всего за один год изменилось столько, что даже само название «Бал хищников» звучало едва ли не архаически. Среди двух тысяч гостей было немало главных управляющих крупных корпораций. Т. Бун Пикенс, ветеран рейдерства, положивший всему начало операцией Mesa-Gulf, ключевой докладчик на конференциях Drexel 1984 и 1985 годов, присутствовал, но (к своему явному неудовольствию) лишь в качестве рядового слушателя. На сей раз конференцию открывал глава Revlon Перельман, а закрывал шеф Occidental д-р Арманд Хаммер. Свои презентации провели Beatrice, Gulf + Western, Burroughs, Warner Communications и Lear Siegler. «Настоящее чествование мэтров Академии бизнеса!» – восторженно заметил один из организаторов.

Прежние манеры еще давали о себе знать, но уже не так резко и навязчиво, как в прошлые годы. В одном из видеороликов, каждый год изготовлявшихся по указаниям Милкена, -появился персонаж сериала «Даллас» Джей Ар.Юинг (актер Ларри Хагман): он любовно продемонстрировал «платиновую карточку Drexel Express», объявил, что она имеет кредитную линию в 10 миллионов долларов, и призвал: «Не ходите на охоту без нее!».

Но самой удачной находкой конференции оказался, по всеобщему мнению, Нельсон Пельтц, которого впервые попросили устроить презентацию. Всего годом раньше Пельтц был лишь нервным просителем, не имевшим за душой ничего, кроме контрольного пакета жалкой компании по производству проводов. Теперь он волшебным образом превратился в промышленника национального масштаба, повелителя империи стоимостью четыре миллиарда долларов. Обыгрывая знаменитые слова Уинстона Черчилля, Пельтц пристально оглядел собравшихся – многие из них держали его облигации – и заявил: «Никогда еще столь немногие не были так обязаны столь многим» *.

Мартин Сигел был на виду и даже появился на сцене, где, в знак своего перехода из пуританской Kidder в «ужасную» Drexel, демонстративно сменил белую ковбойскую шляпу на черную. Его старинные клиенты по Kidder, в том числе председатели правления Lear Siegler и Pan American, не могли скрыть восторженного изумления. «Шикарно, Марти! А что же Kidder не устраивает ничего подобного?» – полюбопытствовал один из них. Но, вероятно, больше всех был изумлен сам Сигел: личные состояния участников, как он подсчитал, в совокупности превышали валовой национальный продукт в три раза. А ведь кроме долларов он увидел еще власть и влияние, внушавшие благоговейное почтение.

Первой наглядной манифестацией власти и влияния стало присутствие политиков – гораздо более значительное, чем на прежних конференциях. Сенаторы Билл Брэдли и Фрэнк Лаутенберг из Нью-Джерси, Говард Метценбаум из Огайо и Алан Крэнстон из Калифорнии выступили с речами. Лидера сенатского большинства Роберта Доула ждали как сюрприз на завтраке под эгидой отдела корпоративных финансов, но в последний момент он отказался. Зато прибыли член палаты представителей Тимоти Уирт из Колорадо и сенатор из Массачусетса Эдвард М.Кеннеди, хотя они и не выступали. «Кеннеди сказал мне: „Я приехал слушать и учиться"», – рассказывал Табби Барнем.

За прошедшие полтора года Drexel не щадила усилий и денег, чтобы обратить конгресс на свою сторону.

Член палаты представителей Уирт одним из первых получил щедрую поддержку Drexel. Это было неудивительно, поскольку в 1984 и в первой половине 1985 года он председательствовал на слушаниях по поглощениям, которые проводил подкомитет палаты по телекоммуникациям, защите прав потребителей и финансам. Поначалу Уирт возглавил атаку конгресса, но уже в апреле 1985 года, побывав на Балу хищников, он занял нейтральную позицию, а к концу года стал ярым сторонником Drexel и «мусорных» облигаций. Уирт даже отпустил одного из своих главных помощников, Дейвида Эйлварда, чтобы тот помог организовать Альянс за доступ к капиталу (Alliance for Capital Access) – лоббистскую группировку, созданную по инициативе Drexel из ее клиентов, которая должна была выступать против федеральных ограничений «мусорного» финансирования. Альянс возглавил Ларри Майзель из М.CD.Holdings: он много лет занимался «мусорными» эмиссиями и приобретал крупные партии облигаций при поглощениях.

Согласно Федеральному закону о ведении избирательной кампании (Federal Election Campaign Act), кандидат мог получить от частного лица не более тысячи долларов, а от комитета поддержки нескольких кандидатов (этой категории соответствовал созданный в Drexel комитет политических действий) – не более пяти тысяч. В 1985 году комитет Drexel выделил Уирту две тысячи долларов – на три тысячи меньше лимита. Зато частные взносы сотрудников фирмы (в том числе по тысяче от Майкла и Лоуэлла Милкенов и тысяча от Гари Уинника, который ушел из Drexel осенью 1985 года) достигали 17 тысяч. Примерно девять тысяч из них были собраны за счет 250-долларовых взносов от членов группы Милкена. Кое-что пожертвовало обширное семейство Милкена. Взносы от Тома Спигела, Авраама Спигела, Элен Спигел, Эдиты Спигел, Ли Эккеля (директора Columbia Savings) и комитета Columbia составили 7150 долларов.

Если управляющие Drexel во второй половине 1985 года уже знали что Уирт на их стороне, то в Wachtell, Liptuu где Мартин Липтон возглавлял крестовый поход против «мусора» это обстоятельство явно не было известно, поскольку в конце 1985 года 20 сотрудников Wachtell пожертвовали Уирту по 500 долларов – всего десять тысяч.

В середине 1985 года основная деятельность по разработке законодательства о поглощениях переместилась из палаты представителей в сенат, и самой важной фигурой стал сенатор от штата Нью-Йорк Альфонс М.Д'Амато, председатель подкомитета по ценным бумагам при Банковском комитете сената. Drexel далеко оторвалась от всех фирм, финансировавших Д'Амато, и в 1981-1986 годах выделила ему в общей сложности 70750 долларов. (Второе место среди спонсоров Д'Амато занимала Morgan Stanley с 40600 долларов.)

По сведениям Брюса Ингерсола и Брукса Джексона, опубликованным в «The Wall Street Journal», особенно настойчиво Drexel обхаживала Д'Амато в конце мая 1985 года, когда он готовил слушания по проектам законов. Один закон предполагал ограничить использование «мусорных» облигаций в поглощениях и выкупах, а другой – ограничить приобретение «мусорных» бумаг ссудо-сберегательными фирмами. Друг детства Милкена, Гарри Горовиц (он вошел в группу Милкена в 1979 году, выполнял различные административные функции, а в середине восьмидесятых стал лоббистом Милкена в Вашингтоне и организатором Балов хищников), устроил в Беверли-Хиллз в ресторане «Chasen's» благотворительный ужин в пользу Д'Амато. В числе приглашенных были 23 управляющих из Drexel и полдюжины из Columbia Savings and Loan, включая Тома Спигела. На ужине для Д'Амато собрали 33 с лишним тысячи долларов.

В конце весны 1985 года «антипоглотительные» настроения в конгрессе достигли пика, и многие законодатели хотели перейти от слов к делу. Согласно «The Wall Street Journal», Д'Амато заверил коллег-сенаторов, что подготовит законы к рассмотрению до летних каникул, но своего обещания не выполнил. Проект был готов лишь в декабре, когда вопрос потерял остроту. Однако в любом случае разработанные Д'Амато законы не содержали ничего обременительного для Drexel. Проблема «мусорных» облигаций нуждалась, по его мнению, в дальнейшем изучении. Через пять дней после того, как Д'Амато вынес свои безвредные законы на обсуждение, Фред Джозеф и 35 управляющих Drexel пожертвовали по 500 долларов на избирательную кампанию сенатора.

В итоге ни один из 30 законов, разработанных в 1984-1985 годах для регулирования поглощений, так и не был принят. Хотя Drexel и другие инвестиционно-банковские фирмы усиленно лоббировали свои интересы, как минимум, столь же значительную роль в отклонении законов сыграла администрация Рейгана, заявившая, что президент наложит вето на любой подобный проект.

Комиссия по ценным бумагам и биржам, несомненно, самая заинтересованная в данном случае инстанция, тоже не поддержала ни одного закона. Впрочем, это неудивительно: при Рейгане и в комиссии, и в Министерстве юстиции (следившем за соблюдением антитрестовского законодательства) доминировало позитивное отношение к поглощениям, что в начале восьмидесятых годов и подогревало активность в сфере слияний и приобретений. Комиссия изучила практику использования «мусорных» облигаций в финансировании поглощений и пришла к предсказуемому выводу. В июне 1986 года она опубликовала свой вердикт, гласивший: «Нет никаких оснований для дополнительных законодательных ограничений использования данного рода долговых обязательств в обеспечении заявок на приобретение и тем более в других аспектах корпоративного финансирования».

В докладе за 1985 год Совет экономических консультантов при президенте изложил собственное заключение, отличавшееся еще большей категоричностью. Совет предложил раз и навсегда прекратить нескончаемые дебаты по поводу полезности или вредности поглощений. В августе совет заявил, что слияния и приобретения «повышают эффективность, способствуют целесообразному использованию дефицитных ресурсов и улучшают качество корпоративного управления». При замечательной однозначности это утверждение явно было скорее декларативным, нежели доказанным. Его опроверг профессор экономики Суортморского колледжа Ф.М. Шерер, который изложил свои компетентные соображения на слушаниях по поглощениям в конгрессе. Выступая в марте 1985 года, Шерер пояснил, что вывод о «повышении эффективности» базируется на данных исследований по фондовой бирже, а в таких исследованиях, как правило, отражены кратковременные периоды (например, динамика котировок в течение 10-30 дней до и после объявления о слиянии или его завершения). Если же учесть данные за десять лет, указал Шерер, результаты могут быть совсем иные.

Шерер создал лучшую в стране базу данных по финансовым итогам слияний. Она включает сведения за 27 лет по истории слияний и за семь лет по истории распродаж почти по четырем тысячам компаний.

Вот некоторые выводы Шерера, полученные в результате специальных и общестатистических исследований.

– Вопреки убеждению совета, инициаторы слияний не искали компании со слабым менеджментом, а в большинстве случаев выбирали хорошо управлявшиеся фирмы (вроде National Can). Как правило, их привлекали не слабость компании или некомпетентность ее руководства, а недооцененные активы.

– Поглощения, осуществленные фирмами без опыта управления по профилю приобретенных компаний, в большинстве случаев снижали эффективность, а не повышали ее.

– Поглощения часто провоцировали введение краткосрочных стратегий повышения рентабельности – когда компанию рассматривают как «дойную корову, урезают финансирование исследований и разработок, модернизации оборудования и рекламы продукции, в результате чего стоимость последней повышается, облегчая наступление конкурентов, а сама компания в конце концов становится истощенной, неконкурентоспособной структурой».

– В среднем приобретения оказывались для фирм-покупателей менее прибыльными, чем поддержание наличного бизнеса и внутреннее развитие его новых направлений.

– Многие поглощения приводили к распродажам, способным улучшить состояние только самого простого и самодостаточного бизнеса.

Хотя в картотеке Шерера числилось сравнительно немного откровенно враждебных поглощений, исследованные им примеры показали, что такие поглощения лишь усугубляли недостатки управления, существовавшие прежде.

Отвечая на вопросы членов комитета, Шерер специально остановился на высоком уровне трудного для обслуживания кредита в структуре капитала многих американских компаний, которые в этом отношении стали очень напоминать японские. Действительно, в широко распространенном евангелии от Милкена утверждалось, что японские компании способны многие годы переносить гораздо более неблагоприятное соотношение «долг/собственный капитал», чем у американских компаний. Не отрицая этого факта, Шерер заметил, что японские компании могут позволить себе подобную роскошь, поскольку в случае финансовых затруднений правительство вызволит их из беды.

Шерера поддержал профессор Гарвардской школы бизнеса Уоррен Лоу, тоже пожелавший опровергнуть «вопиюще голословные утверждения» совета. Доверие к мимолетным данным фондового рынка как доказательству продуктивности поглощений, подчеркнул он, оправдано лишь при допущении, что рынок является объективным критерием истинной стоимости компаний. (Милкен и его шайка рейдеров, сделавшие миллиарды на недооцененных активах, могли бы веско подтвердить, что рынок таким критерием не является.)

Нельзя с уверенностью утверждать, добавил Лоу, что поглощения препятствуют или способствуют росту и продуктивности. Поскольку «мы не можем „прокрутить" историю дважды – с поглощениями и без них, – нам остается только предполагать». Но при этой оговорке Лоу дал понять, что поглощения, на его взгляд, снижают продуктивность, и привел несколько соображений. В результате поглощений возникают более крупные фирмы, а такие фирмы, по мнению Лоу, «совершают хотя и немногочисленные, но более существенные ошибки, склонны слишком долго вести неверную политику и располагают ресурсами, позволяющими откладывать решение до тех пор, пока кризис не станет очевидным».

Кроме того, указал Уоррен, в конце семидесятых годов почти половина всех слияний привела к последующим распродажам, причем во многих случаях распродавались компании, сложившиеся в шестидесятых годах, во время последнего бума слияний. За этой волной распродаж, подчеркнул Лоу, просматривалась еще одна набиравшая силу тенденция: «Должности главных управляющих все чаще занимали финансисты и юристы; они считали, что даже человек без профессионального опыта в данной производственной отрасли может, тем не менее, возглавить незнакомую компанию и успешно управлять ею путем строгого соблюдения правил финансового контроля. Распродажа многих конгломератов явилась прямым следствием этого заблуждения, и нет никаких оснований считать, что сейчас результат будет другим».

Дебатам по проблеме поглощений в 1985 году не смогли положить конец ни доклад Совета экономических консультантов, ни заключение профессора Шерера. Выводы Шерера выглядели более обоснованно, но главная причина нескончаемости споров заключалась в том, что доводы в свою пользу могли привести обе стороны. Некоторые поглощения действительно повысили эффективность и прибыльность приобретенных компаний, даже в тех случаях, когда новые управляющие-владельцы не имели опыта в данной отрасли и действовали, по выражению Фрэнка Консидайна, как чистые финансисты, а не как отраслевые профессионалы. Самым наглядным примером здесь служит TWA под управлением Айкена. В других случаях, однако, поглощения приводили к таким долгам, что прекращалось финансирование исследований и разработок и компании теряли конкурентоспособность. Это, в частности, случилось с Uniroyal Chemical, которая была прибыльным стержневым подразделением старинной Uniroyal, а за короткое время под руководством Нельсона Пельца стала зарабатывать лишь едва-едва на покрытие процентных платежей по гигантскому долгу в 1,06 миллиарда долларов. Поэтому, естественно, оставались вопросы: какой из двух сценариев более вероятен и действительно ли существуют точные и статистически подтвержденные критерии для оценки вредности или полезности поглощений? И раз на эти вопросы не было ответа, то нельзя было и решить, что принесет очередная волна поглощений и выкупов в ближайшие годы.

Хотя Шерер и Лоу недвусмысленно выразили конгрессу свою нелюбовь к поглощениям, ни тот ни другой не высказались однозначно в поддержку «антипоглотительного» законодательства, поскольку не питали доверия к попыткам правительства регулировать тендерные ситуации. Вместе с тем Лоу поддерживал запрещение «зеленого шантажа», а Шерер предлагал изменить налоговое законодательство, которое разрешало изымать процентные платежи (по долгу) из налоговой базы в отличие от дивидендов (на акции) и тем самым поощряло выпуск долговых обязательств, а не акций.

Закон против «зеленого шантажа» так и не был принят. Закон о реформе налоговой системы (Tax Reform Act) 1986 года хотя и содержал много новшеств, но не отменял поощрения долговых заимствований. А единственная мера регулирования, которая все-таки была введена, лишь укрепила убеждение, что правительство с равным успехом может вообще не заниматься проблемой поглощений, поскольку его запреты устаревают едва ли не раньше их принятия.

В декабре 1985 года Федеральное резервное управление предложило распространить свои правила гарантирования кредита на «мусорные» облигации, выпускаемые компаниями-«щитами» для финансирования приобретений. Правила ограничивали использование заемных денег на приобретение акций – не более 50% от стоимости покупки.

Предложение Федерального резервного управления, как считали в то время, означало, что при финансировании поглощения покупатель имеет право занять не более 50% от покупной цены акций приобретаемой компании, в отличие от традиционных для 1985 года 80% и более. Иными словами, покупатель уже не мог приобрести компанию, используя ее собственные акции в обеспечение займов. Именно за такое толкование правил гарантирования кредита и выступали подвергшиеся нападению Unocal (в своем обращении к Федеральному резервному управлению), а после Revlon (в суде).

Инициатива управления вызвала чрезвычайно жесткую оппозицию в администрации Рейгана. С возражениями выступили Министерство юстиции, Министерство финансов, Административно-бюджетное управление и другие инстанции. Даже в самом Федеральном резервном управлении не было единства. Председатель Пол Волкер, признанный противник высококредитованных поглощений с использованием долговых обязательств, выступал главным пропагандистом ограничительных мер. Однако два представителя администрации в совете управляющих, вице-председатель Престон Мартин и Марта Сегер, не поддержали рекомендации совета.

На Уолл-стрит мнения тоже разделились. Если Salomon Brothers ничего не имела против новых мер, то Drexel, как можно было ожидать, повела лоббистский блицкриг против них. На сей раз подключился даже Милкен, обычно избегавший, в отличие от Фреда Джозефа, Криса Андерсена и других сотрудников фирмы, политических вояжей в Вашингтон. «Милкен выразил желание встретиться с председателем и обсудить ситуацию на рынках капитала, – сообщил Майкл Брэдфилд, главный консультант Федерального резервного управления. – Но мы отказались. Мы все сочли, что попытка установить односторонние контакты, войти через заднюю дверь – это не дело, тем более в глазах общественного мнения». Джозеф нанес визит Волкеру в феврале, уже после того как предложение управления, наконец, одобрили.

Однако принятое правило было далеко не столь действенным, как ожидалось. По первоначальному варианту правительство могло контролировать поглощения по критерию соотносительности размеров покупающей и приобретаемой компаний. В окончательной же редакции ограничения распространялись только на враждебные поглощения, инициированные компаниями-«щитами», то есть такими, которые, в строгом смысле, не имеют активов и не могут проводить операции.

Несмотря на весь ажиотаж, мера оказалась неработоспособной. Ограничение можно было обойти, используя для приобретения компанию хоть с каким-нибудь бизнесом, пусть и самым ничтожным. Другой способ заключался в использовании привилегированных акций вместо облигаций. Привилегированные акции фактически являются долговыми обязательствами (они дают дивиденды в виде фиксированных процентных платежей и предоставляют держателям некоторые права, которыми не обладают владельцы обыкновенных акций), но считаются акциями.

В конце апреля 1986 года Drexel подрядилась финансировать 487-миллионное поглощение компании Warnaco, организованное группой, в которую входили Эндрю Галеф, председатель правления четырех отдельных крохотных фирм, и Линда Вахнер, бывший президент Max Factor and Company. Казалось, Drexel почти открыто издевается над законодателями.

Созданная этой группой W Acquisition Corporation (WAC) представляла собой вопиющий пример «щита» для приобретения. Не только она сама не имела никакой публичной финансовой отчетности, но и все отдельные участники заявки, способные собрать лишь чуть больше одного процента необходимых средств, не представили никаких своих финансовых данных. Никто не знал, под чей именно контроль перейдет Warnaco в случае успеха WAC. Было лишь известно, что деньги собирается добыть Drexel.

Айкен, Перельман и Пельтц, по крайней мере, выступали как вполне конкретные покупатели и в некоторой степени обеспечивали тендерные предложения средствами собственных фирм; они открыто заявляли, что сами будут контролировать приобретенные компании, и сообщали необходимые данные о своем бизнесе. Однако весной 1986 года Drexel объявила миру (с полным пренебрежением ко всем законодателям и законникам), что отныне неважно, кто играет роль покупателя: вот тендерное предложение, вот деньги под него (этим займется Drexel), а все прочее не имеет значения.

Drexel обошла запреты Федерального резервного управления и организовала финансирование, наполовину обеспеченное обыкновенными и привилегированными акциями, наполовину – долговыми обязательствами. После заключения соглашения о слиянии большая часть акций была конвертирована в долговые обязательства. Вот и все, чего добилось резервное управление.

Неудивительно, что осенью 1986 года хищническая машина Drexel выглядела неудержимой. Конгресс утих. Правда, дебаты относительно поглощений продолжались, но среди специалистов, а не в залах конгресса. Замысел Федерального резервного управления оказался несостоятельным.

«В этой стране желание людей покупать высокодоходные бумаги пересилило все попытки регулировать его, – так, по сообщению „The Washington Post", в апреле 1986 года Милкен начал свое выступление перед группой управляющих пенсионными фондами. – Инвесторы, – продолжил он, – осознали растущую ценность этих бумаг, а те финансовые учреждения, которые рискнули купить их, получили достойное вознаграждение». И действительно, возразить было нечего. Имея полную свободу рук, Милкен предстал подлинным волшебником. А многие его критики, в течение двух лет вещавшие о неизбежном долговом коллапсе, чувствовали себя не очень уютно.

Одним из самых вдумчивых критиков был Джеймс Грант, редактор «Grant's Interest Rate Observer», который сформулировал свою «антимусорную» позицию в сентябре 1984 года. Во-первых, считал Грант, в мире уже сейчас слишком много долга и мало капитала, а старинный инвестиционный принцип гласит: приобретай то, что дефицитно, и избавляйся от того, что в избытке. Следовательно, рассуждал он, неликвидный мир нуждается в наличности или долговых обязательствах (если уж вообще их держать) таких компаний, у которых отношение притока наличности к процентным выплатам наиболее благоприятно, – иными словами, никак не в «мусорных» бумагах компаний, лишенных, как правило, свободы финансового маневра.

Во– вторых, указывал Грант, «мусорные» облигации до такой степени сконцентрированы в руках немногочисленных организаций (внутренний круг Милкена), выпускающих и покупающих эти бумаги друг у друга, что совершенно невозможно соблюсти главный принцип безопасности -диверсификацию портфеля. В-третьих, «мусорную» идею явно переоценили, а Милкен, ее отец и проповедник, вознесся на гребне кратковременной моды. Таким образом, заявил Грант в сентябре 1984 года, «есть веские основания предполагать… что, по большому счету, дни „мусора" сочтены».

Два месяца спустя, когда Drexel рефинансировала кредитованный выкуп Metromedia Broadcasting Corporation Джоном Клуджем и выпустила «мусорные» облигации на 1,3 миллиарда долларов (крупнейшая на то время эмиссия), Грант поднял тревогу. Он обильно цитировал проспект эмиссии, где содержалось недвусмысленное и неприятное предупреждение (ставшее затем нормативным для «мусорных» проспектов): компания не гарантирует инвесторам выплату процентов или основной суммы. Покупатели, однако, не обратили внимания на предупреждения Гранта и расхватали облигации Metromedia (некоторые из них обещали – при удачных обстоятельствах – 155/8% годовых).

Еще через шесть месяцев опасения Гранта были посрамлены. В мае 1985 года издательский магнат Руперт Мердок предложил два миллиарда долларов за телестанции Metromedia (на радиостанции он не претендовал). В обмен на телеактивы Мердок согласился принять весь долг Клуджа и добавить еще 650 миллионов. Иными словами, всего за шесть месяцев стоимость телестанций возросла на 650 миллионов долларов. Это, как справедливо заметил Грант, еще раз подтвердило правильность уже преобладающего подхода к инвестициям, который ориентирован не на рецессию, а на процветание, и рассматривает любые надежные активы как средство сделать баланс действительно сбалансированным.

По горячим следам сделки Мердок-Metromedia эту инвестиционную веру еще на 1,93 миллиарда долларов укрепила сделка по Storer Communications. Подобно Metromedia, Storer не имела достаточно денег на фиксированные выплаты за счет притока наличности и тоже, как Metromedia, разместила значительную часть своих ценных бумаг (примерно треть) в виде бескупонных облигаций.

Бескупонные облигации были жизненно важны для подобных сделок. Они продавались со скидкой с номинальной стоимости и не подразумевали промежуточных процентных платежей (почему и назывались бескупонными) вплоть до срока погашения, когда разом выплачивались наросшие проценты и основная сумма. Drexel первой стала широко использовать бескупонные облигации для «мусорных» сделок (особенно по коммуникационным компаниям) в тех случаях, когда компания в ближайшем обозримом будущем была неспособна обслуживать процентные платежи. Срок погашения многих бумаг, выпущенных в 1985 и 1986 годах, наступал лишь через несколько лет.

Осенью 1986 года Грант вновь вернулся на прежнюю позицию. Он выступил с теорией циклов роста задолженности, согласно которой осмотрительность в предоставлении и получении кредитов постепенно сменяется опрометчивостью, и заявил, что текущий цикл представляет собой как раз фазу неосмотрительности: в этот период покупатели жадно соперничают за бумаги все большей и большей доходности, но, соответственно, все более низкого качества.

Приведя в качестве примера взаимные фонды «мусорных» облигаций, Грант указал, что если еще в 1982 году только 45% активов этих фондов составляли бумаги рейтинга В и ниже (или вообще без рейтинга), то к середине 1986 года в портфелях фондов было уже 68% таких бумаг. Эдвард Альтман, профессор финансов Нью-Йоркского университета и автор книги «Инвестирование в „мусорные" облигации» («Investing in Junk Bonds»), подтверждает, что кредитное качество новых эмиссий, улучшавшееся в период 1978-1984 годов, в 1985 году начало ухудшаться. А Гейл Хессол из агентства Standard and Poor's в ноябре 1986 года заявил в «Business Week», что по кредитному рейтингу бумаги последних выпусков находятся в самом низу «мусорного» рынка.

Еще одно примечательное обстоятельство заключалось в том, что в то время как «мусорные» бумаги становились еще «мусорнее», они занимали все более значительную часть рынка корпоративных долгов. В 1985-1986 годах было выпущено «мусорных» бумаг в общей сложности на 50 миллиардов долларов, и их доля в общем корпоративном долге с 11% в 1982 году поднялась до 24% в 1985-м. (Сюда не входят долговые обязательства более чем на 20 миллиардов долларов, которые за 1985-1986 годы опустились в «мусорную» преисподнюю – большей частью в результате поглощений и выкупов.) «Мусорный» рынок вырос с 15 миллиардов долларов в 1985 году до 125 миллиардов в конце 1986 года.

Если рейтинг «мусорных» бумаг падал, то логично было ожидать роста числа случаев невыполнения обязательств, хотя самые «мусорные» эмиссии еще не имели времени пойти в расход. За период 1978-1985 годов средний уровень дефолтов в «мусорной» области составлял 1,222%. В 1982 году был зафиксирован самый высокий их уровень – 3,12%, а в 1985 – 1,68%. Однако в июле 1986 года произошло крупнейшее за всю историю банкротство LTV Corporation, которое подняло уровень дефолтов 1986 года до 3,394%. Эта отметка слегка превысила показатели 1982 года и стала самой высокой с 1970 года – когда Милкен только пришел молодым трейдером в Drexel Firestone и начал заниматься «запретными» облигациями. И если в 1985 году дефолт был объявлен по ценным бумагам общей номинальной стоимостью 992 миллиона долларов, то в 1986 году он коснулся бумаг общей номинальной стоимостью 3,2 миллиарда долларов.

Банкротство LTV, чьи бумаги размещала не Drexel, a Lehman, заставило «мусорных» инвесторов понервничать. Тем не менее институциональные инвесторы не торопились избавляться от бумаг; спокойно вели себя и пятьдесят фондов высокодоходных облигаций, вложившие в них около 20 миллиардов долларов. Иными словами, не произошло панического сброса бумаг по низким ценам, приводящего к новой волне паники и коллапсу рынка. А примерно через две недели «мусорный» рынок вернулся к тому состоянию, в котором находился до банкротства LTV.

Таким образом, казус LTV был воспринят как событие экстраординарное, и это убеждение быстро укрепилось. Банкротство LTV застигло врасплох даже Милкена, который и представить не мог, что эта солидная сталелитейная компания потерпит фиаско. Когда один старший инвестиционщик Drexel сообщил клиенту, что Милкен потерял на LTV 11 миллионов долларов, клиент – в полный унисон с эйфорическим настроем, царившим в Drexel летом 1986 года, – только хмыкнул: «Смешные деньги».

Правда, к осени 1986 года все громче стали звучать голоса бизнес-аналитиков, обеспокоенных объемом долга в стране и признаками порожденных им деформации – ростом числа случаев невыполнения обязательств по займам, банкротств, закрытий банков и ссудо-сберегательных фирм. В конце года общая сумма долга – федерального и всех прочих видов – достигла семи триллионов долларов, то есть за год возросла почти на триллион. Объем долга стал больше валового национального продукта в 1,7 раза – самый неблагоприятный показатель с худших времен Великой депрессии. Коэффициент «долг/собственный капитал» – ключевой показатель корпоративного долгового бремени – по оценкам рынка в 1985 году составлял 71,4% по сравнению с 35,3% в 1961, 46,7% в 1971, 91,1% в 1974 и 70% в 1981-м. Однако тревога аналитиков имела всеобъемлющий характер и относилась ко всему спектру задолженности – федеральной, корпоративной, потребительской. На этом общем фоне Милкен со своим анклавом в Беверли-Хиллз пока не привлекал особого внимания.

И тому были причины: задолженность, как и кредитование выкупов, там не считали проблемой; обанкротившиеся ссудо-сберегательные фирмы не состояли в числе протеже Милкена, и сделки, обернувшиеся дефолтами, проводил тоже не Милкен. Правда, Милкен финансировал приобретения с самым высоким уровнем кредитованности; но теперь почти все эти компании рефинансировали свои долги и получали более низкие процентные ставки. Используя ситуации «бычьего» рынка, многие из них заменяли прямые облигации конвертируемыми облигациями или акциями. «Акционирование» стало новым лозунгом Drexel. Согласно данным Drexel на конец 1987 года, в 1985-1987 годах из обращения на открытом рынке были выведены высокодоходные долговые обязательства почти на 22 миллиарда долларов и за то же время выпущены новые примерно на 99 миллиардов.

Хотя империя Милкена демонстрировала рост стабильности, Исайи финансового мира не переставали заявлять, что эксперимент Милкена будет удачен до поры до времени – пока продолжается понижение процентных ставок и рост на фондовом рынке; а вот когда наступит рецессия, зловеще предрекали они, тут и выяснится, что вся эта империя – чистая видимость. Некоторые конкуренты Милкена по инвестиционному бизнесу тоже считали, что Милкену – с помощью собственных капиталов, капиталов группы, Drexel и лояльных клиентов первого круга – удалось, умело устраняя проблемные ситуации и обеспечивая ликвидность в нужное время и в нужном месте, создать иллюзию процветающего рынка спроса и предложения. Но когда наступит рецессия, предсказывали они, даже Милкен со своей властью, изощренными махинациями и миллиардами долларов не сможет предотвратить волну дефолтов.

Однако осенью 1986 года никаких признаков рецессии – единственно надежной проверки великого замысла Милкена – не наблюдалось. И речи критиков, на фоне успехов Милкена звучавшие нарочитыми придирками, почти умолкли. Напротив, во множестве появились статьи, наперебой превозносившие Милкена. «Forbes» – где в 1984 году была помещена на обложке фотография Милкена с приближенными (Фредом Карром, Томом Спигелом, Солом Стейнбергом) и другими) на карусели и сопроводительная статья Аллена Слоуна и Говарда Рудницки, детально разъяснявшая устройство клиентской системы Милкена, – теперь опубликовал материал тех же самых журналистов, наполненный восторженными оценками и озаглавленный «Революция одного человека». «Business Week», тоже с Милкеном на обложке, процитировал профессора Гарвардской школы бизнеса Сэмюэля Хайеса, сравнившего Милкена с Дж.П.Морганом, и поместил редакционную статью под названием «И все-таки „мусорные" облигации достойны уважения». Все восторги лаконично суммировал заголовок «Institutional Investor»: «Милкен Великолепный».

Даже такое трезво-скептическое издание, как «The Economist», в ноябре 1986 года признало успехи Милкена. В статье «В защиту рейдеров» редакторы журнала фактически солидаризировались с Советом экономических консультантов при президенте. Рейдеры, использующие «мусорные» облигации для приобретений, утверждала статья, помогают сделать американский бизнес более экономным и конкурентоспособным, повысить его операционную эффективность за счет лучшего менеджмента. А увеличение задолженности компаний вовсе не расслабляет их, но, напротив (как неустанно проповедовал Милкен в течение многих лет), может невиданно укрепить дисциплину.

Все это славословие нимало не смягчило нонконформистскую страстность Милкена. Непреодолимая уверенность в себе, всепоглощающая убежденность в собственной правоте отличали его еще с тех пор, когда он 22-летним стажером впервые появился в филадельфийском офисе Drexel Firestone и возжелал принести избавление ее перегруженному вспомогательному отделу. Ныне – после того как Милкен более десяти лет проповедовал неортодоксальное евангелие о низкорейтинговых облигациях и первым стал их размещать, вызывая сначала презрение, а потом антипатию корпоративного истеблишмента, – он имел репутацию признанного пророка. В нескольких выступлениях начала 1986 года Милкен не упустил возможности внушить каждому слушателю, насколько он, Милкен, оказался прав в столь важных вопросах (и насколько неправы оказались другие).

Рефрен Милкена был таков: «творческий подход вместо шаблона», или, проще говоря, как он смог увидеть то, чего не смог увидеть почти никто. Конечно, здесь не обошлось без самопревознесения; но, вместе с тем, Милкен на самом деле обязан своей легендарной карьерой именно этой способности – распознавать, во-первых, кредитоспособность компаний, зачисленных рейтинговыми агентствами в «мусор», и, во-вторых, недооцененность активов компаний – кандидатов на выкуп или поглощение.

Он обладал ясновидением отверженного. Он всегда шел наперекор течению. Он сам стал провозвестником и вершителем перемен. Именно поэтому, не сомневался он, его начинания и встречали такой яростный отпор.

«Все мы стоим перед необходимостью перемен, – заявил Милкен, выступая в феврале 1986 года перед группой финансовых менеджеров в Бостоне, – и до сих пор им противимся. Наши законодатели политики, управляющие инвестициями, трейдеры, продавцы – все показали себя неготовыми к ним.

…Мы не готовы признать, что в фильме „Гигант" („The Giant") [sic!] именно Джеймс Дин, а не Рок Хадсон, был настоящей финансовой величиной… Мы не готовы признать, что многие из наших крупнейших банков ныне слабы, хотя они и кажутся нам сильными. Что многие страховые компании США, имеющие репутацию второсортных, на самом деле сильны как никогда. Что многие ссудо-сберегательные фирмы, которые переняли разнообразные инвестиционные технологии и новаторские способы формирования своей структуры капитала, станут долгожителями и самыми сильными представителями этого бизнеса. Почему [их не воспринимают по достоинству]? Потому что их практика, их методы, их имидж, их люди уже далеко не те, что были… в прошлом, и общественному сознанию нелегко к этому привыкнуть… Старое сплошь и рядом бессильно, а новое – энергично».

С расхожей точки зрения капитал дефицитен, вещал Милкен, в очередной раз возглашая свое евангелие, но на самом деле капитал есть в избытке; правильное видение перспектив – вот чего не хватает. Оседлав любимого «конька», Милкен один за другим приводил примеры катастрофического разбазаривания избыточной наличности в инвестициях «голубых фишек» рейтинга ААА – тех компаний, которые он всегда презирал.

Крупнейшие международные нефтяные компании за последние 10-12 лет накопили от двух до семи миллиардов долларов избыточной наличности каждая, заявил он. Exxon выкинула, наверное, не меньше трех миллиардов в набегах на информационные компании. Standard of California вознамерилась приобрести за восемь миллиардов компанию American Metal Climax и, если бы это удалось, потеряла бы 12 миллиардов. Allantic Richfield потеряла больше двух миллиардов на металлургическом бизнесе. «Отсюда ясно, – вывел мораль Милкен, – что избыточный капитал сам по себе не добавляет силы. Напротив, он лишь демонстрирует слабости».

Но если есть правильное видение перспективы, все меняется. Хотя Милкен и не назвал своих звездных протеже, Columbia Savings и First Executive, по именам, он, несомненно, имел в виду именно их, когда говорил о ссудо-сберегательных и страховых компаниях, которые сейчас считаются второсортными, но войдут в число сильнейших организаций будущего. Затем он перечислил свои успехи:

«Может, журнал „Forbes" и попытался бы убедить нас в обратном, но мистер Перельман, который сейчас управляет Pantry Pride, несомненно, обладает способностью правильно использовать свои деньги… В последние шесть-семь лет он, занимая по нескольку миллионов, приобрел MacAndrews and Forbes и Wilbur Chocolates, приватизировал компанию, потом приобрел Technicolor и, наконец, вложил деньги в Pantry Pride… Перед тем как мистер Перельман приобрел эту компанию, ее акции шли по 3,75 доллара, а сейчас они поднялись до 11-12 долларов – меньше чем за год. Почему? Да потому что у руля встали люди инициативные, готовые на риск, понимающие истинную ценность компании, способные заручиться поддержкой у вас, сидящих в этом зале, и у других институциональных инвесторов по всей стране. Инвесторы дали им деньги, поскольку не сомневались, что эти люди заплатят и проценты, и основную сумму, что они обладают недостающей многим проницательностью и дальновидностью, благодаря чему и способны определить, какие активы недооценены на рынке, способны понять разницу между перспективной возможностью и сложившейся ситуацией и, значит, мудро использовать ваши деньги…

Журнал „Forbes" (я не буду перечислять конкретные статьи) не так давно писал о двух людях, которые управляли компанией Triangle, а потом якобы обвели вокруг пальца (непонятно, как) неискушенное руководство National Can и приобрели эту компанию… Да ведь купить ее мог любой из сидящих в этом зале, любой человек из Drexel Burnham, вообще кто угодно… Там ведь и понадобилось-то всего-навсего 100 миллионов акциями и еще 490 миллионов кредита. А сейчас, в 1986 году, компания, вероятно, получит на операциях 140-150 миллионов, и акции купившей ее открытой компании выросли в четыре раза».

«Итак, – подвел итог Милкен, – возможности всегда открыты. Вопрос в другом: кто способен их оценить?». Вопрос, конечно, совершенно риторический, если это вообще вопрос.

Милкен возвестил, что в американскую корпоративную жизнь после тридцати– или сорокалетнего отсутствия возвратился управляющий-владелец. Этот догмат они с Джозефом провозгласили еще в 1977 году, как только начали доставать деньги для эмитентов «мусорных» бумаг. Они хотели, чтобы эти клиенты имели значительную Долю в своих компаниях. В 1980-1981 годах три ключевых клиента Drexel – Мешулам Риклис, Карл Линднер и Сол Стейнберг – приватизировали свои компании и полностью реализовали главный принцип философии управляющего-владельца. Гигантские LBO середины восьмидесятых годов, в значительной мере финансированные с помощью Drexel, еще более усилили эту тенденцию.

В другом выступлении в том же 1986 году Милкен привел выкуп Beatrice как пример эффективности, которой может добиться управляющий-владелец. «Почему акции этой компании поднялись до 50 долларов всего через три месяца после того, как она согласилась уступить их по 32 доллара? Раньше компания тратила сотни миллионов долларов на то, чем управляющий-владелец может пренебречь. Например, не меньше 70 миллионов в год уходило на спонсирование разных спортивных состязаний. А сокращение оттока наличности на 70 миллионов в год увеличивает вашу стоимость на полмиллиарда за тот же год.

Компания тратила 30-50 миллионов долларов на рекламу корпоративного имиджа – просто чтобы люди знали, что такое Beatrice. А владельцу, может быть, и неважно, как люди воспринимают Beatrice. Ему достаточно, если они знают апельсиновый сок „Tropicana", сумки и кошельки „Samsonite" [продукты Beatrice]. Эта экономия повышает стоимость компании еще на 300-400 миллионов за год. Расходы на содержание центрального офиса и административного аппарата для управления бизнесом стоимостью 12 миллиардов долларов составляли 220 миллионов в год. A Esmark [новый владелец Beatrice] тратила на управление своим шестимиллиардным бизнесом всего 23 миллиона долларов».

Милкен всегда выступает импровизированно. По дороге он обычно набрасывает несколько заметок, но потом почти в них не заглядывает. Он без труда находит нужные примеры; факты и цифры изливаются из его уст столь же легко и плавно, как распечатки из принтера. Он привык быть четким и сдержанным. Иногда он позволяет себе ввернуть шутливое замечание, но больше остается сам собой, когда говорит серьезно, методически, пункт за пунктом втолковывая аудитории свои соображения. Однако в февральском выступлении в Бостоне перед группой управляющих фондами высокодоходных бумаг, которых он привлек на свою сторону еще в конце семидесятых годов, Милкен высказал одно соображение, может быть, и не в его духе легковесное, но, по-видимому, занимавшее его мысли.

«В этой стране по меньшей мере пятьсот человек имеют по миллиарду долларов», – значительно произнес Милкен и сделал паузу – «Это дает всем нам некоторый ориентир», – добавил он с довольной улыбкой, которая показала слушателям, что он уже перешагнул этот рубеж.

Осенью 1986 года на Стрит кишели подражатели Милкена. Они размещали «мусорные» облигации, стригли уже стандартные 3-4% комиссионных и время от времени, к ярости Милкена, даже вытесняли его из сделок. Теперь эти имитаторы стали предлагать и промежуточные кредиты с явным намерением проникнуть в его бизнес выкупов и поглощений. Но при всех стараниях они, конечно, не могли одного – стать настоящим Майклом Милкеном.

У них не было такой кладези знаний об «мусорном» рынке. А Милкен копил их еще с шестидесятых годов, когда в нем впервые проявилась эта всепоглощающая страсть. Огромную информацию Милкен занес в компьютерную систему; она, как он любил повторять, «тут же вам покажет, кто какими бумагами владеет, когда их купил и где находится любая ценная бумага в Западном мире». У них не было «мусорного» портфеля Drexel почти на пять миллиардов долларов – в десять с лишним раз больше, чем у любого конкурента. И самое главное, они не могли, сидя в Беверли-Хиллз за пультом Милкена (напоминавшим узел космической связи), мгновенно связываться с множеством покупателей, – которых он нашел, обогатил, во многих отношениях создал и которых объединяло то, что все они были обязаны ему, – и распределять среди них бумаги на миллиарды долларов пакетами по 25, 50, 100 и больше миллионов долларов. В этом Милкен был неподражаем.

В декабре 1985 года Drexel подрядилась финансировать заявку GAF – производителя химической продукции и строительных материалов, которую контролировал председатель правления Сэмюэль Хеймен, на Union Carbide – химического гиганта в десять с лишним раз крупнее GAF. Drexel «очень ответственно» гарантировала 3,5 миллиарда Долларов – крупнейшее «ответственное» обещание на то время.

Однако Сэмюэль Хеймен в конце концов решил не поднимать ставку, согласился принять ответное предложение Union Carbide (сделанное всем акционерам в оборонительных целях) и сорвал кущ в 250 миллионов долларов. Впоследствии Хеймен объяснил, что его остановила итоговая цена, по его мнению, лишавшая смысла всю операцию. Милкен и Drexel побуждали Хеймена идти дальше и обещали добавить достаточно, чтобы перекрыть рекапитализационное предложение Union Carbide.

В начале декабря, за несколько дней до объявления заявки GAF, вспоминал Хеймен, он встретился с Милкеном. «Я просто хотел увидеть его и понять, насколько он надежен. Он убедительно заверил меня, что финансирование будет, показал список индивидуальных и институциональных инвесторов, которые обычно принимали участие в подобных сделках, и указал тех, которые, по его мнению, скорее всего, купят бумаги Carbide. Недели через три, в канун Нового года, Майк прислал мне подписанные обязательства на три с половиной миллиарда долларов практически именно от тех заинтересованных покупателей, каких он мне указал при встрече. При колоссальном объеме финансирования сложной и явно враждебной сделки все обещанное было закончено в три недели после рождественских каникул – гераклов подвиг», – резюмировал Хеймен.

Капитал – как Милкен любил повторять и не уставал проповедовать миру – действительно не дефицитный ресурс. Но никогда этого капитала не было так много в его руках, как осенью 1986 года. Денежная машина Милкена собирала огромную дань, которая обильно оседала в его закромах, но – надо отдать Милкену должное – столь же обильно изливалась из них.

First Executive и Columbia Savings – в каждой из них Милкен имел долю и даже мог притязать на лавры основателя бизнеса – процветали и продолжали поглощать тот «мусор», который их преобразил. Осенью 1986 года Томас Спигел держал в «мусорных» бумагах по меньшей мере три миллиарда долларов из всех активов Columbia, составлявших 10,2 миллиарда. И он вел себя еще достаточно консервативно по сравнению с Фредом Карром, который вложил в «мусорные» семь миллиардов долларов – почти 60% активов First Executive. Огромный размер инвестиций и тесная связь с Милкеном делали эти организации своего рода отделами коммерческого кредитования при Милкене. (Люди, понимавшие истинную природу такого симбиоза, считали весьма показательным, что один из филиалов Columbia Savings располагался на втором этаже штаб-квартиры Милкена, куда можно было попасть только по специальному пропуску.)

Другие участники игры тоже процветали, пусть и в меньших масштабах. Управляющие инвестициями, которые в конце семидесятых годов начали вкладывать в «мусор» Милкена по 50 или 200 миллионов долларов, ныне имели портфели на один-два миллиарда. Джеймс Кейвуд, например, который управлял деньгами American General, когда Милкен посетил его в Хьюстоне в 1978 году, теперь руководил собственным фондом Caywood-Cristian с полуторамиллиардными активами (преимущественно деньги ссудо-сберегательных фирм). Говард Маркс, прежде управлявший инвестициями в нью-йоркском Citibank (именно Маркс, посетив Милкена в Сечури-сити, заявил, что деятельность Милкена достойна специального изучения в Гарвардской школе бизнеса), ныне имел в управлении почти миллиард долларов (частично из First Executive) в Trust Company of the West. Дейвид Соломон, начинавший в First Investors (тогда этот фонд только приобретал «мусорный» опыт, а позже, в 1978 году, стал крупнейшим покупателем высокодоходных бумаг и вложил в них 500 миллионов), в 1986 году управлял собственным фондом Solomon Asset Management с почти двухмиллиардными активами.

Кроме того, Милкен помогал людям устроиться. «Майк известен своим умением находить места тем, кто потерял работу или хочет ее сменить, – заметил один конкурент Милкена. – Так он привязывает людей к себе и всегда может ими воспользоваться. В общем, одним выстрелом двух зайцев убивает».

Марк Шенкман познакомился с Милкеном в 1977 году, когда управлял инвестиционным портфелем Fidelity Fund в Бостоне. В 1983 году Дейвид Соломон внезапно ушел из First Investors, и Шенкман переместился в этот фонд, а в 1985 году покинул и его. Во время недолгого, в несколько месяцев, перерыва Шенкман консультировал Роналда Перельмана по поводу наилучшего размещения (в основном через Drexel) тех денег, которые Drexel собрала в «слепой пул» Перельмана. Потом, осенью 1985 года, он учредил Shenkman Capital Management; Альберт Фасе из лондонского отделения Drexel стал в этом фонде партнером с 24% капитала. Осенью 1986 года Shenkman Capital Management имел примерно 500 миллионов долларов для инвестиций.

Кроме того, Шенкман состоял инвестиционным консультантом при Двух оффшорных фондах Drexel для иностранных инвесторов – Finsbury и Winchester Recovery. Первый из них был фондом высокодоходных бумаг широкого профиля, а второй занимался только бумагами компаний-банкротов (специализация Милкена с начала семидесятых годов). Шенкман и Дейвид Соломон имели в управлении по 50% активов Finsbury. Привлекая формально независимых управляющих, Drexel снимала проблему конфликта интересов, которая могла бы возникнуть если бы фирма разместила свои новые эмиссии в этих фондах.

Для членов команды, желавших уйти (естественно, по обоюдному согласию), Милкен старался подыскивать или создавать новые места Томас Сайдорик (его брат Дейвид Сайдорик был в группе Милкена в Беверли-Хиллз) краткое время работал на Drexel в Нью-Йорке, но потом ему захотелось чего-нибудь другого. Так он стал управлять 300-миллионным «мусорным» портфелем Coastal, ссудо-сберегательной фирмы в Лос-Анджелесе. «Реально из Drexel почти никто и не уходит, – заявил Сайдерик. – Они здорово умеют это делать. Если вы, допустим, устали и хотите сменить ритм, они вам тут же скажут: „Отлично, мы можем вас передвинуть вот сюда"».

Джоан Конан пришла в группу Милкена из Нью-Йорка, но в Калифорнии не прижилась и захотела вернуться. Милкен нашел ей место в Equitable, где в 1986 году она управляла двухмиллиардным фондом, финансировавшим выкупы.

Другой старинный (еще со времен Drexel Firestone) сотрудник Милкена, Дорт Кэмерон III, в 1984 году перешел из Drexel в Bass Investment Limited Partnership (Bass ILP), Гринвич, Коннектикут. От Милкена Кэмерон получил благословение и кое-какие деньги. Партнерами Кэмерона стали Drexel, семейство Бэссов и Ричард Рейнуотер, главный делец Бэссов (в 1985 году он открыл собственный бизнес). В 1986 году Кэмерон управлял по меньшей мере двухмиллиардными активами, которые инвестировал главным образом в LBO.

Гари Уинник – он присоединился к группе Милкена в 1978 году и стал одним из ключевых продавцов – последовал по стопам Кэмерона. В 1985 году Уинник открыл напротив офиса Милкена в Беверли-Хиллз свою фирму Pacific Asset Holdings. Сам он вложил в нее 30 миллионов долларов, 40 миллионов внесла Drexel Burnham и еще 45 миллионов – Бэссы и связанные с ними организации. С этим базовым капиталом, почти 500 миллионами добытого Drexel «мусорного» кредита и банковскими займами Pacific Asset имела более миллиарда долларов.

Формальная организация Pacific Asset и ILP создавали видимость, что ни Милкен, ни Drexel не играют существенной роли в принятии решений. В Pacific Asset, например, двумя главными партнерами были Уинник и Ричард Сандлер, вездесущий юрист Милкена и друг детства его брата (Сандлер участвовал во многих партнерствах Милкена). Но Уинник, естественно, ничего не мог предпринять без согласия Сандлера, который выполнял функцию полномочного представителя Милкена, хотя формально выступал как лицо независимое.

Иными словами, Pacific ничем не отличалась от Belvedere, где Милкен владел контрольным пакетом, но состоял только партнером с ограниченной ответственностью. Поэтому если бы Милкену задали соответствующий вопрос в Комиссии по ценным бумагам и биржам, он мог бы преспокойно заявить, что, будучи второстепенным партнером, практически ничего не знает об операциях данной фирмы. Именно так он и повел себя в 1985 году, давая показания по поводу всех партнерств, где числился инвестором. «Как вы знаете, ни в одной из этих организаций я не имею инвестиционных полномочий, – подчеркнул Милкен и на уточняющий вопрос вновь ответил: – Правильно, не я принимаю решения по инвестициям». Разумеется, абсолютно невозможно поверить, что Милкен хоть на секунду уступал контроль. Например, одно из первых партнерств его группы, Otter Greek, формально управлялось инвестиционным комитетом из трех членов группы (подлежавших ротации), который теоретически и должен был принимать все решения. Однако бывший член этого комитета утверждал: «Я никогда ничего не решал. Все распоряжения отдавал Майк».

Кэмерон и Уинник изрядно потрудились в группе Милкена, заработали немало миллионов, а затем отправились наращивать свое состояние в качестве сателлитов Drexel. Но, пожалуй, никто не прошел этот путь и не сделал состояние с такой стремительностью, как Гай Доув III.

В начале семидесятых годов Доув работал в Drexel Firestone, потом ушел и сменил еще четыре фирмы, а в 1982 году вернулся в Drexel (в вашингтонское отделение), где провел несколько продаж для Милкена. Незадолго перед тем Доув подписал мировое соглашение с Комиссией по ценным бумагам и биржам: комиссия сочла, что на короткой продаже акций Доув, воспользовавшись конфиденциальной информацией, получил незаконную прибыль в 22906,25 доллара и должен ее вернуть.

Сделки, послужившие предметом мирового соглашения, Доув провел, будучи институциональным продавцом в Schroder Capital Management. Когда Доув подписал соглашение, он, по словам тогдашнего, старшего вице-президента Schroder Говарда Куоцци, понял, что выше в этой фирме ему не подняться и богаче не стать. И тогда Доув ушел в Drexel. «Этот малый всегда зубами вцеплялся в деньги, – рассказывал Куоцци. – Другие наши инвестиционщики вели себя иначе. Конечно, мы тоже не упускали случая заработать, но из него так и лезла откровенная агрессия».

В 1984 году Доув переехал в Калифорнию и обосновался напротив офиса Drexel в качестве главного управляющего инвестициями Atlantic Capital, того самого фонда, который покупал бумаги для финансирования заявки Айкена на Phillips, Пельтца и Мэя – на National Can, Перельмана – на Revlon. Из 725 миллионов долларов, которые Drexel собрала на Revlon, Atlantic Capital (через разные филиалы) обязалась предоставить 130 миллионов путем покупки облигаций. А из 3,5 миллиардов долларов, собранных Милкеном для Хеймена на Union Carbide, Atlantic Capital предоставила 155 миллионов. Иными словами, Atlantic Capital успевала везде. В самых значительных операциях Drexel 1985 года фирма была одним из крупнейших покупателей, если не самым крупным.

Из всех готовых к действию пулов Милкена Atlantic Capital была наименее известным, даже для самых близких к Drexel инвесторов. Хотя другие покупатели время от времени прятались за названиями филиалов, вероятно, ни один не использовал столько названий, как Atlantic Capital. (В сделке по Revlon на облигации кроме Atlantic Capital Corporation подписались Worldwide Trading, SSC III Corporation, Garrison Capital Corporation и First Oak Financial Corporation – дочерние фирмы Atlantic.)

В пору расцвета (1984-1985 годы) Atlantic Capital имела по меньшей мере три-четыре миллиарда долларов для инвестиций. First Executive располагала более значительными средствами, но, как и всякая страховая компания, в конце каждого года была обязана подавать полную опись своего инвестиционного портфеля страховому уполномоченному штата. Осенью 1986 года страховой уполномоченный штата Нью-Йорк (в его юрисдикции находилась Executive Life – небольшой нью-йоркский филиал калифорнийской компании Карра) дал знать, что рассматривает возможность ограничения числа «мусорных» бумаг во владении страховой компании.

Трехмиллиардный пул Тома Спигела в Columbia Savings подвергался все более тщательным инспекциям Федерального совета банков жилищного кредита. Осенью 1986 года инспекторы объявили о намерении ограничить «мусорное» инвестирование фирмы – либо установить предел инвестиций в бумаги одной компании, либо потребовать равномерного распределения инвестиций между разными компаниями в разных отраслях. Том Спигел и Фред Карр не один год пожинали плоды своей предприимчивости, но за их инвестициями так или иначе следили. А за Atlantic Capital не следил никто.

Игру Atlantic Capital срежиссировал Пер Ведвик, в прошлом сотрудник по инвестициям отдела муниципальных финансов Shearson.

В начале восьмидесятых годов, когда процентные ставки взлетели до небес, столь же быстро размножились ипотечные доходные облигации для домохозяйств, поскольку расходы на финансирование жилья в частном секторе сильно выросли. В этих жилищных сделках муниципалитет продавал свои облигации, а поступления вкладывал в доходные инвестиционные контракты (в которых деньги оставались до того момента, когда нужно было покупать ипотечные закладные). Контракт заключался с организацией, имевшей высокий рейтинг инвестиционного класса, и подразумевал выплату определенного процента на вложенные средства, а также погашение основной суммы в установленное время. В большинстве этих жилищных сделок основная часть средств обычно возвращалась из инвестиционных контрактов через три года – либо для покупки ипотечных закладных, либо для выплат по облигациям. Однако часть средств (примерно 10%) инвестировалась в резервный фонд для уплаты процентов на весь срок действия облигаций (как правило, 30 и более лет).

Ведвику пришла на ум идея продавать эти инвестиционные контракты муниципалитетам и таким образом получать значительный спред между теми процентами, которые платит он, и теми, которые он имеет на своих инвестициях. Типичная арбитражная операция. Единственное, что было нужно, – организация с высоким рейтингом инвестиционного класса и выигрышная инвестиционная стратегия.

Рейтинг АА добыли через мексиканца Родриго Роху, который в 1981 году приобрел зарегистрированную на Бермудах компанию вторичного страхования Clarendon. Партнером Рохи состоял Эрки Песонен, тогда председатель правления расположенной в Хельсинки Kansa General Insurance Company; Kansa имела в Clarendon около 35%. Кроме того, Kansa принимала участие в пуле вторичных страховщиков для First Stratford, компании вторичного страхования, созданной в 1982 году и принадлежавшей главным образом группе Милкена и First Executive. Самое важное, Kansa получила рейтинг АА от агентства Standard and Poor's. Таким образом, Atlantic Capital действовала как дочерняя компания Clarendon: Atlantic выпускала инвестиционный контракт, который обеспечивала Clarendon и подтверждало «сквозное» соглашение, подразумевавшее обязательства со стороны Kansa.

Но это была только половина дела. Другая заключалась в инвестиционной стратегии. А ее-то, как вскоре поняли Ведвик и Роха, оказалось не так легко найти. Когда в 1982 году они начали продавать инвестиционные контракты, то вкладывали деньги в казначейские бумаги и пытались их хеджировать. «Они все штаны на этом протерли, – рассказывал бывший управляющий Drexel. – Помню, на одном коктейле в 1984 году Родриго представлял своего спеца по хеджированию из Стэнфорда, у которого были всякие компьютерные модели. Потом, через четыре или пять месяцев, им, как я узнал, действительно удалось попасть в точку».

В середине 1984 года Ведвик и Роха перешли на «мусорные» бумаги Милкена (облигации и привилегированные акции). Теперь они имели спред по меньшей мере в 400-500 базисных пунктов (100 базисных пунктов составляют один процентный пункт), а иногда и в 1000. Они обещали доходность приблизительно 8%, а сами инвестировали в «мусорные» бумаги, по которым получали 13-18%. Гай Доув стал их трейдером – и человеком Милкена в конторе. В Drexel ходили слухи, что Милкен через свои инвестиционные партнерства имел долю в Clarendon. Но эти партнерства в большинстве своем действовали как «слепые пулы», и даже те сотрудники Drexel, которые поместили в них деньги, обычно не знали, на что эти деньги пойдут.

До поры до времени все было великолепно. Ведвик, получавший в Shearson и прочих компаниях до Atlantic, насколько можно судить, не больше 70 тысяч долларов в год, стал делать, как говорили, чуть ли не 10 миллионов в месяц и своим образом жизни подтверждал эту оценку. «Я тут недавно видел Пера, – рассказывал один его знакомый, – он ехал на „роллс-ройсе". И такая машина у него не одна». Когда в начале 1985 года Ведвик надумал жениться, Drexel устроила для него мальчишник в Лас-Вегасе и за свой счет пригласила друзей Ведвика и ключевых клиентов. Столь экстравагантная щедрость легко объяснима, поскольку Ведвик тогда считался едва ли не самым крупным клиентом Милкена.

В этих сделках с облигациями именно подписчик в большинстве случаев решал, какому претенденту отдать инвестиционный контракт. В начале восьмидесятых годов крупные коммерческие банки и страховые компании буквально распихивали друг друга на этом рынке. Но в Калифорнии никто не мог соперничать с Atlantic Capital. Ни один надзорный орган не требовал от нее никакой информации об использовании средств, а подписчики, принимавшие предложения Atlantic Capital, обращали внимание только на рейтинг АА, но не копали глубже. Полдюжины человек, дававших интервью автору этой книги, в один голос утверждали, что ничего не знали об инвестировании денег в «мусорные» облигации.

Один из них заявил: «Уже примерно года два они [Atlantic Capital] буквально рыскают по всему штату и грабастают все сделки; просто невозможно обойтись без них. Долгое время им удавалось все делать тихо – проценты были уж очень хороши. Помню, в начале 1985 года я ужинал с Пером в ресторане и спросил: „Слушай, как у вас такое получается?", а он в ответ: „У нас лучший спец по опционам в стране". Не могу утверждать, что они делали что-то противозаконное, – добавил этот подписчик, – но тест на открытость и добросовестность они точно не прошли».

Если подписчики не знали, как инвестируются деньги, то FGIC (Financial Guarantee Insurance Company), страхователь облигаций, гарантировавшая несколько инвестиционных контрактов Atlantic, это знала. По словам одного аналитика FGIC, именно осведомленность о стратегии Atlantic и побудила его фирму ограничить страховые суммы 300 миллионами долларов. Тревожной была не только свойственная Atlantic практика инвестирования в «мусор», добавил этот человек, но и кардинальная порочность ее инвестиционной стратегии. Подобно ссудо-сберегательным фирмам, которые брали краткосрочные займы, давали долгосрочные и попадали в переплет – когда процентные ставки взлетали и по краткосрочным займам нужно было платить больше, чем они получали по своим долгосрочным, – Atlantic Capital брала на короткий срок (все, как правило, нужно было возвратить через три года) и давала на долгий (приобретенные фирмой ценные бумаги обычно погашались через десять и более лет).

«Это как в игре „кто раньше займет свободный стул", – объяснил аналитик. – Они использовали новые займы для выплат по старым контрактам, но ценные бумаги не ликвидировали. Поэтому, ясное дело, оставался риск, что если процентные ставки подскочат, то этих ценных бумаг не хватит [стоимость почти наверняка упадет], чтобы покрыть все выплаты. Или если, не дай бог, случится крупный дефолт по „мусору". Пока его не было».

Осенью 1985 года дела пошли хуже. Standard and Poor's предъявило компании Kansa настоятельное требование прекратить «сквозное» гарантирование новых инвестиционных контрактов. Atlantic Capital перестала продавать эти контракты (а всего их было продано не меньше сотни) поздней осенью 1985 года. В следующий год Песонен, который вверг Kansa в авантюру с Рохой и Clarendon, ушел из Kansa на полную ставку в лондонское отделение Clarendon. На смену ему пришли новый председатель и новые управляющие (все – из других компаний), которые пообещали, что отныне фирма будет заниматься в основном делами домашними, а не заморскими. А в декабре 1986 года агентство Standard and Poor's понизило рейтинг Kansa с АА до А (понижение весьма чувствительное) главным образом по причине ее связей с Atlantic Capital и подозрительности инвестиционного портфеля последней. Standard and Poor's заметило, впрочем, что Kansa уже предприняла шаги, способные уменьшить озабоченность агентства: «В частности, решение Kansa General не перестраховывать новые рискованные операции Clarendon Group, где ей принадлежит третья часть, будет уменьшать роль, которую подобные бумаги играют в ее портфеле, по мере того как истекает срок их действия». Стоимость многих облигаций, обеспеченных этими контрактами, в начале 1987 года тоже упала, так что их владельцы остались с обесценившимися бумагами.

В 1986 году Доув перенес свои операции в лондонский офис Clarendon. В декабре 1986 года федеральный районный судья Оуэн Паннер вынес предварительное решение по иску Princeville Development Corporation, позволявшее ей блокировать попытку поглощения со стороны Доува (через Garrison Capital Corporation, аффилированную с Clarendon), Чарлза Кнаппа (через Trafalgar Holdings) и других.

В числе прочего Паннер перечислил многочисленные случаи сокрытия информации компанией Garrison, которая, например, скрыла, что действует в составе группы, намеренной установить контроль над Princeville. Доув и Кнапп, указал Паннер, формально приняли на себя все финансирование тендерного предложения, но организовали его таким образом (путем выпуска варрантов), что от 40 до 90% акций компании могло перейти в их руки. Предложение о приобретении было недобросовестным, заключил Паннер, поскольку акционеры Princeville «не были информированы о возможности перехода компании под управление… лиц с сомнительным, в лучшем случае, прошлым – Доува и Кнаппа».

Доув использовал Atlantic Capital как единственный и неповторимый шанс в жизни. Подобно другим участникам сети Милкена, Atlantic Capital невероятно обогатилась в период финансовой безмятежности, на который пришлись ее операции. Поскольку компания азартно играла на процентных ставках, именно благоприятный экономический климат, вероятно, и оказался тем фактором, который позволил ей избежать краха и разбогатеть. Другим – в частности, компаниям, выпустившим «монбланы» долговых обязательств, – он тоже позволил избежать жалкого прозябания и процветать. Но для всех участников этого великолепно организованного и потрясающе сыгранного оркестра, и прежде всего для его маэстро – Милкена, Главным было не упустить шанс.

В самом начале, в 1973-1977 годах, когда жизненное пространство Милкена ограничивалось ареной очередной сделки, он контролировал членов своей небольшой закрытой группы через инвестиционные партнерства. По мере того как «мусорный» рынок рос и формировался, под контроль Милкена попадали все новые покупатели и эмитенты облигаций. И чем быстрее рос этот рынок, тем более важно становилось полностью контролировать его и тем больше крепло убеждение Милкена, что он просто обязан это делать, ибо даже небольшая оплошность могла дорого стоить: ведь вероятность ошибок тоже повышалась, усложнившиеся операции требовали постоянной и точной «настройки» и приходилось разом заботиться обо всем. Если власть Милкена укреплялась пропорционально развитию сотворенного им рынка, то соответственно возрастала и опасность злоупотребления этой властью – во имя контроля, экспансии, усмирения непокорных, искоренения разболтанности и лени. Милкен без колебаний применял власть ради высшего блага. Однажды он заметил, что в стране никогда не было корпоративной демократии и не будет, если только не установить ее насильно. Итак, Милкен стал самозванным стражем порядка.

Чем больше у человека власти, тем легче ему осуществлять контроль – это аксиома. Поскольку Милкен был явно могущественнее большинства своих клиентов, они остерегались выступать против него, а он, в свою очередь, мог играть с ними, как хотел. По словам одного сотрудника Drexel, «Майк любил приговаривать: „Если мы не можем взять деньги [то есть получить лишнее] с друзей, с кого мы их тогда возьмем?"».

Норман Александер, председатель правления Sun Chemical Corporation, познакомился с Милкеном в середине семидесятых годов, когда купил у него пакет облигаций Rapid-American Риклиса. «Помню, я встретился с Майком в „Schrafft's", и он показал мне все компании [облигациями которых торговал], записанные на одном листе, – рассказывал Александер. – Он создал рынок для этих бумаг. Он так здорово все организовал, что мог освободить любого игрока, если тот хотел выйти из игры, – ведь Майк всегда мог найти капитал или место, куда его вложить».

Эта потрясающая ликвидность, добавил Александер, за 15 прошедших лет ничуть не уменьшилась: «До сих пор все по-прежнему, и он способен достать столько денег, сколько нужно».

Когда возник рынок первых эмиссий, Sun Chemical была в числе первых клиентов Милкена, который в 1978 году разместил ее «мусорные» облигации на 50 миллионов долларов. Многие годы Александер оставался «удовлетворенным клиентом» и вложил свои деньги в целый ряд суперкредитованных приобретений. Говоря об этих сделках, Александер заметил, что, как и многие другие, не обращает внимания на «примечания к проспектам»: «Полагаешься главным образом на умение Майка правильно определить ценность сделки».

При всем восхищении Милкеном в рассказе Александера прозвучало и приглушенное сетование. В 1986 году он поручил Drexel продать одну маленькую компанию. У него потребовали в два раза больше комиссионных, чем, по его мнению, взял бы любой другой инвестиционный банк. Тем не менее Александер согласился. «Если бы я отказался, – объяснил он, – то когда в очередной раз попросил бы Майка освободить меня от бумаг Revlon или от Боэски, Майк ответил бы: „Ах, так?! А жалкие двадцать пять тысяч ты, значит, сэкономил в другом месте?". Поэтому, как вы понимаете, „ходить на сторону" не стоило».

Потерю клиента Милкен воспринимал как личное оскорбление – шла ли речь о крупной сделке или о небольшой покупке и, пристально наблюдая за рынком, не упускал из виду практически ничего. Один клиент рассказал, как в 1986 году ему позвонил Милкен, тогда с головой погруженный в многомиллиардные сделки. «„Вы, ребята, только что купили на пять миллионов облигации у Орреnheimer, – заявил он. – А у меня могли бы взять те же бумаги на полпункта дешевле". Тогда я поинтересовался:„А вы откуда знаете и, главное, почему это вас так заботит?". И он мне: „Мы не хотим терять даже мелочь в нашем бизнесе"».

Конкурент-трейдер высказался о ненасытности Милкена еще жестче: «Майк хочет не сто процентов вашего бизнеса, а сто один, потому что ему нужен не просто весь ваш бизнес целиком, а бизнес деятельный и с хорошими клиентами».

Когда Милкен контролировал 60-70% рынка, никто из прочих игроков не мог позволить себе пойти против него. Многие клиенты Милкена понимали, что он вертит ими как хочет, но, поскольку обогащались на его товаре, относились к Милкену, по словам одного сотрудника Drexel, со странной «смесью любви и ненависти». Даже самые приближенные клиенты – Фред Карр, например, – настойчиво (хотя и конфиденциально) побуждали конкурирующие инвестиционно-банковские фирмы вторгаться на «мусорный» рынок. Но когда эти фирмы действительно вторгались, они, в отличие от Милкена, не чувствовали себя в родной стихии. Впрочем, могло ли быть иначе? Ведь Милкен создал «мусорный» рынок и считал себя не только его творцом, но и стражем. А конкуренты сильно запоздали, и теперь им приходилось несладко.

Еще в 1985 году Morgan Stanley была исполнена решимости прочно утвердиться на «мусорном» рынке; с декабря 1983 по апрель 1986 года фирма разместила облигации People Express на 540 миллионов долларов. Однако летом 1986 года, когда People оказалась на грани банкротства и некоторые ее бумаги упали до 35% от цены выпуска, Morgan совершенно стушевалась. Облигации People никто не хотел брать. Джеймс Кейвуд, который начал покупать бумаги у Милкена в конце семидесятых годов (когда был управляющим инвестициями), вспоминал: «Где очутилась Morgan? В большой луже! А кто вообще мог сказать, что будет дальше? Один Майк. Поэтому пришлось почтительно просить у него. Я вложил в эти бумаги только пять миллионов – но все-таки он освободил меня от них. Я поблагодарил его, а он в ответ: „Не стоит благодарности, Джим. Это моя обязанность"».

В 1985 году власть Милкена приближалась к зениту. Однако некоторые клиенты были настолько полезны для великой цели Милкена, что он давал им больше самостоятельности, чем другим, и по некоторым спорным вопросам даже уступал. Такими привилегиями обладали двое: Карл Айкен и Сэмюэль Хеймен. Последний получил юридическое образование в Гарварде, успешно занимался строительным бизнесом, в 1983 году приобрел компанию GAF и к весне 1985 года существенно увеличил ее прибыль. Он отличался умом, начитанностью, хорошими манерами (то есть был человеком иного типа, нежели Пельтц и Перельман). Весной 1985 года Хеймен готовился к крупному приобретению и подыскивал надежный инвестиционный банк, способный разместить 130-миллионную «мусорную» эмиссию для GAF.

Хеймен тесно дружил с Эли Блэком, бывшим председателем правления United Brands, и знал его сына, Леона Блэка, еще с детских лет. Леон Блэк и Фред Джозеф, естественно, склоняли Хеймена в пользу Drexel. Хеймен в конце концов согласился, но занял весьма жесткую позицию. Подписчики, как правило, сообщают свои окончательные условия буквально накануне объявления о размещении, когда точно определена конечная цена сделки, и эмитенты находятся в полной их власти, поскольку уже вложили в подготовку сделки слишком много, чтобы отказаться.

Хеймен же настаивал, чтобы Drexel сразу приняла фиксированные параметры и ничего не пересматривала на завершающем этапе. Он доказывал, что агентства ошиблись, присвоив GAF рейтинг ниже инвестиционного класса, потому что предвзято настроены в пользу «компаний с маленьким долгом, управляющие которых покупают казначейские бумаги и не имеют никаких идей». Милкен, разумеется, по достоинству оценил этот довод. Он заявил Хеймену, что в следующей жизни непременно откроет свое рейтинговое агентство, и согласился оценить эмиссию так, как если бы GAF обладала рейтингом инвестиционного класса.

Хеймен установил планку в 115 базисных пунктов сверх доходности казначейских бумаг. Другая фирма, с которой он вел переговоры о размещении, не захотела принять такие фиксированные условия, а Милкен принял. «Но тут, – рассказывал Хеймен, – доходность казначейских бумаг упала на 200 базисных пунктов, и разрыв между ними и „мусорными" катастрофически увеличился». Это означало, что Милкену придется продать облигации, доходность которых значительно ниже самого низкого (наиболее надежного) уровня «мусорного» рынка. Облигации GAF были выпущены под 113/8. «В такой ситуации другие фирмы сказали бы: „Мы просто не сможем", – продолжал Хеймен. – A Drexel дала некоторым покупателям большую скидку, предложила обмены, пустила в дело свои комиссионные. Майк потом говорил мне, что это ему попортило немало крови».

Впрочем, с точки зрения Милкена, игра стоила свеч. Меньше чем через полгода он уже добывал 3,5 миллиарда долларов под заявку GAF на Union Carbide и теперь мог занять свою традиционную позицию: комиссионные по максимуму. Такие деньги, да еще на враждебную сделку, Хеймену больше негде было достать. И хотя Хеймен упорно спорил с помощником Милкена Питером Аккерманом (Милкен, как обычно, оставался над схваткой), в итоге все же уступил и согласился, что в случае успешного приобретения Union Carbide не только золотой поток рефинансирований и некоторых дивеститур пойдет через Drexel, но Drexel получит (формально для распределения между покупателями облигаций, а фактически, вероятно, в полное распоряжение) 15% в новообразованной компании.

В 1986 году, когда «коммерческое кредитование» стало модным поветрием на Уолл-стрит, Drexel уже имела долю более чем в 150 компаниях. С самых ранних трейдерских времен Милкен стремился действовать как принципал, и фирма следовала его примеру. Она вошла в партнерства с многими клиентами. Подобная тактика особенно устраивала Милкена, ибо позволяла не только участвовать в прибыли компаний, которые он финансировал, но и укреплять контроль за ними. Если Милкен и его группа владели значительным пакетом акций компании (а с помощью пары-тройки телефонных звонков могли свой пакет существенно увеличить), руководству компании приходилось вести себя лояльно.

Уже в конце семидесятых годов Drexel требовала определенный процент капитала и брала за размещение «мусорных» не только деньги, но и варранты. Однако резкий скачок в накоплении акций пришелся на 1983-1984 годы, когда фирма начала финансировать кредитованные выкупы, а затем враждебные LBO, или поглощения. Ориентировалась она, разумеется, на те акции, которые сулили значительную прибыль. Drexel обычно требовала варранты (позволяющие купить акции дешевле) как «подсластитель» для потенциальных покупателей облигаций. Но на самом деле основная масса акций, по всей видимости, до этих покупателей так и не доходила.

«В этих операциях Drexel делала ставку на такую клиентуру, которую прежде всего интересовали процентные ставки, например взаимные фонды, – пояснил Ричард Кашин из Citicorp Ventures, работавший с Drexel по целому ряду LBO. – Поэтому Drexel продавала им облигации, может быть даже со скидкой, а акций оставляла себе. И хотя Drexel всех убеждала, что акции нужны покупателям облигаций, на самом деле они были нужны ей самой. Во многих случаях они размещали облигации путем обмена: вот вам, скажем, облигация Levitz, а вы нам за нее облигацию Saveway. Хитроумие просто византийское. Никогда не поймешь, кому выгоден такой обмен и куда на самом деле ушли акции. Оказывается, акции они регистрировали на доверенных лиц в Лос-Анджелесе.

В сделке по Levitz, – продолжал Кашин, – они заявили: „Акции нужны покупателям облигаций". И что же мы выясняем? Они у Drexel. Это словно фильм, который мы уже сто раз видели и могли бы не смотреть, но почему-то смотрим. Ведь мы же, в конце концов, Citibank, и неуместно нам что-то униженно выяснять в Лос-Анджелесе. Но мы выясняем. Дело в том, что уж больно умны эти ребята: они, конечно, всегда найдут десять способов себя не обидеть, но при этом слово свое держат и доводят дело до конца».

Мнение Кашина подтверждает один бывший сотрудник Drexel: «При выкупе компании ребята Майка могут сказать: „О'кей, дайте нам 25% акций, и мы продадим долговые обязательства". Но до покупателей облигаций акции никогда не доходят. Продавцы Майка знают своих клиентов, могут их попросить: „Купите вот это", – и те купят, даже не подозревая, что есть еще и варранты».

Поскольку конкуренция с другими фирмами ужесточалась, а клиенты – прежде всего, потенциальные, которых Милкен еще не прибрал к рукам, – становились более требовательными, Милкен начал встречать сопротивление. Например, в начале 1985 года Merrill Lynch подрядилась разместить для Home Insurance привилегированные акции примерно на 200 миллионов долларов под 14,5-14,75% (в зависимости от рыночной ситуации на момент фиксирования цены сделки). Узнав об этом, Drexel тут же предложила разместить на 250 миллионов под 14%. «Мы уже приняли заказ и составляли проспект, но Джордж Шеффенбергер [тогдашний председатель Home Insurance] заявил: „Надо им тоже дать шанс", – рассказывал один сотрудник Merrill. – Они предложили купить весь выпуск через American Financial [ею владел Карл Линднер], но за это потребовали 20-25% капитала компании. Джордж отправил их куда подальше». Merrill выполнила заказ и привлекла 285 миллионов долларов под 14,75%.

«Это у них старинный прием – подцепить на крючок, тут они мастера, – продолжал рассказчик. – Знаете, что такое „очень ответственно" у Милкена? Это значит, что он на все сто уверен, что вас прокинет, не одним способом, так другим, в последнюю минуту двадцать раз извернется, и со сделкой все будет в порядке, а с вами – нет».

Некоторые потенциальные клиенты просто хотели разместить свои бумаги и отнюдь не желали платить членские взносы в клуб Милкена. И не каждый, кому Милкен доставал деньги, соглашался покупать «мусор» других клиентов, но такие «отказники» были скорее исключением, чем правилом. Ведь машину Милкена во многом питало именно избыточное финансирование: он предлагал больше, чем компания хотела или просила, а потом она вкладывала излишек (а иногда и всю сумму) в «мусорные» бумаги. Фред Джозеф как-то признался «Business Week», что 70% сделок фирма перефинансировала (то есть привлекла больше денег, чем первоначально обязалась). Председатель правления одной компании рассказал, что хотел привлечь за счет «мусорных» обязательств 100 миллионов долларов для рефинансирования банковского кредита. «В Drexel мне объявили: „Мы дадим вам 125 миллионов – 25 сверху. По своим бумагам вы будете платить 15%. Значит, вам хорошо вложиться в бумаги, которые мы скоро выпускаем, и по ним вы получите те же 15%"». Перспективный клиент ушел к конкуренту.

Лоуренс Косе, председатель правления Green Tree Acceptance (компания из Миннеаполиса, торговавшая передвижными домиками и прочими атрибутами отдыха), был одним из тех, кто не захотел играть по правилам Милкена, и, как он полагает, сполна за это заплатил. В начале 1985 года Green Tree наняла Drexel для размещения комбинированного пакета облигаций и акций. Поскольку Midwest Federal Savings and Loan Association, тогда имевшая в Green Tree 71%, желала продать основную часть своей доли, в пакет попало свыше 50% акций Green Tree. А поскольку речь шла о столь значительном пакете, руководство Green Tree очень заботила равномерность его распределения, и Drexel якобы обещала сделать все как нужно.

Однако, по словам Косса, вскоре после объявления о продаже Джеймс Даль (самый агрессивный продавец Милкена на начало 1985 года) позвонил Коссу и зачитал ему список покупателей, заполнивших форму 13D: Columbia Savings, Strong Capital Management, Martin Sosnoff и Reliance Insurance Company. Больше всего напряг Косса Сол Стейнберг из Reliance: у него был пакет из 9,3%, и Косе тут же вспомнил, как Стейнберг в 1984 году шантажировал Disney. Однако Джералд Кернер, инвестиционный банкир, обслуживавший Косса в Drexel, заверил его, что акции «временно резервированы» у таких давних клиентов фирмы именно с целью предотвратить излишнее предложение на рынке, а когда цена поднимется, их, естественно, пустят в продажу.

Затем, по сведениям одного осведомленного лица, Коссу стал названивать Милкен (или один из его продавцов) и предлагать «мусорные» облигации и другие приобретения. Косе не хотел покупать ни «мусорные» бумаги, ни что-либо еще – и отказался. Тогда в следующие пять месяцев Стейнберг довел свой пакет сначала до 10,3%, потом до 11,8%, до 14,9% и дал понять, что собирается дойти до 20% и, в конечном счете, до 25%. Косе был убежден, что, поскольку он отказался играть в предложенные игры, с него возьмут «штраф» – либо спровоцируют ситуацию реального поглощения, либо, по крайней мере, попугают.

В октябре 1985 года Green Tree подала иск на Drexel и Reliance, обвинив их помимо прочего в недобросовестности, нарушении фидуциарной обязанности, неисполнении условий контракта и обмане. В марте 1986 года Стейнберг (сам он тогда присутствовал на Балу хищников) продал Green Tree свой пакет акций с прибылью около 26 миллионов долларов. Иск против Reliance был снят, но обвинения Green Tree против Drexel осенью 1986 года оставались в силе – одна из немногих тучек на безмятежном небосклоне той поры.

Беспокойство Косса, несомненно, разделил бы любой главный управляющий, если только он не принадлежал к внутреннему кругу Милкена. Некоторые хотя и заключали сделки с Drexel, но стремились отстоять свою независимость. Одной из операций, которыми Милкен особенно гордился, стало финансирование производителя игрушек Mattel, Inc. в 1984 году, когда компания находилась на грани банкротства. Получив 231 миллион наличными, компания провела значительные преобразования. В число инвесторов через свои партнерства вошли Милкен и многие члены его группы. Однако деньги для Mattel добывала не только Drexel: вместе с ней в операции участвовали Е.М. Warzburg Pincus and Company и Reardon and Joseph.

Артур Спэр, тогдашний председатель правления Mattel, объяснил свою позицию так: «Drexel хотела все делать одна, но мы не согласились. Речь ведь шла не только об облигациях [но и об акциях], и нас, поскольку мы знали их „кухню", естественно, заботило, кто станет нашим акционером. Это я и сказал Майклу [Милкену]».

С Mattel Милкен пошел на компромисс после иска Green Tree он – несмотря на стремление прибрать к рукам любой кусочек бизнеса – возможно, начал понимать, что встречаются клиенты, которых (поскольку они не желают играть по его правилам или боятся отдавать свои облигации и тем более акции его азартной «компашке») лучше уступить кому-нибудь еще. Вместе с тем некоторые клиенты настолько органично вписывались в модель мироздания Милкена, что их он ни в коем случае не хотел терять или с кем-то делить.

Одним из таких клиентов была компания Wickes. Ее председатель и главный управляющий Сэнфорд Сиголофф считал себя спасителем проблемных компаний. В семидесятых годах он сумел успешно реорганизовать компании Republic Corporation и Daylin Company, которым грозило банкротство по статье 11. Когда Сиголофф избавил Wickes (продавца разнообразных строительных материалов) от процедуры банкротства, он вознамерился собрать 300 миллионов долларов, чтобы прикупить себе крупную компанию.

Но не только Сиголофф притязал на спасение проблемных компаний. Таким же избавителем мыслил себя и Милкен, заложивший в семидесятые годы основы своего богатства благодаря способности анализировать состояние активов проблемных или обанкротившихся компаний и благодаря чутью на облигации, упавшие до последнего предела. Именно поэтому Милкен приобрел значительный пакет обязательств Daylin и попробовал подмять под себя Сиголоффа. Тогда-то и был тот преждевременно закончившийся ланч, где Сиголофф заявил, что пока еще сам управляет компанией. Впоследствии Милкен скупил долговые обязательства Wickes.

Теперь же, в январе 1985 года, Wickes, избежавшая банкротства по статье 11, имела огромный актив – возможность вычесть в будущем из налоговой базы свои 500-миллионные убытки. Сиголофф решил, что лучший способ использовать столь огромные налоговые послабления – привлечь заемный капитал и сделать крупное приобретение. Но кандидатура Drexel в качестве подписчика была отнюдь не единственным вариантом. В начале 1985 года очень многие фирмы желали прорваться на рынок Милкена, и Salomon Brothers настойчиво предлагала Wickes свои услуги. Сам Сиголофф, по словам одного сотрудника Wickes, склонялся в пользу Drexel, но члены совета директоров, обеспокоенные ее репутацией, предпочли респектабельность Salomon. Так Salomon получила сделку.

До поры до времени Милкен совершенно не волновался по поводу Wickes. Он, вероятно, не допускал и мысли, что Сиголофф, выступавший на конференции Drexel в 1984 году с докладом о приобретении Wickes через банкротство и располагавшийся по соседству с Drexel, в Санта-Монике, осмелится предпочесть ему другую фирму. Однако в начале марта один сотрудник Drexel сообщил Милкену, что недавно видел Сиголоффа у общих знакомых и узнал, что тот готовит презентацию – вместе с Salomon.

В пятницу, 22 марта, уже после того как Salomon составила и отпечатала свою «копченую селедку» (предварительный проспект, который представляется в Комиссию по ценным бумагам и биржам до открытия подписки) по эмиссии Wickes, Сол Стейнберг из Reliance Financial Services Corporation отправил в Комиссию форму 13 D (представляемую в случае приобретения более 5% акций компании) и заявил о приобретении 10,4% акций Wickes. Милкен позвонил Сиголоффу, и они договорились встретиться в субботу, 23 марта.

В субботу «Майк сообщил Сэнди [Сиголоффу], сколько акций есть у Сола, сколько – у Drexel и сколько еще найдется, если пошарить по другим карманам. Выходило, что они могут приобрести контроль над компанией, – рассказывал близкий к Сиголоффу директор Wickes. – Короче говоря, Майк раскрыл ему глаза». Если возникла ситуация реального сговора, – во всяком случае, между Стейнбергом, Милкеном и теми «карманами», которые знали об их планах, – то имело место нарушение Закона о ценных бумагах, поскольку форму 13 D они были обязаны заполнить как единая группа.

Согласно форме, поданной Стейнбергом, он начал скупать акции Wickes 12 марта, а в этот момент Милкен уже знал, что сделку получила Salomon. 14 марта Стейнберг перешел пятипроцентный рубеж и продолжал активно наращивать свой пакет. Однако, как заявил представитель Drexel, поданная Стейнбергом форма 13D, сообщавшая о приобретении восьми миллионов акций в период с 12 по 22 марта 1985 года, отражает предельную дату покупки акций Wickes по условиям «на момент выпуска»: в ноябре 1984 года Reliance согласилась приобрести на этих условиях пять миллионов акций, а в январе – еще пять миллионов (два миллиона акций так и не было куплено).

Разумеется, форма не содержит ни единого намека на то, что эти сделки были совершены по поручению Drexel. Согласно данным формы, все приобретения ценных бумаг «совершены в последние 60 дней и все… путем брокерских сделок». В ней ни слова не сказано, что речь должна идти не о датах сделок, а о предельной дате приобретения. Вместе с тем форма специально отмечает (это свидетельствует о тщательности ее заполнения), что 1200000 акций (менее 1% всех выпущенных в обращение акции Wickes) приобретены представителем Reliance в рамках «плана реорганизации» Wickes, то есть именно на тех предварительно оговоренных условиях, которые, по заявлению Drexel, распространялись на 10 миллионов акций.

На уик-энд 23-24 марта Сиголофф предложил Salomon ввести Drexel в сделку как равноправного соустроителя. Представитель Salomon, по некоторым сведениям, потребовал взамен, чтобы Стейнберг продал свои акции. Председатель правления Salomon Джон Гутфройнд был столь разгневан происходящим, что решил лично вмешаться и сам звонил Сиголоффу.

По сведениям одного источника из Drexel, уже на субботней встрече Сиголофф и Милкен договорились об участии Drexel, и в понедельник утром сотрудник инвестиционного отдела из Беверли-Хиллз Джозеф Харч начал обсуждать с Сиголоффом технические вопросы. «Понятно, двум львам в одной клетке будет тесно», – заметил этот человек. В четверг Salomon отказалась от сделки, и всем стала заправлять Drexel.

В тот же четверг Сиголофф дозвонился до Милкена, который проводил очередное мероприятие Бала хищников в отеле «Beverly Hilton». Сиголофф сказал Милкену, что предоставляет ему полную свободу действий и только просит не подвести. На следующий день повестку конференции изменили, и в ней появилась презентация Wickes. На презентации в первом ряду сидел владелец 10% акций компании Сол Стейнберг, всем видом выражавший заинтересованное внимание. Затем Стейнберг дружелюбно побеседовал с Сиголоффом, и Сиголофф почувствовал облегчение: они были в одном лагере. В течение следующих нескольких месяцев Стейнберг уменьшил свой пакет до 3-4%.

На конференции Сиголофф встретил и Марти Дейвиса, председателя правления Gulf + Western. Четыре месяца спустя Wickes приобрела за миллиард долларов отделение потребительской и промышленной продукции Gulf + Western. Drexel разместила бумаги под это приобретение, и через год, в июне 1986 года, собрала для Wickes еще 1,2 миллиарда долларов в самый крупный на то время «слепой пул». Наполнив закрома этими деньгами, Wickes в начале ноября 1986 года объявила о покупке Collins and Aikman Corporation (производителя обивочных и облицовочных материалов). А буквально через несколько дней Wickes объявила о достижении соглашения на приобретение Lear Sigler, производителя аэрокосмической и автомобильной продукции. Эти покупки в сумме потянули почти на три миллиарда долларов.

Wickes, как и GAF Хеймена, была тем клиентом, потерю которого Милкен просто не мог себе позволить. И та и другая вошли в группу приоритетных игроков – тех ненасытных поглотителей, чьи аппетиты отвечали статусу «монстров Милкена» (как их нарек Риклис). Чтобы привлечь GAF, Милкен пошел на расходы – для других фирм, скорее всего, неприемлемые. Чтобы привлечь Wickes, он использовал иное средство, граничившее, по мнению автора этой книги, с вымогательством. Сам Милкен, естественно, подобных выражений не использовал. Он набирал себе игроков, расставлял по местам, увещевал их, когда нужно, принуждал к дисциплине, когда нужно, – и так вершил судьбы корпоративного мира.

Но даже если отвлечься от мессианской перспективы, один лишь факт успешной конкуренции с Salomon, титаном Уолл-стрит, доставлял живейшее удовольствие. В 1985 году Salomon считалась самой сильной инвестиционно-банковской фирмой, с железной хваткой в любых операциях – и в размещении бумаг, и в торговле ими. Но против Милкена она оказалась слабой. Выдворение Salomon из уже согласованной сделки преисполнило Drexel гордостью и ликованием. Имея в виду внезапное появление Стейнберга и отступление Salomon, Леон Блэк заметил: «Вот так и надо делать дело. Подобные схватки на Уолл-стрит происходят постоянно, однако, – с усмешкой добавил он, – они редко завершаются столь наглядно».

И действительно, среди прочих грез Drexel, рожденных на семинарах Гобхаи и постепенно становившихся реальностью, сделка с Wickes ознаменовала очередной важный рубеж. На семинаре в 1983 году эта цель была записана прописными буквами: «СТАТЬ ТАКИМИ ЖЕ СИЛЬНЫМИ, КАК SALOMON, ЧТОБЫ МЫ МОГЛИ ВЕСТИ СЕБЯ ТАК ЖЕ НЕЗАВИСИМО, КАК ОНИ, И ПОСЫЛАТЬ ИХ ПОДАЛЬШЕ». На банкете по случаю завершения сделки с Wickes в Садовом зале роскошного «Hotel Bel Air» сотрудник Drexel вручил Милкену, Джозефу и другим обложки трех проспектов в рамках, соединенные вместе, – своего рода уолл-стритский триптих. Сначала шла «селедка» Salomon, затем проспект совместного участия Drexel и Salomon и, наконец, проспект Drexel. В нижней части этой конструкции красовалась надпись: «Как говорил Йоги Берра, „ничто не закончено, пока не закончено окончательно"».

В феврале 1986 года Милкен выступил в Бостоне перед группой управляющих инвестициями; он рассуждал о различии творческого и шаблонного подходов к реальности и перечислял собственные достижения. Свою речь Милкен начал с замечания, что видел пикеты у входа в здание, и припомнил те времена, когда предложил Фрэнку Лоренцо финансировать его заявку на TWA: «У нашего офиса в Лос-Анджелесе тогда тоже денно и нощно стояли пикеты, пока мы не объяснили, что мы – всего лишь небольшой местный филиал, а им на самом деле нужна Броуд-стрит, 60 [главный офис Drexel в Нью-Йорке]».

Сарказм Милкена могли оценить по достоинству лишь те, кто хорошо представлял его отношения с Drexel. И он сорвал аплодисменты, поскольку в зале сидели ветераны «мусорного» рынка, знавшие Милкена с тех самых пор, когда он в конце семидесятых годов начал проталкивать свой необычный продукт. Эти люди прекрасно понимали, что Drexel, даже при ее теперешнем весе на Уолл-стрит, – прежде всего фасад, прикрывающий операции Милкена.

Они понимали, в какой мере Милкен, тщательно избегавший всяких знаков отличия в Drexel (он предпочитал оставаться просто старшим вице-президентом, отказывался помещать свое фото в ежегодный отчет), на самом деле ценил реальную власть. Милкен пренебрегал должностями в фирме, поскольку прекрасно обходился без них. Зато в своих операциях – единственной по-настоящему важной для него вещи – он пользовался неограниченными полномочиями. Милкен никого не заставлял работать больше, чем работал сам, не называл своих людей «подчиненными», не имел отдельного кабинета. Тем не менее его торговая площадка в Беверли-Хиллз была истинным тронным залом, а любой другой офис (включая штаб-квартиру Drexel в Нью-Йорке) – всего лишь задворками.

В Лос-Анджелесе Милкен фактически организовал самостоятельную фирму – гораздо более независимую, чем та группа, которую он получил после слияния Drexel и Burnham. Осенью 1986 года его трейдеры в Беверли-Хиллз торговали не только «мусорными» облигациями (прямыми и конвертируемыми долговыми обязательствами), но и обыкновенными акциями, привилегированными акциями, бумагами обанкротившихся компаний и долговыми обязательствами на основе ипотечных закладных. Отделы Drexel, занимавшиеся ипотечными бумагами и обыкновенными акциями, находились в Нью-Йорке. Но Милкен торговал всем, чем хотел, у себя в Беверли-Хиллз. В соседнем здании, которое соединялось переходом с главным офисом, располагался отдел корпоративных финансов. Организовал его в Беверли-Хиллз инвестиционщик Drexel Джон Киссик (он работал с Милкеном по первой сделке для Golden Nugget Стива Уинна); в 1982 году в отделе было два сотрудника, в 1985 году – десять, а в 1986 году – 60. По утверждению Кисейка, тогда его отдел приносил 30% всего дохода фирмы от инвестиционно-банковских операций. Быть сотрудником отдела корпоративных финансов еще не означало входить в узкую группу Милкена. Милкен, желавший контролировать все и вся, требовал, чтобы самых важных клиентов курировали не только корпоративные финансисты, но и его продавцы. Однако корпоративные финансисты были ближе всех прочих к Отделу Милкена.

Киссик боготворил Милкена. «Майк, – говорил он, – тот человек, с которого должны брать пример наши сыновья». Поскольку Киссик и его люди находились в непосредственной близости от источника благодати, они быстро усваивали трудовой эпос Милкена. Артур Билгер в 1982 году перешел из нью-йоркского отдела корпоративных финансов в Лос-Анджелес, чтобы быть при Милкене. А быть при Милкене, понял Билгер, означало жить (более или менее точно) по его расписанию. «Майк появляется в 4:30, и наши ребята соревнуются друг с другом, чтобы прийти пораньше. Но Майк всегда выигрывает. Представьте, – продолжал Билгер, – я работаю с ним до конца дня, а потом говорю:

– Мне нужно с тобой посоветоваться.

– Давай утром, – отвечает он.

– Во сколько?

– 4:15 подойдет?

– А что мне делать, – смеюсь я, – с 2:30 до 4:15?», – вздохом закончил Билгер.

Именно Билгер летом 1986 года послал нескольким коллегам заключенную в рамку цитату со словами: «Drexel подобна богу, а бог может сделать все, что пожелает». Однако многие молодые сотрудники в Беверли-Хиллз восторгались Милкеном еще больше. Именно у Милкена они постигали азы корпоративных финансов, когда он отнимал контроль у корпоративной элиты и передавал его своим ставленникам, париям американского делового мира. Эти молодые инвестиционные банкиры – не говоря уже о людях в Отделе Милкена – чувствовали себя в авангарде сил, призванных изменить этот мир.

«В Беверли-Хиллз не знали никаких традиций. Там все было в первый раз, как на Диком Западе, – рассказывал бывший инвестиционщик Drexel из Нью-Йорка. – Помню, [в 1986 году] один молодой корпоративный финансист в Беверли-Хиллз сказал мне: „Может, нам стоит прихватить IBM?". Если это и была шутка, то лишь наполовину. Не поймите меня совсем уж буквально, – добавил рассказчик, – но иногда я действительно думал, что главное в Беверли-Хиллз – это тамошние „чайные" посиделки „а что если". Действительно, в каком-то смысле самые значительные корпоративные поглощения последних лет произошли потому, что ребята в Беверли, утомившись к пяти часам, садились и начинали загадывать: „А что если…", – тут он показал характерный жест, сопровождавший этот мыслительный процесс (одна рука схватывает другую), – а потом, вместо того чтобы пойти и выпить пива, они брались за телефон и устраивали дело».

В 1979 году ключевые сотрудники нью-йоркского отдела корпоративных финансов на семинаре Каваса Гобхаи решили «слиться с Майком». Эту цель удалось реализовать лишь частично: нью-йоркцы «слились» с Милкеном в той степени, в какой помогали ему строить «мусорный» бизнес, обогащались вместе с ним и инвестировали как принципалы в некоторые его сделки. Но по мере того как фирма Милкена в Лос-Анджелесе росла, росло и отчуждение между Восточным и Западным побережьем. Обитатели Беверли-Хиллз считали, по крайней мере, некоторых своих партнеров с Восточного побережья паразитами, живущими за счет трудов «западных». В свою очередь, ньюйоркцев коробила беззастенчивость, опрометчивость и непомерная алчность людей из Беверли. Зависть к «золотому дождю», изливавшемуся в Лос-Анджелесе (а именно она в первую очередь и побудила к «слиянию с Майком»), нисколько не уменьшилась.

Разумеется, значительная часть денег притекала в Беверли-Хиллз через инвестиционные партнерства Милкена. И хотя Милкен время от времени допускал к участию корпоративных финансистов из Нью-Йорка, эти партнерства он создавал, прежде всего, для себя, для брата и членов своей группы (а в некоторых партнерствах состояли даже люди, не имевшие никакого отношения к Drexel). Корпоративные финансисты не вошли, например, в Belvedere Securities – возможно, наиболее прибыльное партнерство, само существование которого стало свидетельством независимости Милкена. Ведь ситуация, когда Милкен выступал мажоритарным владельцем отдельной брокерской фирмы (а она, согласно данным юриста Комиссии по ценным бумагам и биржам, торговала бумагами, распространяемыми Drexel, и принимала заказы от членов группы Милкена для клиентов Отдела), была столь чревата конфликтом интересов и столь открыта для злоупотреблений, что трудно представить, как ее вообще допустили – даже в Drexel, даже ради Милкена.

И Belverdere – отнюдь не единственный случай. Связанную с ней брокерскую фирму по опционам, EGM Partners, контролировали два главных партнера из числа партнеров Belvedere, и находилась она в том же месте в Чикаго (хотя официально располагалась по адресу «п/я, Американская фондовая биржа в Нью-Йорке»). В этой фирме Милкену с самого начала принадлежало 75-100% капитала, но он числился в ней партнером с ограниченной ответственностью, равно как некоторые избранные члены его группы, а также Джеймс Реган и Эд Торп (главные партнеры в Belvedere и Dorchester Government Securities). EGM Partners появилась в конце 1982 года и прекратила бизнес меньше чем через два года, месяц спустя после подписания мирового соглашения с Чикагской опционной биржей по поводу нарушения ее правил о размерах операций (предельном пакете акций компании в одних руках).

Но и в тех случаях, когда нью-йоркцев допускали в партнерства, они чувствовали себя ущемленными. Во время бума поглощений Drexel и Милкен получали значительную часть в виде варрантов на акции новообразованных компаний. Основная масса варрантов предназначалась инвестиционным партнерствам. В их числе было по крайней мере одно, где состояли корпоративные финансисты. Но и тут, несмотря на совместное участие Нью-Йорка и Беверли-Хиллз, варранты распределили между двумя побережьями неравномерно: львиная доля досталась людям Милкена.

Другая часть варрантов (комиссионные за размещение бумаг) не принадлежала партнерствам и могла распределяться более широко. Но принципы распределения на двух побережьях были разными. Согласно бывшему сотруднику Drexel, в Нью-Йорке варранты помещали в пул, так называемый фонд «голых» варрантов; каждый год определенный процент варрантов продавали, а поступления распределяли между партнерами в отделе корпоративных финансов пропорционально установленной доле (старшие партнеры получали самые большие куски пирога). А Милкен в Лос-Анджелесе не соблюдал никаких пропорций и по своему усмотрению раздавал варранты тем, кого считал достойными награды. Самой крупной порцией он обычно награждал себя – как самого достойного.

«Это были две отдельные фирмы, и Милкен в большей мере ориентировался на способности каждого отдельного сотрудника, – продолжал рассказчик. – Он предлагал людям конкретные персональные стимулы. Организация единственной сделки могла сделать человека миллионером. Все срабатывало, потому что Майк имел мало людей и всегда мог реально заинтересовать каждого. Он культивировал в своих ребятах инстинкт хищника, способного запугивать компании и зарабатывать миллионы долларов на одной-единственной сделке. А проблема Джозефа заключалась в том, что такой метод не подходил для крупной организации – попробуйте-ка управлять фирмой, где десять тысяч хищников. Поэтому он придерживался иной системы: благосостояние каждого зависит от благосостояния фирмы в целом».

Раскол проявился и в способах, какими две группы защищали интересы своих клиентов; тут Лос-Анджелес тоже почти неизменно выходил победителем. Вот как представлял ситуацию один корпоративный клиент: «Допустим, нью-йоркцы взялись как-то защищать наши интересы, а Лос-Анджелес ведь защищал интересы покупателей облигаций. Успех Майка в немалой степени объяснялся его умением выговорить для своих клиентов очень, очень хорошие условия. Поэтому у нас всегда были претензии к Drexel: мы считали, что они уж слишком много позволяют Лос-Анджелесу. Но те имели возможность потребовать свое».

«Drexel, в отличие от других фирм, действительно предпочитала некорпоративных клиентов, – подтвердил бывший сотрудник Drexel в Нью-Йорке. – Ее интересовали частные покупатели облигаций. Эту свою вотчину она всегда защищала. Поэтому если вы – корпоративный клиент, да к тому же не принадлежите к доверенному кругу, вас могут ободрать как липку. Обычно, когда доходит по установления цены сделки, вам [банкиру-инвестиционщику] нужно побороться с клиентом, чтобы он дал нормальный процент. А тут приходилось бороться с парнями из Беверли, чтобы вырвать у них цифры хоть минимально приемлемые для клиента. Словом, у нас в Drexel самые трудные, острые и непримиримые споры шли с нашими же людьми, именно из Беверли-Хиллз».

Хотя Милкен изливал «золотой дождь» на окружающих, методы его правления раздражали многих. Даже кое-кому в Drexel он казался ненасытным, жестоким тираном. И действительно, в 1986 году Милкен развил такой бешеный темп (и требовал того же от других), который мало кто мог или хотел выдерживать.

Один инвестиционщик Drexel охарактеризовал атмосферу апрельского Бала хищников 1986 года как «лихорадочное перевозбуждение, когда все только и твердят о сделках, сделках, сделках и буквально опьянены принадлежностью к новой властной элите». Странный спектакль заставил его задуматься о том, как он сам пришел в этот бизнес в конце семидесятых годов: «Мною руководил интерес скорее академический – что важно узнать о компаниях, как правильно смоделировать сделку. И лишь в последнюю очередь меня интересовали деньги; их я считал приятным дополнением. Трейдерский тип поведения основан на быстроте: трейдер должен мгновенно улавливать колебание цен. А мы [корпоративные финансисты] должны оценивать положение вещей в более общем плане. Но если проводить все операции по-трейдерски, сразу возникает сомнение в их целесообразности. Поработав в Калифорнии, я пришел к твердому убеждению, что для Майкла и его сделок мы были всего лишь вспомогательной информационной службой. Его не интересовали наши выкладки. Он требовал быстроты и еще раз быстроты.

Майклу нужна власть, нужно господство; ему нужно сто процентов рынка. И он ничем не удовлетворяется. Он самый несчастный человек, какого я знаю. Ему всегда всего мало. Он давит на людей. Он постоянно погоняет: больше, больше, больше сделок. Майклу неважно, насколько просчитана сделка; он ставит на маневр: можно рефинансировать, реструктурировать, можно предложить обмен одних бумаг на другие. В любой ситуации есть выход».

Голос основателя фирмы, Табби Барнема, тоже звучал диссонансом в эйфорической симфонии 1986 года. Изобилие легких денег, извергаемых машиной Милкена, причиняло Барнему, который домовито строил фирму и крайне экономно расходовал капитал, почти физический дискомфорт. Он в принципе не мог одобрить чрезмерное финансирование – основной двигатель этой машины. «Компании заставляют стать всеядными, – сетовал Барнем. – Когда компании нужно 50 миллионов долларов, а подписчик предлагает ей 100 миллионов – это невозможная ситуация. Я всегда твердил своим: это неправильно! Это все равно, как если ребенок просит: „Дай мне пять долларов", а вы говорите: „Детка, возьми лучше десять!". Это откровенно плохо, это разврат».

Барнем не одобрял и способы, какими нувориши новой формации делали себе состояния: во многих случаях они, по его мнению, просто демонстрировали ловкость рук. «Мне, чтобы стать миллионером, понадобилось 15-20 лет – не то что теперь, когда все можно провернуть за день. А назавтра кое-кто из этих ребят решает, что на хорошего-то миллионера пока не тянет, и ищет, где бы урвать очередной кусок».

Но как бы ни ворчали консерваторы Drexel в Нью-Йорке, их голоса мало что значили. Болтать в кулуарах можно сколько угодно, а вот кто осмелится в открытую выступить против Милкена, царящего уже безраздельно? Даже в 1978 году, когда он объявил тогдашнему руководителю торговых операций Эдвину Кантору о намерении перебраться в Калифорнию, Кантор (а его поддерживал Барнем) только и мог сказать: «А что нам оставалось делать?». С тех пор Милкен сумел обогатить управляющих Drexel сверх всяких ожиданий и превратить фирму в самую грозную инвестиционную силу на Уолл-стрит. Когда в 1986 году председателя правления Drexel Роберта Линтона спросили, кому формально подотчетен Милкен, Линтон пришел в некоторое замешательство, а потом ответил: «Кантору и Фреду [Джозефу], но этот вопрос реально никогда не встает».

Разумеется, бывали случаи, когда Милкен шел на уступки Джозефу. Ведь именно Джозеф приметил Милкена и вместе с ним начал заниматься первичными эмиссиями «мусорных» бумаг. Именно Джозеф привел первых корпоративных клиентов. Именно он воплощал собой идеал изысканного продавца и был признанным лидером корпоративных финансистов. Он брался улаживать отношения с клиентами или конкурентами, которых «кидала» команда Милкена. Когда весной 1985 года Линтон уступил Джозефу должность главного управляющего, больше всех возражал Милкен, не желавший терять Джозефа как главу отдела корпоративных финансов. В 1985 году, когда фирма попала в центр политической бури, именно Джозеф выступал от ее лица, а Милкен вновь сумел отсидеться в своей раковине.

Кому– то могло показаться, что в известной мере Милкен был лоялен по отношению к Джозефу по причине эмоционального сходства обеих суперзвезд -Джозефа с его чемпионскими претензиями и Милкена с его неукротимым желанием все подмять под себя; Милкена, нетерпеливо бросающего трубку через тридцать секунд разговора, и Джозефа, порывистого и неизменно находчивого. Однако для Милкена, «процедившего» свою жизнь настолько, что малейшее действие в ней было просчитанным и целенаправленным, психологическая совместимость не играла никакой роли, если только не приносила реальной пользы. Поэтому он наверняка считал Джозефа человеком исключительно полезным.

Одним из тех случаев, когда Милкен прислушался к Джозефу, стало финансирование Теда Тернера, намеревавшегося приобрести MGM/UA Entertainment Corporation за 1,25 миллиарда долларов. В августе 1985 года Drexel выпустила «очень ответственное» заявление, но вскоре дела MGM ухудшились. В связи с реструктуризацией сделки пришлось дважды – в октябре 1985 и в январе 1986 года – пересматривать «очень ответственное» обещание, почти мистическая сила которого объяснялась именно тем, что его никогда не отзывали. На реструктуризации настоял Артур Билгер, и это, по его словам, «было самым ценным, что я сделал в Drexel».

«Майк не хотел отступать. Он все еще мог продать бумаги, он договорился с Кирком Керкоряном (мажоритарным акционером MGM/UA), а все вокруг наблюдали и судачили: „Смотрите, Майк не может провести сделку". А он мог. Но это было бы ошибкой. Поэтому мы подключили Фреда [Джозефа], чтобы убедить Майка. И он убедил». Но хотя к мнению Джозефа (в отличие от мнений всех прочих) Милкен еще прислушивался, в большинстве случаев он делал так, как считал нужным, и в 1986 году почти не отступал от своего правила.

По идее, каждую подписку фирмы должен был санкционировать учрежденный в 1982 году Комитет по надзору за размещениями (UAC). В него входили восемьдесять профессионалов (в разные годы их число незначительно колебалось) из отдела корпоративных финансов. Сотрудник фирмы, предлагавший то или иное размещение, подавал в комитет докладную записку, в которой объяснял суть операции и ее плюсы и минусы для Drexel. Примерно с 1984 года Леон Блэк взял за практику начинать свои записки (впоследствии они стали стандартом) разделом о предполагаемых комиссионных Drexel. «Леон хитро сместил акценты, – заметил один инвестиционщик. – Ведь главная суть не в комиссионных. Сделку нужно оценивать по совокупности достоинств, а не по размеру гонорара. А неразборчивость рано или поздно выплывет наружу».

Заседания Комитета по надзору за размещениями проходили в Нью-Йорке раз в неделю (корпоративные финансисты из Беверли-Хиллз участвовали в обсуждениях по селектору) и продолжались от нескольких часов до целого дня и даже больше. Члены комитета заблаговременно изучали поданные записки, а сам процесс никоим образом не был похож на механическое «штампование» заведомо одобрительных решений. Но поскольку составление докладных, их изучение и многочасовое обсуждение занимали немало времени, Милкен действовал на свой страх и риск и нередко проводил сделки, которые комитет потом браковал.

Осенью 1986 года некоторые члены комитета пришли к убеждению, что растущее пренебрежение комитетом со стороны Милкена является серьезной проблемой. Они составили список под названием «Проблемные сделки»; в него вошло около 30 сделок, ставших яблоком раздора между комитетом и Милкеном, причем примерно в половине случаев Милкен продолжал размещение бумаг без санкции комитета. Несколько таких сделок, в частности по Sea-Containers и Bridht Star, уже в первые шесть месяцев привели к большим затруднениям.

Прочие шли без осложнений – пока. Милкен разместил бумаги на 80 миллионов долларов для Compact Video, принадлежавшей MacAndrews and Forbes Перельмана. Единственным оправданием этой сделки была надежда, что под руководством успешного Перельмана компания заработает.

Милкен создал 135-миллионный «слепой пул» для подконтрольной Джеффри Стейнеру Banner Industries. По мнению комитета, не следовало давать «слепой пул» Стейнеру – бывшему торговцу нефтепродуктами и арбитражеру, не имевшему нужного опыта в трейдерстве и реальном управлении компаниями; лучше было подождать, пока он выберет мишень, и тогда профинансировать ее приобретение.

Милкен провел размещение на 50 миллионов долларов для Great American Management and Investment (GAMI) – холдинговой компании, которую контролировали чикагские дельцы Сэм Зелл и Роберт Лури. Зелл сделал состояние на скупке недвижимости по бросовым ценам, а теперь применял ту же стратегию к компаниям и примерно за пять лет собрал разношерстную группу проблемных фирм. Но пока от этих приобретений было мало толку, и складывалось впечатление, что недвижимость Зелл скупал гораздо удачнее. Комитет высказался против подписки для Зелла.

Наконец, Милкен организовал 640-миллионную сделку для арбитражного партнерства Айвена Боэски. В Drexel она вызвала самые большие и весьма убедительные возражения. Речь шла об очень крупном частном размещении без права на последующую регистрацию, поскольку бизнес Боэски менялся слишком быстро, чтобы удовлетворить информационные требования, предъявляемые к эмиссии на открытом рынке. Если Боэски попадет в трудное положение, его долговые бумаги нельзя будет продать на открытом рынке и придется рассчитывать только на очень узкий (впрочем, на самом деле не такой уж узкий) частный рынок. Поэтому если держатели обязательств Боэски захотят от них избавиться, они пойдут к Drexel. Кроме того, вряд ли разумно давать дополнительные сотни миллионов долларов арбитражеру, у которого, как считают многие, и так избыток капитала. Купаясь в долларах, он вполне способен заключить неудачные сделки и, следовательно, может не получить той прибыли, какую имел раньше.

Уже немало лет операциями Боэски интересовалась Комиссия по ценным бумагам и биржам. Хотя расследования ничем не закончились, ходили упорные слухи, что Боэски использует внутреннюю конфиденциальную информацию несравненно больше других арбитражеров: уж больно много он знает заранее. А если Боэски все-таки схватят за руку, пострадает и репутация Drexel.

Но даже если этого не случится, фирма, предупреждали управляющие Drexel, попадет в очень сомнительное положение с точки зрения конфликта интересов. Ведь Drexel будет привлекать деньги для арбитражного партнерства (и, как обычно, требовать в нем долю), а оно ставит на исход сделок, которые во многих случаях ведет сама Drexel. Если Боэски поставит правильно, получится, что Drexel, располагающая внутренней информацией по сделкам, будет участвовать в его прибыли.

По утверждению одного управляющего Drexel, против сделки с Боэски выступало не только консервативное крыло в Нью-Йорке, возражали даже ближайшие сотрудники Милкена на Западном побережье. Питер Аккерман, правая рука Милкена по поглощениям, как говорят, убеждал патрона, что денег у Боэски и так сверх меры. Лоуэлл Милкен, единственный человек, чьим мнением брат обычно не пренебрегал, тоже был против, поскольку не любил Боэски и не доверял ему. «Но Майк, – заметил этот управляющий, – решил, что Айвен всегда будет на коне».

Поступая на свой страх и риск, Милкен подтачивал организационные устои фирмы. Хотя Drexel гордилась отсутствием бюрократии и либеральностью – своего рода институциональным отражением нешаблонности ее клиентов, – фирма, естественно, не могла жить без определенных правил, призванных обеспечивать функциональную целостность, а также предотвращать финансовые, провалы и/или конфликты с законом.

Комитет по надзору за размещениями, созданный после неудачных подписок на бумаги American Communications и Flight Transportation, имел обязанности как аналитические (относящиеся к сфере корпоративных финансов), так и исполнительные: он анализировал компанию, предполагаемую сделку и решал, стоит ли Drexel заниматься размещением таких бумаг. Комитета не могла миновать ни одна сделка: ни благостные подписки на повседневные корпоративные цели, ни рискованные – на приобретения и «слепые пулы».

Но в комитет не входил ни один человек из трейдеров, ибо Drexel, как и многие инвестиционно-банковские фирмы, выстроила внутреннюю «китайскую стену», препятствовавшую перетеканию информации между инвестиционными и трейдерскими (или арбитражными) подразделениями. Преграды были возведены после известного казуса Texas Gulf Sulfur Company в 1964 году; тогда определение участников инсайдерской операции было распространено с сотрудников компании на любых лиц, владевших внутренней конфиденциальной информацией.

Однако само существование Милкена делало такое разграничение весьма проблематичным для Drexel. На повестке дня, напротив, стояло слияние, хотя бы уже потому, что чувствовавшие себя на вторых ролях корпоративные финансисты начали сотрудничать с Милкеном еще со времен реструктуризации неблагополучных REIT и первых «мусорных» эмиссий середины и конца семидесятых годов. С тех пор между Милкеном и финансистами образовалась прочная связь. Поначалу Милкен выполнял функции аналитика, трейдера, продавца и сам подбирал клиентов, а инвестиционную сторону (разработку схемы) сделок оставлял на усмотрение коллег из отдела корпоративных финансов. Но после переезда в Калифорнию он уже ни в чем себя не ограничивал. В интервью для «Institutional Investor» в 1986 году Киссик, руководитель отдела корпоративных финансов в Беверли-Хиллз, подчеркнул: «До 1977 года Майкл не имел никакого опыта в области корпоративных финансов. А уже в 1978 году он знал о ней едва ли не больше всех на Уолл-стрит».

В том же материале приведены слова неназванного инвестиционщика: «На сегодняшний день Майк – единственный человек в бизнесе ценных бумаг, способный выполнять любую функцию. Он прекрасный трейдер, продавец, разработчик сделок, кредитный аналитик, тактик слияний, испытатель рисковых финансовых инструментов. И все это он умеет делать на уровне лучших людей в каждой сфере. Вы знаете, даже в масштабах фирмы нелегко совместить эти функции, а тут один человек в совершенстве владеет всем».

И действительно, Милкен сконцентрировал в своих руках все эти разнообразные функции. Поскольку он считал нецелесообразным организационно фиксировать специализацию внутри своей группы (полагая, что это сужает кругозор и уменьшает продуктивность), точно так же он не желал ни в чем ограничивать и себя самого. Милкен всегда руководствовался одним критерием: кто может выполнить задачу лучше и быстрее? А раз Милкен имел все основания считать себя лучшим инвестиционным банкиром и кредитным аналитиком Drexel, то неудивительно, что он взял на себя функцию Комитета по надзору и проводил подписки, которые комитет запрещал. В первые годы Милкен еще не пренебрегал «вето» фирмы с такой бесцеремонностью, но в 1986 году, похоже, уверовал в свои суверенные прерогативы. И если лишь считанные клиенты осмеливались пойти наперекор растущему могуществу Милкена, то среди партнеров.возражать ему отваживался один Джозеф, да и то редко.

Узурпация полномочий фирмы в области подписок была не единственной проблемой. Другое, потенциально более опасное, обстоятельство заключалось в том, что Милкен воплощал собой «ренессансный» тип личности в сфере финансов. С одной стороны, прекрасно, конечно, иметь в фирме столь универсально одаренного человека, чьи таланты простираются от искусства трейдера и продавца до искусства корпоративных финансов или слияний и приобретений. Но, с другой стороны, Милкен был живой противоположностью принципа «китайских стен».

А большинство фирм намеренно старались воздвигнуть стены между группой организации сделок и арбитражным отделом, который торговал ценными бумагами на деньги фирмы. Правда, во время «золотой лихорадки» восьмидесятых годов даже это сравнительно простое разграничение не всегда соблюдалось на Уолл-стрит. В Kidder, например, Мартин Сигел, возглавлявший отдел слияний и приобретений, помогал налаживать работу арбитражного отдела.

Но Drexel имела особую специфику. Она занялась коммерческим кредитованием раньше, чем большинство фирм на Уолл-стрит услышали этот термин. Милкен стал вкладывать свои деньги, деньги фирмы, своей группы и клиентов в REIT, многие из которых реструктурировались при участии Drexel. В сделках Drexel Милкен начал инвестировать не только в долговые обязательства компаний, но и в их акции для своих партнерств. Наконец, Милкен во многих случаях не только находил клиентов, но – все чаще и чаще – сам занимался организацией сделок. В таких условиях никакие «китайские стены» устоять не могли. Единственной инстанцией, практически способной контролировать Милкена (а он, напомним, дал понять Комитету по надзору за размещениями, что будет поступать по-своему), оставался Кантор, который, по идее, курировал все операции Милкена.

Кантор, как подтвердил один сотрудник Drexel, действительно соблюдал это правило. «Впрочем, – добавил он, – в данном случае выполнение формальности лишь маскировало суть дела». Ибо для Милкена, пояснил этот сотрудник, существовала масса возможностей обогатиться путем использования внутренней конфиденциальной информации, а перспектива наказания была совершенно призрачной. «Когда Майк смотрит, как облигации падают, ждет, пока они опустятся до сорока, до тридцати, до двадцати, зная при этом, что готовится сделка, которая поднимет их до шестидесяти пяти, и скупает по двадцать – это ведь и есть в чистом виде злоупотребление внутренней информацией (если оно вообще бывает). Только кто сможет это доказать?»

Именно злоупотреблениям внутренней информацией, насколько можно судить, были посвящены расследования операций Милкена, проведенные Комиссией по ценным бумагам и биржам в 1984-1985 годах. Эти расследования – как, по меньшей мере, еще два с 1980 года – не вызвали никаких мер со стороны государственных органов, а в таких случаях комиссия не публикует информацию о расследовании. Однако многое можно понять из показаний Милкена, которые он дал комиссии в январе 1985 года; текст показаний автору этой книги удалось получить путем запроса со ссылкой на Закон о свободе информации (Freedom of Information Act).

Центральным предметом расследования стали операции Милкена с ценными бумагами сети казино Caesars World. 29 июня 1983 года Милкен, Киссик и Джон Тейлор (один из первых продавцов, которые отправились с Милкеном на Запад) встретились в центральном офисе Caesars World в Сенчури-Сити, Лос-Анджелес, с новым председателем правления компании Генри Глаком и несколькими другими сотрудниками. На встрече в числе прочего обсуждалась возможность проведения с помощью Drexel обменной операции – накатанная схема 3(а).9 – по некоторым долговым обязательствам Caesars.

В тот же (или на следующий) день Милкен купил облигации Caesars World на три с лишним миллиона долларов по номиналу и перевел на счет Drexel. Однако, согласно торговому ордеру, 1 июля они были переведены на личный счет (счет участия в прибыли) Милкена в Drexel. Эти облигации примерно две недели спустя и стали объектом обменной операции, которую консультировала Drexel. Милкен купил бумаги по 81,5 доллара, продал по 101,67 доллара и получил около 635 тысяч долларов прибыли.

Из показаний неясно, когда именно Милкен приобрел облигации. В чеке на покупку стоял штамп «11:05, 30 июня», то есть следующий после встречи день. Однако на уголке чека значилось «по состоянию на 29 июня». Милкен заявил, что в этой чековой абракадабре ничего не понимает, постоянно твердил, что уже 14 лет таких чеков в руках не держал, но тем не менее настаивал, что запись «по состоянию на 29 июня» и указывает на истинную дату сделки, а штамп датирован следующим днем потому, что чек был временно утерян. Он с железным упорством утверждал, что облигации с самого начала предназначались для его личного счета и что операция 1 июля не была проведена постфактум (как можно предположить на основании ордера, согласно которому их перевели со счета фирмы на счет Миклена).

Милкен всегда славился своей памятью. Его почитатели любят рассказывать, как Милкен, когда его неожиданно спрашивали о любой компании (даже очень далекой от его непосредственного внимания), мгновенно припоминал не только выпуски ее облигаций, оставшиеся в обращении, но и сроки их погашения, достоинство купонов и даже условия досрочного выкупа эмитентом. По свидетельству Джозефа, Милкен помнил торговую историю многих облигаций за десять лет – время выпуска, продажную цену, размер остатка в портфелях покупателей и продавцов.

Однако в своих показаниях комиссии по ценным бумагам и биржам Милкен проявил поразительную забывчивость. В частности, он не смог припомнить ни одного названия партнерств, членом которых состоял. Он не вспомнил, почему вообще присутствовал на совещании с руководством Caesars; запамятовал, кто его организовал и когда он о нем узнал, и не никак не смог прокомментировать раскрывшуюся в связи с этим информацию. На неоднократные вопросы, действительно ли в Caesars World они обсуждали обменную операцию и на самом ли деле не пришли ни к какому соглашению об участии Drexel в этой сделке, Милкен только и твердил, что «они обсуждали кучу разных вещей». А когда его вынудили подписать итоговое мировое соглашение, Милкен под нажимом своего адвоката (задача которого, по-видимому, и состояла в том, чтобы предостеречь клиента от определенных ответов) вновь заявил, что ничего не помнит.

Председатель правления Caesars Глак в интервью автору этой книги заявил, что на встречу с Милкеном его склонил один аналитик из Drexel, с которым он незадолго до того виделся на деловой конференции; этот аналитик якобы и «подстрекал к обменной операции». Соотношение «долг/собственный капитал» у Caesars составляло 3:1. Поэтому идея дать держателям облигаций акции взамен некоторой части долговых бумаг казалась весьма привлекательной. И встречу, добавил Глак, устроили как раз для обсуждения обменной операции, которая потом и была проведена. «Я очень сомневался, что обмен всех устроит, – рассказывал Глак. – По моим расчетам, если бы нам удалось обменять процентов пятьдесят, было бы уже превосходно. Но мы обменяли восемьдесят с лишним!»

Если по вышеперечисленным вопросам Милкен отвечал крайне путано, то по другим говорил предельно ясно. В частности, он настаивал, что купил облигации до встречи с Глаком. Он прекрасно помнил, как советовался с Эдвином Кантором и получил его разрешение приобрести эти бумаги на свой личный счет. На Кантора Милкен ссылался постоянно. Он заявил, что, когда месяц спустя решил продать облигации, вновь получил согласие Кантора. Однако на вопрос, обсуждали ли они с Кантором то обстоятельство, что Drexel только что разработала обменную сделку для Caesars, Милкен сказал: «Я думаю, мистер Кантор как представитель старшего руководства и член исполнительного комитета нашей фирмы гораздо лучше меня информирован о ее сотрудничестве с Caesars».

Когда Милкена вторично спросили, обсуждал ли он с Кантором условия сделки, Милкен ответил, что не помнит.

В принципе, конечно, можно допустить, что Милкен, обладая потрясающей памятью на облигации, быстро забывал ординарные события или такие несущественные мелочи, как названия – все без исключения – своих партнерств. Однако показания Милкена неопровержимо свидетельствуют: он прекрасно помнил детали, способные пойти ему на пользу, но демонстрировал полную забывчивость во всем остальном и с поразительным упорством пытался переложить ответственность на Кантора (который много лет ему покровительствовал).

Пресловутые облигации Милкен приобрел у Марка Шенкмана в Shenkman Capital. Шенкман подтверждает, что Милкен купил у него бумаги утром 29 июня, то есть до совещания в Caesars World (но Милкен, разумеется, знал, когда состоится совещание и какова его повестка). Шенкман, впрочем, добавил, что, когда в связи с расследованием его вызвали в Комиссию по ценным бумагам и биржам, он был неприятно поражен, узнав от юриста комиссии, что Милкен, купивший бумаги у Шенкмана, институционального клиента, поместил их на свой личный счет. Вспоминая времена в Lehman Brothers, Шенкман заявил: «В большинстве уолл-стритских фирм – и, конечно, в Lehman – было невозможно совмещать профессиональные и личные интересы подобным образом, то есть помещать на свой счет бумаги, которыми вы оперируете от лица фирмы». Удрученный столь невыгодной для себя сделкой, Шенкман высчитал прибыль Милкена (635 тысяч долларов) и заметил: «Многие за всю жизнь не зарабатывают того, что Майк отхватил за трехминутный разговор по телефону».

Наконец, по ходу вопросов, заданных Милкену, можно заключить, что Coulmbia Savings, First Executive и Princeton-Newport Limited Partnership (его контролировали Джеймс Реган и Эдвард Торп, партнеры Милкена по Belvedere Securities, чикагской брокерской фирме, в которой Милкену принадлежал контрольный пакет) тоже неплохо заработали на обмене бумаг Caesars World. Милкена спросили, сообщал ли он об этой операции Тому Спигелу, Фреду Карру, Джеймсу Регану или Эдварду Торпу между совещанием в Caesars и объявлением обменного предложения две недели спустя. Милкен решительно отрицал что-либо подобное. Затем Милкену задали вопрос, было ли ему известно о продаже облигаций Caesars World с находившегося в Drexel счета фонда высокодоходных облигаций Prudential (который явно не принадлежал к избранному кругу) фонду Columbia Savings примерно за неделю до объявления обменного предложения. Оба счета курировал суперагрессивный продавец Джеймс Даль, фаворит Милена. Милкен заявил, что ничего не знал.

Операция Милкена в очередной раз подтвердила слухи, уже много лет ходившие о Милкене и его «внутреннем круге»: сначала он создавал игроков вроде Спигела и Карра, привязывал их к себе пулами капитала, имевшимися в его распоряжении, а затем вознаграждал (иногда лично, как считали другие покупатели облигаций) такого рода внутренней информацией. Реган и Торп находились в несколько ином положении: хотя их финансовая организациями не зависела напрямую от «мусорных» бумаг Милкена, они управляли инвестициями и состояли в ряде прибыльных партнерств Милкена. Поэтому, насколько можно судить, Милкену тоже было выгодно их вознаграждать. Под конец Милкена спросили, знал ли он членов некоторых партнерств, состоял ли в них сам (речь шла о партнерствах, которые купили бумаги, интересовавшие комиссию) и, в частности, известна ли ему организация, расположенная по адресу: «One First National Plaza», номер 2785, Чикаго (по этому адресу были зарегистрированы по меньшей мере два партнерства Милкена-Регана-Торпа, Belvedere Securities и Dorchester Government Securities). «Мне эта организация неизвестна», – ответил Милкен.

Один бывший сотрудник Drexel, не знавший о расследовании сделки по Caesars World, высказал свое предположение: «Я думаю, вот как могло обстоять дело. Готовится обменное предложение, и Майк хочет, чтобы оно прошло успешно [с высоким процентом обмена]. Он предлагает клиентам купить бумаги заранее, с расчетом на обмен через три недели. В итоге и они получают прибыль, и обмен проходит успешно».

Но даже если Милкен рассуждал именно так, правительство все равно имело основания расследовать подобную сделку (что и произошло в случае с Caesars World). Однако без надежного осведомителя Комиссии по ценным бумагам и биржам было трудно доказать свою правоту, ибо Милкен, как и Боэски в ходе многочисленных расследований (до того как Деннис Левин дал изобличающие показания), всегда мог правдоподобно объяснить, почему он купил те или иные бумаги.

Из многочисленных интервью с людьми, знавшими Милкена, выясняется примечательное обстоятельство: очень многие считали, что Милкен далеко не безгрешен и что правосудие просто не может до него добраться. По мнению некоторых, Милкен нарушал законы о ценных бумагах в силу неистребимого презрения к традиционным условностям и установленным правилам, свойственного аутсайдеру, который желает повиноваться некому высшему закону. Другие полагали, что Милкен стал заложником созданной им Машины и должен был раскручивать ее дальше. Наконец, были и такие, кто утверждал, что Милкеном владела трейдерская страсть к перекрытию собственных рекордов и после десяти лет ослепляющего победного соревнования с самим собой он уже не мог поддерживать преимущество иными способами.

Однако почти никто не упомянул такую простую и глубинную причину, как алчность. Правда, многих, знавших Милкена, поражало, насколько он при своем огромном богатстве равнодушен к удовольствиям жизни. В 1986 году, по оценкам осведомленных людей, состояние Милкена превышало миллиард долларов. Однако в Drexel считали, что с помощью брата Лоуэлла ему удавалось скрывать значительную часть этих денег.

Милкена, несомненно, мало привлекали материальные блага, которые можно купить за деньги. Он не хотел иметь ни парка со статуями, как у Айвена Боэски, ни дворца в Палм-Бич, как у Пельтца, ни даже имения, подобного «Фоксфилду» Айкена. Дом Милкена в Энчино – приятный, но без всяких претензий – абсолютно не похож на усадебный особняк о двадцати двух комнатах. При доме нет сколько-нибудь значительного участка, позволяющего создать уединенное пространство; он стоит в плотно застроенном тупике, где соседские дети (и дети самого Милкена) постоянно гоняют на велосипедах.

По словам одного клиента, побывавшего у Милкена дома, там стоит старенький 19-дюймовый цветной телевизор, который очень плохо работает, а видеомагнитофон появился совсем недавно. Дом обставлен дешевой мебелью и плетеными стульями; в нем нет ни антиквариата, ни картин. Вплоть до последнего времени Милкен ездил на старом «олдсмобиле». Фирма в конце концов убедила его взять водителя – вероятно, после того как Милкен в 1984 году попал в аварию и в результате оказался должен 30 тысяч долларов. Теперь Милкен ездит на «мерседесе» с турбодизелем и водителем. Последний является естественной уступкой требованиям личной безопасности, но противоречит персональному стилю Милкена. Согласившись еще на одну уступку, Микен недавно нанял четырех охранников.

Лори, жена Милкена, – он был влюблен в нее со школьных лет и, как утверждает Стив Уинн, встречался только с ней одной – тоже не стремилась к показной роскоши. На званых вечерах, например в Фонде Симона Визенталя (эта организация разыскивает нацистских преступников), она появлялась в скромных костюмах и украшениях, в то время как прочие дамы щеголяли мехами и огромными драгоценными камнями. Лори серьезно увлекалась сочинительством, посвящала ему массу времени и много лет участвовала в различных литературных семинарах. Она писала главным образом небольшие рассказы, ни один из которых, по-видимому, не был опубликован. Милкен, по слухам, предложил купить ей издательство, но Лори отказалась.

Иными словами, свои деньги Милкену буквально не на что было тратить. Правда, время от времени он делал небольшие пожертвования некоторым организациям – в частности, тому же Фонду Симона Визенталя – и (через семейный фонд Милкенов) поддерживал ряд образовательных программ в штате Калифорния и по стране в целом. Выходила ли его филантропия за эти пределы, никто не знал.

Если Милкен явно не любил тратить деньги, то, напротив, он с самого начала был склонен их копить. И теперь, после многих лет упорного труда, он все так же стремился не упустить ни одной сделки, так же стремился «доить» лучших клиентов («Если мы не можем взять деньги с друзей, с кого мы их тогда возьмем?») и требовал свою обязательную дань в каждой сделке, где мог ее получить. Наконец, по мнению одного сотрудника Drexel, он все так же обсчитывал своих партнеров.

«По поводу каждого LBO Майкл заключал с фирмой своего рода соглашение, – объяснил этот сотрудник. – Часть прибыли получает Майкл [со своей группой], часть получает фирма, а еще часть – фонд отдела корпоративных финансов. Львиная доля, естественно, достается Майклу. Потом Майкл заявляет клиенту, что 10% акций идут Drexel, a 30% – инвесторам, поскольку нужно достойно компенсировать им риск приобретения всех этих субординированных обязательств. Но 30% он инвесторам не отдает. Он отдает максимум 10%, а остальные 20% откладывает про запас. Внутри фирмы нарастает большое недовольство. Фред [Джозеф] все знал, но ничего не делал. Действительно, многие ловчат с подоходным налогом, думая, что обсчитывают только имперсональное правительство, но вот надувать друзей мало кто отважится. При всей исключительной творческой одаренности Майкл, – закончил этот сотрудник, – один из самых скупых, беспринципных и алчных людей на свете».

В 1986 году людям, давно знавшим Милкена, стало казаться, что он, и так всегда невероятно цепкий, напоминает кружащегося дервиша, которому удается контролировать буквально все и всех. Один старинный клиент подметил, что Милкен проявляет все меньше и меньше радости, в прежние годы достаточно ему свойственной, и все больше одержимости. Другие наблюдатели подтвердили, что Милкен выглядел более «чокнутым», чем в семидесятые годы, – хотя и тогда он был едва ли не самым энергичным и стремительным человеком, какого они встречали. В показаниях, данных Комиссии по ценным бумагам и биржам в 1980 году, Милкен заявил, что в 1979 году за день проводил в среднем двести телефонных разговоров. Более того, по утверждению Милкена, говоря с одним человеком, он способен поддерживать «еще десять разговоров» с другими: «При этом я выслушиваю процентов двадцать пять того, что мне сообщают… Я отхожу и опять подхожу и во время любого разговора продаю и покупаю бумаги».

В показаниях 1982 года, по случаю очередного расследования, Милкен заявил, что проводит 500 телефонных разговоров в день. А в показаниях в сентябре 1986 года речь идет уже «наверное, о тысяче вопросов в день». Такую сверхчеловеческую скорость невозможно было поддерживать без издержек. «Если вы говорите с Майклом минуты три-четыре, – пояснил один сотрудник, – он схватывает столько, что другому на это понадобились бы часы или даже дни. Однако когда время уменьшается до двух минут, его адекватность резко падает. Но он все равно желает решать сам. Он слушает вас еще сорок секунд и принимает неудачное решение, поскольку получил слишком мало информации. А ведь он еще человек невероятно властный и уверенный в собственной непогрешимости».

Из примерно тридцати или сорока телефонных разговоров, которые этот сотрудник провел с Милкеном по поводу конкретного выпуска облигаций, «лишь два или три были относительно осмысленны. Мы были на связи обычно секунд тридцать, причем по телефону ведь нельзя понять, слушает он вас или закрыл трубку рукой и говорит с кем-нибудь еще. Вы излагаете свою мысль, заканчиваете и слышите: „Я здесь" (так он обычно всем повторяет)».

В 1986 году, подытожил рассказчик, у Милкена «не было достаточной информации. Память у него потрясающая, но к тому времени это феноменальное хранилище, видимо, уже настолько переполнилось, что не могло вместить больше».

Многие считали, что Милкен все больше терял чувство реальности – не только под влиянием лихорадочной деятельности, но и потому, что гордыня не покидала его и в относительно спокойные моменты вне торговой площадки. Милкен всегда хотел выглядеть скромным и уважительным. Ему нравилось думать, что он кажется даже смиренным. Но годы почти бесконтрольного владычества, годы стремительного взлета его авторитета, годы слепого доверия приближенных и клиентов к его словам взяли свое. Окружающие смотрели на Милкена как на мессию, и он стал вести себя так, словно действительно им был.

В 1985– 1986 годах руководители многих американских компаний -пусть и не из списка «Fortune 500», но достаточно крупных, стоимостью миллионов в 300, – совершили паломничество в Беверли-Хиллз, дабы засвидетельствовать Милкену свое почтение. В течение рабочего дня Милкен, как правило, никого не принимал и обычно назначал такие встречи на время между закрытием торгов и их началом в 4:30 утра. И тогда, в своем тронном зале, он, наконец, сменял 30-секундные эскапады на пространные монологи о макроэкономике, мировом положении и прочих предметах, приходивших на его царственный ум.

В последний день токийской конференции по облигациям в ноябре 1986 года (ознаменовавшей начало экспансии Милкена в Японию после покорения собственной территории) посол США в Японии Майк Мэнсфилд, довольно резкий 87-летний господин (он выступил на конференции в качестве почетного оратора), пригласил Милкена на завтрак в посольство. Это был совершенно формальный визит вежливости. Такие встречи проходят по определенному протоколу: светская беседа, в которой обе стороны через небольшое время передают слово друг другу. Однако Милкен, как рассказывают, единолично держал речь чуть ли не час, не давая Мэнсфилду вставить ни слова. Почти до конца визита он, переходя с темы на тему, вещал об экономике, акциях, мировой политике, курсах валют, макроэкономике – евангелие от Милкена. Милкен давно проповедовал свое финансовое евангелие, но теперь сознание собственной значимости настолько ослепило его, что он забыл о вежливости – и, вероятно, еще о многих вещах.

Едва управляющие Drexel возвратились с токийской конференции, упоенные успехом международного начинания, как после закрытия торгов в пятницу, 14 ноября 1986 года (этот день они потом мрачно нарекли Днем Боэски), прошло сообщение, что Айвен Боэски признал себя виновным в злоупотреблении внутренней конфиденциальной информацией и согласился заплатить штраф в 100 миллионов долларов – самый крупный на то время. Кроме того, Боэски согласился сотрудничать с правительством в расследовании сделок с использованием внутренней информации на Уолл-стрит. Именно в этот день переплетенные в кожу тома материалов по вызвавшей в Drexel много споров 640-миллионной эмиссии для Боэски, проведенной весной 1986 года, доставили в кабинет Стивена Уэйнрота, инвестиционного банкира Drexel, который курировал это размещение. Уэйнрот обычно добавлял новые тома к тем, что уже стояли у него на полках. Однако самого Уэйнрота не было, и секретарша, узнав последние новости, убрала эти тома в шкаф.

Следующие четыре месяца Уэйнрот (в числе немногих выступавший, между прочим, против размещения бумаг Боэски) распутывал сделку. Держатели облигаций в конце концов получили свое. А вот партнеры Боэски по арбитражному фонду понесли убытки и подал иски на Боэски, Drexel и юридическую фирму Fried, Frank, Harris Shriver and Jacobson, которая консультировала Боэски по этой и многим прочим операциям. К середине марта 1987 года все удалось завершить, и Drexel увековечила это событие не традиционным «памятником» (миниатюрной обложкой проспекта, заключенной в пластик) а гигантским розовым ластиком, на котором была выдавлена сумма почившей эмиссии – 640 миллионов долларов.

Но связи Милкена с Боэски трудно было стереть даже таким ластиком. Сразу же после признания Боэски Комиссия по ценным бумагам и биржам отправила в суд запросы по поводу десятка с лишним ценных бумаг и участия в сделках с ними Майкла Милкена, Карла Айкена, Виктора Познера, Бойда Джеффриса из лос-анджелесской фирмы Jefferies and Company и других. Управляющие Drexel почувствовали, что их худшие майские опасения в связи с арестом Денниса Левина, утихшие в эйфорический период лета и осени, начали сбываться.

Когда арестовали Левина, в Drexel не сомневались, что он любыми способами будет спасать свою шкуру. Правда, в Drexel Левин проработал только год с небольшим и, по мнению его коллег из нью-йоркского отдела корпоративных финансов, вряд ли успел тесно сблизиться с группой Милкена и узнать что-либо существенное о делах на Диком Западе. Но если он все-таки о чем-то знал? Или, например, домыслил от себя? Или, наконец, выдал того, кто знал?

В течение лета перед судом один за другим предстали те, кого Левин втянул в свои аферы, а теперь сдавал правосудию: инвестиционные банкиры Аира Соколов из Shearson Lehman Brothers, Дейвид Браун из Goldman, Sachs и Роберт Уилкис из Lazard Freres, а также юрист Илан Рейх (протеже Мартина Липтона) из Wachtell, Lipton. С каждым новым разоблачением скандал все больше удалялся от Drexel и приобретал «общестритские» масштабы. К тому же в преступный сговор с Левином входили только второразрядные дельцы в области слияний и приобретений. Ничто пока не свидетельствовало о связях Левина с ключевыми фигурами мира сего.

Но тут всплыл Боэски. Уже давно арбитражеры, инвестиционщики и трейдеры говорили в своем кругу, а от случая к случаю намекали – хотя и конфиденциально – журналистам (в том числе и автору этой книги), что Боэски использует внутреннюю информацию. 14 ноября Уолл-стрит испытала шок не потому, что раскрылась деятельность Боэски (ибо кто же о ней не подозревал?), а потому, что его, наконец, схватили за руку. Слишком уж прозорливые предвидения Боэски раз за разом привлекали внимание Комиссии по ценным бумагам и биржам, но, до тех пор, пока Левин не дал изобличающие показания, крепость Боэски оставалась неприступной. Теперь она рушилась, как карточный домик.

Внезапно под прицелом очутилась едва ли не вся Уолл-стрит. Ведь Боэски был крупнейшим арбитражером на Стрит, ставил сотни миллионов долларов, буквально жил и дышал игрой в слияния и приобретения, лихорадочно работал по 21 часу в день и, несомненно, представлял собой нервный узел этих операций. Он следил за событиями с командного пункта, проводил многие часы у экранов с котировками и непрерывно связывался по 160 прямым линиям с биржевыми брокерами, арбитражерами и другими нужными людьми. Сверхактивный Боэски поддерживал контакты с каждым сколько-нибудь значительным игроком на Уолл-стрит. А по поводу одного звездного игрока, Мартина Сигела (когда он еще был в Kidder), ходили упорные слухи, что именно он снабжал Боэски закрытой информацией, которую тот постоянно искал.

А теперь Боэски, как и Левин, наверняка должен будет сдать своих Уилкисов, Браунов, Соколовых и Рейхов. И не приходилось сомневаться, что осведомители Боэски окажутся настолько же крупнее, насколько сам Боэски крупнее Левина: ведь Боэски имел выход на самого Короля.

Боэски вел дела с Милкеном по крайней мере с середины 1983 года. Тогда Drexel привлекла 100 миллионов долларов для подконтрольной Боэски Vagabond Hotels, дочерней компании Beverly Hills Hotel Corporation. Роскошный отель «Bevely Hills» в 1981 году перешел под управление Боэски от родственников жены – после смерти патриарха тамошнего семейства Бена Зильберстайна. За размещение бумаг Vagabond – поступления от него частично предназначались для рисковых арбитражных операций Боэски – Drexel по своей устоявшейся традиции взяла часть комиссионных варрантами, дававшими ей долю в Vagabond (потом компания стала называться Northview Corporation).

Затем, в апреле 1984 года, Drexel провела частное размещение «мусорных» облигаций на 109 миллионов долларов для арбитражного партнерства Боэски. Хотя 109 миллионов и выглядят пустяком по сравнению с 640 миллионами, полученными два года спустя, тогда эта сумма составляла примерно половину всего капитала Боэски. Иными словами, в смысле финансирования он сильно зависел от Drexel.

В интервью начала 1984 года юрист и близкий друг Боэски, Стивен Фрейдин из Fried, Frank, упомянул Милкена в числе немногих важных для Боэски и хорошо знавших его персонажей. Их дружба – или, скорее, отношения, основанные на взаимной эксплуатации (ибо на свете найдется мало людей более эгоистичных, чем Боэски и Милкен), – началась еще до того, как Милкен стал признанным маэстро мира поглощений. Однако эти отношения (и возможность использовать их для злоупотреблений), несомненно, должны были укрепиться, когда Милкен стал обладать огромной информацией, столь желанной для всеядного Боэски. По словам одного компаньона, имевшего дела с ними обоими, Боэски (гордившийся своей способностью спать по три-четыре часа в сутки) звонил Милкену (который обладал такой же способностью) почти каждое утро, как только тот появлялся в офисе, – между 4:00 и 4:30.

Сложившийся симбиоз делал возможными злоупотребления, чрезмерные даже для Милкена. Другое дело, что Милкен отнюдь не считал их злоупотреблениями. Напротив, потенциальный конфликт интересов Милкен неизменно толковал как синхронизацию интересов в своей вселенной, где все было взаимозависимо, где он размещал долговые бумаги, владел этими бумагами, владел акциями эмитентов и размещал у них обязательства других компаний. В данном случае Милкен и Drexel не только занимались размещением бумаг Боэски и, скорее всего, многими из них владели, но как акционеры участвовали в прибыли от его арбитражных операций. А Боэски в своих операциях ставил на исход сделок (причем ставил суммы, на этот исход влиявшие), которые планировал и финансировал Милкен. Иными словами, в случае необходимости они могли прекрасно взаимодействовать.

И действительно взаимодействовали. Это следовало из первых же показаний Боэски или, во всяком случае, из публикаций в прессе – прежде всего, из статей Джеймса Стюарта и Дэниеля Херцберга, опубликованных в «The Wall Street Journal» за шесть месяцев после Дня Боэски.

Уже в первые две недели деятельность Drexel начали расследовать Комиссия по ценным бумагам и биржам и федеральное большое жюри. К началу февраля 1987 года версия государственного обвинения (в изложении «Journal») выглядела так.

Центральным пунктом обвинения против Милкена и других сотрудников Drexel стал платеж в размере 5,3 миллиона долларов, который Боэски в марте 1986 года перевел на счет Drexel. По сведениям Стюарта и Херцберга, платеж вызвал вопросы у аудиторов Боэски из фирмы Oppenheim, Appel, Dixon and Company. Боэски заявил аудиторам, что заплатил за «консультирование», но не смог представить соответствующие документы. Затем он позвонил в Беверли-Хиллз, и оттуда поступило письмо – за подписями Лоуэлла Милкена и сотрудника Отдела Доналда Бальзера, – подтверждавшее, что деньги получены за «консультирование и прочие подобные услуги».

Стюарт и Херцберг приводят версию источника, «близкого к государственному обвинению», в соответствии с которой платеж предназначался для компенсации диспропорций в прибылях и убытках Drexel и Боэски за определенный период. Согласно источнику, эти прибыли и убытки были связаны с тем, что Боэски покупал и «придерживал» акции по просьбе Милкена, а Милкен оказывал ему такие же услуги. Когда один инвестор «придерживает» акции для другого, чтобы скрыть их настоящего владельца, ему обычно гарантируют компенсацию убытков. В некоторых случаях, указал источник, Боэски гарантировалось не только возмещение убытков, понесенных при покупке акций для Милкена, но и процент прибыли с последующей продажи акций. Иными словами, сумма 5,3 миллиона образовалась после того, как Боэски сложил убытки и прибыли по акциям, которые держал для Drexel, и вычел положенный ему процент за услуги.

Если все это было правдой, правосудие могло предъявить множество обвинений: несоблюдение правил предоставления форм в Комиссию по ценным бумагам и биржам; сокрытие сведений о собственном капитале; незаконное манипулирование рынком; нарушение законов о тендерных предложениях; нарушение законов о ведении отчетности; фальсификация документов; нарушение законов о ценных бумагах и, наконец, сговор с целью совершения вышеперечисленных преступлений. Кроме того, если Боэски действительно «складировал» акции для Drexel в ожидании грядущего поглощения (о котором руководство Drexel располагало закрытой информацией), то Drexel – коли она действительно злоупотребила закрытой информацией – могли предъявить требование о возмещении ущерба в троекратном размере всей полученной на этой сделке прибыли.

Взаимное резервирование акций, несомненно, устраивало Милкена и Боэски по целому ряду причин. Боэски, при своих гигантских аппетитах всегда нарушавший требуемую пропорцию собственного капитала и долга, мог скрыть истинный размер своих заимствований, «складируя» их у Милкена. Или, если он готовил поглощение, получал возможность не заполнять форму 13D, обязательную в случае приобретения более 5% акций компании. (В начале 1984 года Боэски заявил, что намерен перейти от арбитража к «коммерческому кредитованию».) Наконец, он мог покупать акции, руководствуясь закрытой информацией о готовящейся сделке, и маскировать свои приобретения так, чтобы не вызвать подозрения у Комиссии по ценным бумагам и биржам.

Милкен, со своей стороны, был заинтересован «складировать» акции у Боэски, если Drexel не могла покупать их в открытую, поскольку владела информацией о готовящейся сделке. Милкену, далее, было выгодно не числиться номинальным владельцем акций, но иметь их под рукой, когда нужно было надавить на мишень, пригрозив поглощением (как он поступил, например, с Wickes). Наконец, он мог облегчить задачу нужному человеку (например, Виктору Познеру, когда тот собрался установить контроль над Fischbach) путем приобретения акций, по тем или иным причинам рискованного для самого Милкена. Так или иначе, Милкен, который искусно передвигал фигуры на доске и строил многоходовые комбинации, располагал массой возможностей использовать тайно приобретенные акции.

По сведениям Стюарта и Херцберга в «Journal», акции Fischbach вместе с акциями семи других компаний (Gulf + Western, Unocal, Trans-world, Phillips Petroleum, Diamond Shamrock, Lorimar-Telepictures и Harris Graphics) и были предметом 5,3-миллионного платежа. Управляющие Drexel считали, что именно Fischbach больше всего интересовала следственные инстанции.

Действительно, когда в апреле 1987 года Боэски было предъявлено обвинение в преступном деянии (по иску Комиссии по ценным бумагам и биржам он ранее достиг мирового соглашения), Боэски признал себя виновным в преступном сговоре с целью дезинформировать комиссию относительно обстоятельств приобретения машиностроительной компании Fischbach. Согласно обвинительному документу, инициатор сговора поручил Боэски приобрести акции Fischbach и впоследствии компенсировал ему убытки «в рамках общего соглашения о комплексной взаимной компенсации по ряду финансовых позиций». Согласно источникам, процитированным у Стюарта и Херцберга, Милкен был инициатором сговора, а взаимная компенсация – одним из предметов 5,3-миллионного платежа.

Эпопею Fischbach, достаточно полно (за исключением неизвестных тогда обстоятельств сговора Милкена и Боэски) изложенную Алланом Слоуном в декабрьском номере «Forbes» за 1985 год, и впрямь можно считать образцовой импровизацией Милкена. Все началось в 1983 году, когда Виктор Познер (в то время он был на хорошем счету в Drexel и входил в избранный круг игроков Милкена), желавший завладеть Fischbach, испытывал трудности. В 1980 году Познер и Fischbach договорились о моратории, согласно которому Познер мог приобрести более 24,9% акций компании лишь в том случае, если иной покупатель приобретет больше 10%. В декабре 1983 года First Executive Фреда Kappa обратила принадлежавшие ей конвертируемые облигации Fischbach в акции и получила 13,1% в компании. В январе 1984 года Fischbach выкупила долю Карра по рыночной цене.

В апреле 1984 года Познер подал иск на Fischbach и заявил, что интервенция Карра аннулировала мораторий. Тогда же, в апреле, Боэски начал скупать акции Fischbach и к лету аккумулировал 13,4%.

Познер с полным основанием заявил, что мораторий дважды нарушен, увеличил свой пакет до 28% и получил разрешение надзорных антитрестовских инстанций купить более 50%. Как только Познер приобрел 51% акций, Fischbach отказалась от дальнейшей борьбы и согласилась перейти под контроль Познера.

В феврале 1985 года Drexel привлекла 48 миллионов долларов для Pennsylvania Engineering Познера. В том же феврале Боэски продал все свои акции Fischbach в Лондоне по 45 долларов (в Нью-Йорке они котировались ниже 40 долларов). Кроме того, Боэски продал конвертируемые обязательства Fischbach на внебиржевом рынке по цене выше номинала. В тот же день Pennsylvania Engineering купила на внебиржевом рынке такое же количество акций (по 45 долларов) и конвертируемых обязательств Fischbach. Основная часть привлеченных Drexel 48 миллионов как раз и пошла на эту покупку. В конце концов Познер приобрел более 50% акций Fischbach и в октябре 1985 года стал председателем правления компании.

Подписка для Pennsylvania Engineering проходила в то время, когда Познер пытался найти деньги на приобретение National Can, – через несколько месяцев после того, как руководство Drexel решило больше не финансировать Познера. Один управляющий Drexel заявил: «Верно, мы приняли такое решение. Но подписка для Pennsylvania Engineering шла на Fischbach, а все это дело заварилось раньше, но кончилось позже».

Действительно, козни Познера против Fischbach начались раньше, чем Drexel решила не давать ему денег. Но одно это обстоятельство никак не заставило бы Милкена и его коллег пересмотреть свое решение, если бы они уже не были вовлечены в дело. А они – если информация обвинения достоверна (и Милкен на самом деле руководил сговором) – активно в нем участвовали.

Согласно данным обвинения, Боэски (как он подтвердил в своем признании) с самого начала получил от организаторов сговора заверения о возмещении всех потерь в операциях с акциями Fischbach. Боэски подтвердил также, что участники сговора организовали покупку имевшихся у него бумаг Fischbach по ценам выше рыночных. Боэски понес на этих бумагах убытки, но они были бы гораздо больше, если бы он не продал бумаги Познеру на 20% выше рыночной стоимости. Благодаря подписке для Pennsylvania Engineering Познер получил деньги для приобретения компании, а Милкен – возможность компенсировать потери Боэски (что он ему, как предполагалось, изначально гарантировал).

Стоит только вспомнить маневры Милкена (прочесывание страны на предмет покупателей, ставка на Пельтца в отсутствие прочих желающих, добывание всей необходимой суммы) по избавлению Познера из ловушки в National Can – и сценарий операции по Fischbach, выдвинутый обвинением, становится вполне правдоподобным. Операция и впрямь проведена в классическом стиле Милкена: контролировать все, подправить здесь, подвернуть там, перевести фигуры в наступление, прижать противника, наладить взаимопомощь – и все в стремительном темпе, но сообразно конечной цели и с сохранением точнейшего баланса в масштабах всего предприятия.

Весьма показательно и то, что все эти хитросплетения в данном случае не приносили прибыли. Размещение обязательств Pennsylvania Engineering под 17-22% пришлось на период резкого спада основного бизнеса компании, что делало обслуживание долга весьма проблематичным. Бизнес Fischbach в то время тоже переживал сложности, так что и на него надежды было мало. Достаточно привлекательная, когда Познер положил на нее глаз, Fischbach достигла пика прибыли (26,7 миллиона долларов) в 1983 году, а в 1986 году показала убытки на 29 миллионов. В середине 1987 года империя Познера входила в штопор с нарастающей скоростью, чем веско подтверждала мудрость принятого осенью 1984 года решения Drexel прекратить финансирование Познера – решения, о невыполнении которого руководство Drexel, несомненно, впоследствии очень сожалело.

Если в одних случаях, например в сделке по Fischbach, машина Милкена выполняла на удивление слаженные и тонкие операции, то в других она ограничивалась грубым нажимом. Милкен, например, явно использовал Стейнберга в качестве дубинки, чтобы заполучить Wickes. Из той же серии попытка вымогательства в отношении Staley Continental, имевшая место в ноябре 1986 года – незадолго до Дня Боэски. Тогда клевреты Милкена еще не подозревали, насколько близок конец, и вели бизнес Отдела в привычной манере.

В феврале 1987 года Staley подала иск на Drexel, обвинив последнюю «в попытке вымогательства с целью вынудить ее принять услуги Drexel в качестве инвестиционного банка и осуществить кредитованный выкуп компании объединенной группой Drexel и управляющих Staley». Иск рассматривался в обычном порядке, как частный и гражданский. Однако управляющие Drexel говорили, что он явно привлек внимание государственных органов, поскольку Комиссия по ценным бумагам и биржам в своих расследованиях живо интересовалась делом Staley.

Как рассказал один бывший управляющий, Drexel с помощью Bruxelles Lambert еще в начале восьмидесятых годов пыталась заманить Staley, известную продовольственную компанию, в число своих клиентов, но получила отказ. В середине восьмидесятых от Drexel уже нельзя было так легко отделаться. По утверждению Staley, Drexel и некоторые ее клиенты начали скупать акции компании в конце октября 1986 года. 3 ноября представитель Drexel связался с главным финансовым управляющим Staley Робертом Хоффманом и предложил услуги Drexel в качестве инвестиционного банка. Три дня спустя фаворит Милкена, отвечавший в Drexel за скупку акций Staley, продавец-трейдер Джеймс Даль (он был центральным фигурантом и в иске Beverly Hills Savings and Loan против Drexel), сообщил Хоффману, что Drexel аккумулировала около 1,5 миллиона (более 5%) акций и может приобрести еще больше. Поэтому Даль настоятельно отговаривал Хоффмана от запланированного выпуска обыкновенных акций.

11 ноября, говорится в иске, Даль предложил Хоффману организовать кредитованный выкуп компании с участием менеджмента. Он вновь предупредил, что не советует проводить выпуск акций с каким-либо иным инвестиционным банком кроме Drexel. 13 ноября Staley зарегистрировала в Комиссии по ценным бумагам и биржам выпуск четырех миллионов акций, организация которого была поручена Merrill Lynch и First Boston. Даль пригрозил сорвать выпуск; в течение нескольких дней произошел массовый сброс акций Staley, и их цена упала на пять долларов. Главный консультант Staley Роберт Скотт заявил «The Wall Street Journal»: «Drexel завалила наш выпуск».

21 ноября Staley аннулировала выпуск и подала заявление в комиссию о новом выпуске привилегированных акций. Расходы, связанные с пересмотром условий выпуска, составили 70 миллионов долларов, и Staley требовала у Drexel возместить их. Кроме того, Staley требовала вдвое больше в качестве компенсации морального ущерба.

Как сказано в иске, по наглости с Drexel могли сравниться лишь заявления самого Даля. Он открыто признал, что Drexel не подавала форму 13D, хотя и приобрела более 5% акций Staley; эта форма, пояснил Даль, «мешает бизнесу». Убеждая Хоффмана, что Drexel заинтересована в кредитованном выкупе совместно с управляющими, Даль якобы заявил: «Drexel не проводит принципиального различия между долгом и собственным капиталом; ведь жизненные циклы компаний кратковременны. Drexel может приватизировать Staley за 48 часов».

Предостерегая Хоффмана от выпуска акций, Даль, в частности, сказал: «Хорошо бы нам посидеть вместе и договориться, пока вы не нарушили моих планов, а я не нарушил ваших». Выпуск новых акций, пояснил он, невыгоден Drexel (поскольку разводняет стоимость ее пакета), и если все же будет проведен, «то сразу же кто-нибудь подаст форму 13D по 40 долларов за акцию и менеджменту придется плохо». Затем, когда Staley решила продолжать, Даль поинтересовался возможной ценой сделки и заметил, что ему «очень бы не хотелось видеть, как Drexel ее завалит».

Именно такая Drexel – наглая, угрожающая «коза ностра» ценных бумаг, открыто манипулирующая рынком, – была особенно ненавистна фирмам-конкурентам и компаниям-жертвам. Хотя Drexel к моменту подачи иска Staley находилась в тяжелом положении, в центре длившегося уже три месяца правительственного расследования, инвестиционно-банковское сообщество встретило очередной иск радостными аплодисментами. И как в свое время конкуренты распространяли копии иска Green Tree, так теперь (по утверждению руководства Drexel) Salomon разослала своим клиентам копии иска Staley.

Те, кто хорошо знал Даля, мало сомневались в подлинности процитированных высказываний. И в буквальном, и в переносном смыслах эти слова прекрасно выражали господствовавшее умонастроение Беверли-Хиллз. И хотя некоторые знакомые Даля допускали, что он мог войти в раж и действовать на свой страх и риск, без санкции Милкена – они единодушно признавали, что именно такой стиль поведения и культивировался в Отделе. «Заявления Джима Даля, – подтвердил бывший сотрудник Drexel, – скорее правило, чем исключение [для Беверли-Хиллз]».

Кроме того, крайне маловероятно, что Милкен, который был одержим идеей тотального контроля и в показаниях перед Комиссией по ценным бумагам и биржам несколькими годами ранее хвастался своей постоянно растущей способностью слышать каждое слово у себя на торговой площадке, ничего не знал о махинациях Даля со Staley. По словам бывшего члена группы Милкена, «Майк контролировал все. Он, как генерал Паттон, стоял на самой вершине горы. Он все видел и все слышал».

Официальная позиция Drexel сводилась к тому, что иск Staley необоснован. По утверждению одного сотрудника фирмы, ее руководство, которому Staley в ноябре пожаловалась на Даля, признало, что Даль позволил себе «неподобающие» высказывания, и немедленно заверило Staley, что никоим образом не намерено дестабилизировать компанию. Drexel и Staley, добавил этот сотрудник, уже разрабатывали соглашение о моратории, когда Staley вдруг подала иск. Кроме того, после объявления о новом выпуске Drexel купила акций Staley больше, чем продала, а потому слова Даля оказались чистой болтовней: Drexel никак не препятствовала новому выпуску, и ни малейших оснований для иска не было.

Но даже если Drexel действительно не рискнула выполнить угрозы Даля, дело Staley, по мнению автора этой книги, является хрестоматийным примером тактики, типичной для системы Милкена и нарушавшей требования процедуры 13D: аккумулировать более 5% акций, но не заявлять об этом официально, а использовать пакет для шантажа. Милкен мастерски разрабатывал подобные сценарии. Он знал, где есть конвертируемые облигации и значительные пакеты акций, он мог посоветовать своим клиентам купить их, он умел в нужный момент продемонстрировать их совокупный вес, не заполняя форму 13D и не уведомляя контролирующие инстанции, что все эти бумаги используются единым блоком для одной цели.

Еще в те времена, когда Милкен только начал торговать облигациями и не имел возможности отбирать клиентов по своему вкусу, он уже прекрасно понимал, что владение существенной долей акций компании (и даже ее долговых обязательств) дает шанс установить над ней контроль. Милкен попробовал внедриться в Rapid-American Риклиса и был довольно хорошо принят. Потом он повторил то же самое с Daylin Сиголоффа, но получил отказ. Милкен, который спустя много лет заявил Сиголоффу (уже по поводу Wickes), что акции, которыми он распоряжается (хотя они и принадлежат другим), позволяют ему фактически контролировать компанию, просто имел гораздо больше власти и мог управлять движением чужих акций. Но во всем прочем он остался прежним Милкеном.

Правительственные органы давно интересовались тем, как Drexel компоновала пакеты акций с нарушением правил обнародования информации и маскировала владение ими. Но в первые месяцы 1987 года они стали усиленно искать доказательства прочих, более рядовых, злоупотреблений закрытой информацией. И в прежние годы Комиссия по ценным бумагам и биржам расследовала, хотя и тщетно, случаи передачи нужных сведений нужным клиентам со стороны Милкена. В прессе сообщили, что органы расследования вызывали в суд Родриго Роху и Гая Доува, чтобы установить, действительно ли Atlantic Capital – по наводке Drexel – инвестировала в обыкновенные акции до объявления тендерных предложений. Если предположения следственных органов были справедливы, это давало Atlantic Capital очень весомый стимул (помимо высокодоходных облигаций) оставаться, вероятно, самым крупным подписчиком на «мусорные» бумаги, выпущенные под поглощения 1985 года. Фонд имел самый непосредственный интерес в прохождении сделок, поскольку владел долей капитала поглощаемой компании, и, конечно, отплачивал Drexel за ее советы.

По мере того как расследование приобретало более широкие масштабы, в поле его зрения попала еще одна оперативная группа Милкена – компании Регана-Торпа. Джеймс Реган, Эдвард Торп и их компаньоны стали партнерами Милкена еще с тех времен, как начали использовать «голые» казначейские облигации в операциях Dorchester Government Securities и Belvedere Securities. В 1985 году Комиссия по ценным бумагам и биржам заинтересовалась их деятельностью в связи с расследованием по Caesars World. В декабре 1987 года представители федеральных властей изъяли более шестидесяти коробок всевозможной отчетности (начиная с января 1984 года) трех располагавшихся по одному адресу в Принстоне, Нью-Джерси, фирм – Princeton-Newport Arbitrage Partners, Egnlewood Partners и Oakley-Sutton Management Corporation. Насколько можно судить по ордерам на обыск, следственные инстанции явно надеялись получить доказательства того, что взаимное «резервирование» ценных бумаг обеспечивала специально организованная трейдерская система. Также они рассчитывали найти доказательства незаконного уклонения от налогов под предлогом потерь, вызванных якобы хеджированием сделок с конвертируемыми облигациями и варрантами. В числе лиц, фигурировавших в ордерах на обыск, был и Брюс Ньюберг, трейдер Милкена, который ведал конвертируемыми бумагами (хотя и ушел с торговой площадки).

В первые же месяцы расследования у всех сложилось впечатление, что оно, в отличие от прежних, не будет долгим и безрезультатным. В марте и апреле 1987 года вердикта по делу Милкена и Drexel на Уолл-стрит ожидали чуть ли не каждую пятницу до закрытия торгов. Ожидания подогревались, естественно, сообщениями прессы, желавшей как можно подробнее изобразить позицию властей в грядущем процессе против Drexel.

И ожидания оправдались. Многие предсказания прессы на полугодие после Дня Боэски не сбылись, но зато случилось другое. Боэски сдал (такой поворот на Стрит предвидели почти все) Мартина Сигела. 13 февраля 1987 года Сигел признал себя виновным по двум пунктам обвинения (уклонение от налогов и сговор с целью нарушения законов о ценных бумагах) и согласился заплатить гражданские пени на сумму девять миллионов долларов. Однако инсайдерские сделки с Боэски, в которых его обвинили, относились еще ко временам Kidder – до прихода в Drexel.

Между тем Сигел дал показания на Роберта Фримена, начальника арбитражного отдела непогрешимой Goldman, Sachs; на Ричарда Уайтона, начальника арбитража в Kidder, Peabody; и Тимоти Тейбора, бывшего руководителя арбитражного отдела в Merrill Lynch. Троицу арестовали накануне того, как Сигел признал себя виновным, и обвинили в сговоре с целью нарушения закона о конфиденциальной информации. Однако в мае 1987 года обвинения против трех вышеназванных лиц были отозваны.

20 марта 1987 года Бойд Джеффрис, председатель правления Jefferies Group – брокерской фирмы в Лос-Анджелесе, которая принимала активное участие в целом ряде поглощений, – признал себя виновным по двум пунктам обвинения в нарушении законов о ценных бумагах и подписал мировое соглашение с Комиссией по ценным бумагам и биржам касательно обвинений в рыночных махинациях и противозаконном «резервировании» акций для Боэски.

1 апреля – в день открытия очередного Бала хищников 1987 года – многие сотрудники и клиенты Drexel уже не сомневались, что правительство взялось за дело со всей серьезностью. Фримена, Уайтона и Тейбора арестовали без предупреждения, причем Уайтону надели наручники прямо в офисе. Кое-кто в Drexel предрекал даже, что и Милкена демонстративно арестуют на Балу. Тем не менее конференция собрала рекордное количество участников, причем не столько любопытствующих, сколько сочувствующих.

Фред Джозеф казался больным и внезапно постаревшим. Другие управляющие Drexel тоже выглядели подавленными и удрученными. Особенно изможденный вид был у Кейри Маульташа. Маульташ (он работал в Беьерли-Хиллз, а потом перешел в Нью-Йорк) осуществлял, согласно сведениям Стюарта и Херцберга, технический контроль за операциями Милкена и в конце каждого рабочего дня уничтожал компьютерные распечатки всех сделок. В Зале для поло (где впервые не было девочек от Энгеля) царило мрачное затишье. («Это все из-за Первой поправки к Конституции», – кисло заметил один управляющий Drexel, имея в виду разоблачения прессы.)

Один только Милкен держался молодцом. Он решил не устраивать столько презентаций, как в прошлые годы: Джозеф и другие коллеги настоятельно посоветовали умерить гонор ради блага фирмы, чтобы не потерять все. Но когда Милкен поднялся на сцену «Beverly Hilton» в заключительный вечер, приверженцы, числом более двух тысяч, встретили его овацией, которой, казалось, не будет конца.

Через полгода после Дня Боэски Drexel стала живым напоминанием старинной мудрости: чем выше поднимешься, тем больнее падать. А фирма взлетела на такие головокружительные высоты и теперь падала столь стремительно, что многие ее управляющие чувствовали себя словно на американских горках.

Многие в Drexel склонны были искать причину на стороне. Первым козлом отпущения они, естественно считали прессу, и прежде всего «The Wall Street Journal», в котором вскоре после Дня Боэски одна за другой появлялись статьи, изобличавшие Милкена, Drexel и созданную ими систему. На роль другого подходило государство в лице Комиссии по ценным бумагам и биржам, генеральной прокуратуры (обе эти инстанции или одну из них можно было заподозрить в передаче информации прессе) и вновь пробудившегося конгресса. Корпоративная элита Америки – члены «клуба избранных», которые боролись с ненавистной Drexel и ее выскочками-клиентами на всех фронтах (в конгрессе, в суде, в Федеральном резервном управлении) и проиграли, но теперь увидели шанс отыграться, – была третьим. Наконец, могли внести свою лепту в травлю Drexel и ее конкуренты на Стрит, некогда возглавившие крестовый поход корпоративной элиты, но потом вынужденные играть по правилам Drexel. Самые проницательные умы в Drexel подозревали даже, что четыре поименованные силы зла объединились в своего рода «дьявольскую лигу».

Через десять дней после Дня Боэски Табби Барнем, 77-летний почетный председатель правления Drexel Burnham, в горьком письме к сотрудникам фирмы написал: «Извращение фактов и даже откровенная ложь в отношении нашей фирмы и некоторых ее представителей приобрели столь вопиющий и целенаправленный характер, что поневоле задумываешься, не заговор ли это с целью погубить нас».

Артур Билгер, партнер отдела корпоративных финансов в Беверли-Хиллз, заявил, выражая мнение многих коллег: «От двадцати до двадцати пяти процентов компаний из списка „Fortune 500" исчезло в 1986 году. Я убежден, что это обстоятельство и, кроме того, наши претензии на крупные нефтяные компании – Gulf, Phillips и Unocal – и стали причиной наших трудностей».

Кое– кто в Drexel считал, что антипатия к фирме имеет более глубокие и давние корни. Они припомнили опасения, которые не раз высказывали евреи, принадлежавшие к влиятельным деловым кругам, когда Drexel только начинала формировать армию своих налетчиков. Пол Леви, главный специалист Drexel по операции 3(а).9 (незарегистрированный обмен), был предельно краток: «Тут все замешано на антисемитизме. Люди воспринимают Drexel как еврейскую компашку, загребающую слишком много денег».

Однако среди жалоб на преследования время от времени проскальзывали самокритичные нотки. Последствия Дня Боэски со всей ясностью показали, что у Drexel нет друзей на Стрит. В начале восьмидесятых годов, когда фирма разворачивала «мусорный» бизнес, титаны Уолл-стрит относились к ней с презрением. Не с ненавистью, а с презрением. Когда Drexel сама превратилась в титана, ей доставляло удовольствие оставаться аутсайдером, пренебрегать правилами братства и при случае отнимать лакомые куски у членов этого братства. Другие фирмы охотно шли на совместные сделки (по выпуску обыкновенных акций и облигаций инвестиционного класса), чтобы не только делить риски, но и коллегиально распределять блага по Стрит. Милкен ненавидел совместные сделки и терпеть не мог соорганизаторов. Он не желал делиться с другими, и что другие сохранили богатство.

А теперь все вышло боком. Член исполнительного комитета Drexel Говард Бреннер, работавший в фирме еще со времен Burnham and Company, откровенно признал: «Кое-кто из наших коллег [в Drexel], особенно молодых, вел себя очень заносчиво, и вот нам за это достается».

«Я думаю, это расследование поучительно, как притча, – заметил другой управляющий. – Мы несем наказание за гордыню – за то, что никогда не шли навстречу ни в сделках, ни в отношениях с людьми. Мы никому не устраивали презентаций в других городах. Никого не допускали размещать бумаги вместе с нами. Мы отнимали сделку у фирмы, которая уже подготовила проспект. Конечно, и с нами иногда так поступали, но у меня большое подозрение, что мы всегда начинали первыми. Пока власти, по всей видимости, не могут обвинить нас в чем-то противозаконном. Но мы уже так страдаем [от публикаций о расследовании], словно платим за все прочие прегрешения».

Через несколько месяцев после Дня Боэски стало очевидно, что, даже если Drexel и Милкен выживут, прежней идиллии – когда Милкен за несколько дней доставал миллиарды под враждебное поглощение и ни одна американская компания не чувствовала себя в безопасности – пришел конец. Наступало время эпитафий.

«На мой взгляд, системная перестройка корпоративной Америки и передача компаний под управление людей, которые имеют в них значительную долю, – наша главная заслуга перед обществом, – заявил партнер отдела корпоративных финансов Стивен Уэйнрот. – Идея уже овладела умами, и если даже старая гвардия истеблишмента выкинет нас из бизнеса, она не откажется от наших методик, будь то LBO, агрессивное поглощение или оценка компании с целью дальнейшего раздробления, поскольку активы по отдельности стоят больше, чем целое».

Потом Уэйнрот завел знакомую (по выступлениям Милкена, Айкена и их единомышленников) речь об упадке корпоративной Америки, оказавшейся в руках косных наемных менеджеров, и о ее спасении усилиями новейшей генерации управляющих-владельцев. «У истоков прежних компаний стояли настоящие предприниматели, а вот уже их детей богатство портило. Они нанимали профессиональных менеджеров, которые управляли в консервативной манере… и не имели доли в собственности. Соотношение риска и вознаграждения вынуждало их быть консерваторами, а не новаторами. Потом к управлению приходило следующее поколение [менеджеров]. Они, может быть, вели дело и профессионально, но заведомо без предпринимательской жилки. Эта группа продвигала наверх людей, неспособных подорвать их положение, а те, в свою очередь, набирали еще более бездарных, которые работали за привилегии и зарплату и не проявляли инициативы, потому что не имели дополнительных стимулов. А после того как сменятся несколько поколений таких управляющих, у руля компании могут встать абсолютно заурядные люди!»

«Положение начало меняться в пятидесятые годы, – продолжал Уэйнрот. – Поскольку новые компании возникали тогда преимущественно на волне технологических новаций, немало творческих людей сумели себя проявить. А с недавних времен ребята, устраивающие LBO, единодушно говорят: „Управляющие должны иметь долю в своей компании, чтобы их благосостояние прямо зависело от качества управления" (обычно менеджмент имеет от пяти до двадцати процентов). Думаю, это правильный принцип, – заключил Уэйнрот. – А то, что некоторые наши игроки – люди корыстные, эгоистичные или лично неприятные, нисколько не меняет сути дела. Запущен огромный механизм, и, если одни ребята не сумеют правильно им воспользоваться, всегда найдутся другие претенденты на акции, так что собственность и управление будут в одних руках. И Drexel способствовала этому больше, чем кто-либо еще».

Месяцы, последовавшие за Днем Боэски, изобиловали признаками ослабления Drexel. Первым и самым символическим стал отказ фирмы (объявленный в начале декабря) от переезда в 47-этажную башню «Seven World Trade Center», которую Drexel в июне 1986 года договорилась арендовать полностью. Если намерение переехать в престижное здание веско свидетельствовало о стремлении Drexel занять подобающее место в ряду признанных гигантов Уолл-стрит, то отказ означал, что подобной претензии у нее больше нет.

К моменту признания Боэски Drexel успела объявить о финансировании трех гигантских тендерных предложений: Айкена на USX, Перельмана на Gillette и Сиголоффа (от Wickes) на Lear Siegler; в совокупности они тянули на 14 миллиардов долларов. Для Айкена, Перельмана и Сиголоффа эти сделки открывали перспективу беспрецедентного расширения их империй. A Drexel помимо королевских комиссионных (только по USX она рассчитывала получить не менее 250 миллионов долларов) могла пожать еще и золотой урожай дивеститур. Но после Дня Боэски перспективы финансирования, несмотря на все ободряющие заверения Drexel, утратили определенность, а претенденты – решимость. В итоге все три сделки развалились: Wickes отказалась от приобретения Lear Siegler, а Перельман и Айкен – от своих целей. За следующие шесть месяцев, то есть за всю первую половину 1987 года, Drexel не профинансировала ни одной враждебной сделки.

Поскольку отныне Милкену и Drexel предстояло жить в новой ситуации, под пристальным взором властей, начали исчезать и другие характерные признаки режима Милкена. Облигации, размещенные в частном порядке, без регистрации, перестали крупными партиями перетекать из рук в руки, от приближенных игроков к покупателям второго круга, а ведь это было существенной частью налаженного Милкеном процесса. Марк Шенкман из Schenkman Capital месяца через два после Дня Боэски заметил: «Такими облигациями еще торговали, но очень ограниченными порциями, и они [Милкен со своими трейдерами] имели теперь в резерве только человек двадцать пять. О широком распределении не могло быть и речи. В общем, Майка осадили».

Закрылось, по крайней мере, несколько золотоносных партнерств, которые Милкен создавал сначала для своих людей, а потом и для более широкой группы корпоративных финансистов. Одним из них стало Concordia – крупное партнерство с участием корпоративных инвесторов, финансировавшее выкупы. В 1985 году его доходность приближалась к 100%, а 1986 год (в конце которого оно закрылось) партнерство закончило вообще без прибыли. Это выглядело очень странно, учитывая, что 1986 год оказался для Drexel сверхприбыльным. «Тут явно была хитрая игра, – пояснил бывший сотрудник Drexel, – чтобы они могли сказать: „Ну вот, видите? При таком уровне риска нам рано или поздно должно было не повезти"».

Буквально сразу же после признания Боэски банки-конкуренты начали обзванивать клиентов Drexel и предлагать им свои услуги. Хотя ключевой контингент Drexel пока сохранял ей верность, элитарные клиенты, за которых боролась фирма (с помощью пряника, как Мартин Сигел, или с помощью кнута, как Джеймс Даль), тут же ее покинули, ибо на союз с Милкеном их вынуждала необходимость. В предшествовавшие Дню Боэски месяцы Goodyear наняла Drexel и Goldman, Sachs для консультаций по защитному реструктурированию. Viacom пригласила Drexel и Donaldson, Lufkin and Jenrette для организации выкупа компании управляющим. Ralston-Purina привлекла Drexel в качестве третьего сораспорядителя (вместе с Goldman и Salomon) эмиссии облигаций инвестиционного класса. Согласно хорошо информированным источникам, Drexel пригласили в каждую из этих сделок по единственной причине: чтобы она не провоцировала конкурирующие предложения или не финансировала налет на компанию.

Скрытая напряженность существовала не только между Drexel и подобными корпоративными клиентами, но и внутри самой фирмы. Привлечение солидных клиентов было одной из краеугольных институциональных задач в понимании Джозефа и Сигела (собственно, ради этой миссии Сигела и пригласили в Drexel). Однако их видение перспективы никак не совпадало с евангелием от Милкена, которое гласило, что охотиться нужно именно на таких неповоротливых корпоративных бегемотов, и дело это не только прибыльное, но и благочестивое. В трех вышеперечисленных случаях Милкен – видимо, за определенную компенсацию – согласился не выступать против Джозефа.

Теперь же руки у Милкена были связаны. А как только Милкен перестал быть страшен корпоративному истеблишменту, он стал ему неинтересен. В свое время Lear Siegler покинула Kidder вслед за Сигелом, и сделку по ее слиянию с Wickes должна была устраивать Drexel. Но через неделю после Дня Боэски, когда операция сорвалась, Lear Siegler пригласила Goldman, Sachs для изучения возможности кредитованного выкупа или рекапитализации компании.

«С компаниями ранга „Fortune 500" дело было совсем плохо, – сетовал бывший сотрудник Drexel. – Если еще недавно [летом или осенью 1986 года] я звонил какому-нибудь главному управляющему и мне перезванивали в течение получаса, то сейчас, когда Drexel попала в переделку, они просто перестали отвечать».

Итак, Drexel, которая прежде угрозами прокладывала себе дорогу в корпоративном мире, теперь сама трепетала от страха. Она боялась, что власти до чего-нибудь докопаются. Боялась потерять бизнес. Боялась, что акции фирмы (а ими владело свыше двух тысяч сотрудников) упадут, а ее капитал резко сократится, если придется выплачивать непосильные штрафы. Боялась, что перспективные люди уже в нее не пойдут. Боялась, что в результате всего этого начнется массовый отток персонала, способный лишить фирму не только квалифицированных кадров, но и больших денег (поскольку каждый уходящий потребует, чтобы выкупили его акции).

В первые месяцы Drexel покинули лишь несколько сотрудников отдела корпоративных финансов и отдела слияний и приобретений. В апреле текучесть значительно увеличилась, и сразу семь человек, включая одного старшего управляющего (всех их взяли год назад из Kidder), ушли из Drexel в Paine Webber.

Фред Джозеф, как передают, был сильно встревожен наметившейся тенденцией, и в декабре 1986 года даже предложил, чтобы все старшие сотрудники дали письменное обязательство не увольняться по крайней мере в течение года. Управляющие разубеждали Джозефа, указывая, что подобное требование просто неэтично, с головой выдает слабость фирмы, а расписки в любом случае не будут иметь юридической силы. Джозеф нехотя сдался.

Отчасти Джозефа можно понять. Испытав ряд неудач в бизнесе, он еще с семидесятых годов мечтал создать организацию, «не уступающую Goldman, Sachs». И вот теперь, когда он, казалось, почти добился своего, ему было нестерпимо видеть, как удача ускользает из рук. Если Милкен, как всегда, скрывался в своем уединенном мирке, то Джозеф, человек публичный, не мог избежать последствий общественного внимания. В декабре 1986 года журнал «Forbes» поместил на обложке фотографию Джозефа: унылый, с опухшими глазами, утративший всякую фотогеничность, он сидит на полу (что само по себе было почти невозможно представить) в своем кабинете; подпись под фотографией гласит: «Сраженный кризисом». Джозеф всегда отвечал на вопросы уверенно и четко (пусть и поверхностно); теперь он выражался настолько невнятно и двусмысленно, что коллеги даже пародировали его изречения, в частности, слова, процитированные в «Business Week» от 22 декабря: «В чем, мне кажется, я уверен, так это в том, что мы не знаем у нас никого, кто делал бы что-то не то».

Джозеф переживал случившееся как личную катастрофу. Пост главного управляющего он занял после Роберта Линтона (который сохранил должность председателя правления, но реально передал руководство Джозефу) лишь за полтора года до Дня Боэски. В начале семидесятых годов Джозеф стал главным операционным управляющим Shearson, Hamill, и спустя шесть месяцев эта фирма в результате слияния превратилась в Shearson Hayden Stone (но отнюдь не по вине Джозефа). Один управляющий Drexel с сочувствием вспоминал, как на заседании по случаю назначения Джозефа главным управляющим Джон Сорт, работавший с Джозефом еще в Shearson, шутливо спросил: «Ну что, Фред, сколько месяцев мы протянем под твоим руководством, пока не потонем?».

Джозеф стал главным «архитектором» институционального развития Drexel. Если для Милкена фирма была средством, то для Джозефа – самоцелью. Джозеф обладал рядом достоинств, которые, если использовать его лексику, «добавляли фирме ценность». Во-первых, он был продавцом высшего класса и мог служить прекрасным дополнением Милкену в сфере корпоративных финансов (особенно в первое время, когда Милкен еще не все делал сам). Во-вторых, он обладал открытостью и обаянием, заставлявшими забыть, что это только личина: неизменный здравый смысл, мягкий юмор, мальчишеская непосредственность при безупречных манерах – вот облик, которому он никогда не изменял. Наконец, Джозеф отличался всепоглощающим желанием побеждать, и это, вероятно, больше всего роднило его с Милкеном.

Но, самое главное, Джозефу удалось сыграть роль, подобную роли промоутера восходящей голливудской звезды: он покровительствовал Милкену. «Фред использовал его [Милкена] успехи, кое-что ему подсказывал и выставлял все в самом выигрышном свете перед публикой и перед нами», – заметил один управляющий Drexel.

Но теперь яркий лидер фирмы грозил стать ее обузой: сложившаяся ситуация требовала от руководителя тех качеств, которыми Джозеф как раз и не обладал. В период крайней неопределенности, когда фирму публично порочили предположениями о незаконной деятельности ее ключевых сотрудников, идеальный лидер должен был являть собой решительность, твердость и принципиальность, то есть быть воплощением честности и добропорядочности.

В самой фирме Джозефа воспринимали по меньшей мере двояко. Одни считали, что, хотя Джозеф внимательнее прочих следил за Милкеном, о многих вещах, творившихся на Западном побережье, он просто не знал. Иными словами, будучи недостаточно осведомлен, он оставался, тем не менее, позитивной, сдерживающей силой. По словам бывшего сотрудника отдела корпоративных финансов Джулиана Шредера, «Майк творил, что хотел. Не будь Фреда, я чувствовал бы себя совершенно беззащитным».

Когда весной 1986 года Шредер посетил фирму, он застал Джозефа у телефона в разгар одной из многочисленных ежедневных бесед с Милкеном. Джозеф твердил: «Майкл, только ты сам можешь отправить себя в тюрьму. Прошу, не делай этого». Шредер заключил, что с тех пор, как он ушел из фирмы в 1984 году, ситуация не изменилась: Джозеф по-прежнему пытался сдерживать Милкена.

Однако, по мнению других, позиции Джозефа и Милкена, одержимых общей страстью побеждать во что бы то ни стало, были скорее похожи, чем различны. Поэтому Джозеф руководствовался соображениями не столько принципиальными, сколько утилитарными. «Фред хорош, когда все на подъеме, – утверждал один сотрудник Drexel. – Тут он и лидер, и продавец из продавцов, и оптимист. Но очень быстро выясняется, что человек, который в хорошие времена выглядит великим продавцом, в плохие начинает смахивать на мошенника. А когда дела плохи, Фред боится принимать решения».

Джозеф, добавил этот сотрудник, «тут же приведет вам кучу доводов, почему такого-то не нужно увольнять». Так и случилось, когда в декабре фирма встала перед необходимостью либо уволить, либо временно отстранить от должности Мартина Сигела – после того как в результате расследования большого жюри ему было предъявлено обвинение, и почти никто на Уолл-стрит не сомневался, что преступный альянс Боэски и Сигела разоблачен. Сигел оставался в фирме вплоть до признания своей вины в феврале. (Да и само приглашение Сигела в Drexel в начале 1986 года свидетельствует скорее о прагматичности, чем о принципиальности Джозефа, поскольку слухи о связях Сигела с Боески ходили уже тогда.)

Джим Даль заслуживал увольнения еще больше, если Джозеф верил, что Даль действительно угрожал Staley. Тем более это был далеко не первый проступок Даля: в иске против Drexel и Даля Beverly Hills Savings and Loan обвинила последнего в злонамеренном мошенничестве. По словам упомянутого выше сотрудника, «Даль был ловкач еще тот. Он, например, помещал ценные бумаги на чужие счета и никого не предупреждал. Мы знали, что он за птица, но Майк ценил его продуктивность. Может, в его угрозах Staley и не было ничего особенно противозаконного, но нужно же соблюдать какие-то рамки приличия. А Фред, когда заходила речь об увольнении Сигела или Даля, отвечал, что, если мы их уберем, они начнут нам вредить».

Конечно, Джозеф был не единственным главным управляющим, который предпочитал не увольнять людей, лишь бы не спровоцировать их на сотрудничество с властями. Вполне возможно, что и юристы фирмы советовали ему повременить. Пожалуй, более показательным примером пренебрежения принципами в угоду утилитарным соображениям стало решение Джозефа вернуть в фирму Доналда Энгеля (по настоянию Милкена).

Энгель был непременным атрибутом фирмы со времен Burnham and Company. Когда в конце семидесятых годов Виктор Познер занял важное место среди клиентов Drexel, Энгель курировал его счет по линии корпоративных финансов и вошел в советы директоров ряда компаний Познера. По мнению большинства коллег, Энгель ничего не смыслил в корпоративных финансах (не говоря уже о тех хитросплетениях, которые Drexel практиковала в начале восьмидесятых годов), но зато умел найти подход к клиенту. А с первых балов хищников он стал особенно полезен Милкену как организатор развлечений – неизменно радушный, улыбчивый сводник. «Майк всегда ценил услуги Дона, – подтвердил бывший член группы Милкена. – Дон брал на себя заботу „подсунуть" клиенту, и Майк мог сам не пачкаться».

Однако в 1984 году Энгеля вынудили уйти. Как рассказал один управляющий Drexel, Энгель присвоил деньги, которые клиент был должен фирме. (Энгель отрицает что-либо подобное.) Некоторые управляющие требовали порвать все отношения с Энгелем, но за него активно вступился Милкен; в конце концов Энгель перешел в консультанты и стал получать славные комиссионные за каждую найденную им сделку.

Как ни странно, именно консультирование по-настоящему обогатило Энгеля. Клиенты, с которыми он поддерживал тесные отношения, в частности Пельтц и Перельман, в 1985 году стали ключевыми для Drexel. По сведениям одного сотрудника Drexel, в 1986 году Энгель получил (вероятно, вместе с варрантами) около девяти миллионов долларов. Хотя Энгель покинул свой кабинет в Drexel и разместился на третьем этаже в доме своего друга Перельмана, он не перестал называть себя сотрудником Drexel. И звонки в его новый офис по-прежнему проходили через коммутатор Drexel. Иными словами, это было одно из самых приятных изгнаний.

Однако в январе 1987 года, когда Drexel уже не могла найти новых клиентов и рисковала потерять передовые (если не все) позиции, завоеванные за десятилетие, Энгель оказался слишком ценной фигурой, чтобы не вернуть ему статус полноправного члена команды.

Привлечением новых клиентов занималась созданная в начале 1986 года инвестиционно-банковская группа (Investment-Banking Group, IBG) под руководством Криса Андерсена. Еще до печального Дня Боэски группа продемонстрировала свою несостоятельность, а в конце 1987 года ее расформировали. Коллеги полагали, что Андерсен со своим творческим и свободным складом ума хорошо подходил для решения оригинальных инвестиционных задач, но совершенно не годился на роль администратора и тем более руководителя группы. Кроме того, Андерсен уделял группе лишь спорадическое внимание, поскольку в мае 1986 года совместно со Стивеном Уэйнротом приобрел 13% в Centronics Data Computer Corporation (эта компания была клиентом Drexel). Хотя Джозеф и одобрил эту покупку, в Drexel она вызвала неудовольствие у многих, особенно когда Уэйнрот, ставший новым председателем правления Centronics, начал рассуждать о превращении компании в орудие для сделок, способное составить конкуренцию некоторым клиентам Drexel.

Кое– кто в Drexel считал, что настоящая причина неудач IBG заключалась в чересчур либеральной и децентрализованной политике фирмы (породившей, в частности, и ситуацию с Centronics). Корпоративная культура Drexel поощряла самостоятельность на каждом шагу. Конечно, общий уровень ответственности, распределение капитала, пределы риска и отчетность регулировались централизованно, но все прочее оставлялось на усмотрение руководителей групп, так что фирма фактически была конгломератом полунезависимых предприятий.

«Drexel состояла из небольших феодальных владений, на которые не было почти никакой управы, – рассказывал бывший сотрудник IBG. – Именно Джозеф на этом и настаивал. Такая структура, думал он, повышала предприимчивость, и, наверное, она действительно работала до поры до времени, пока бизнес был небольшим. А потом перестала. Допустим, вы [сотрудник IBG] звоните в компанию, а вам говорят, что четыре недели назад там уже был кто-то из отдела корпоративных финансов, три недели назад – из отдела слияний и приобретений, а недели две назад заходил человек Милкена. И никто из нас не знал, что происходит в целом. Форменный хаос».

Итак, в начале 1987 года Энгель вернулся, чтобы возглавить IBG вместе с Андерсеном. Одного члена группы (только что перешедшего из первостатейной уолл-стритской фирмы) Энгель пригласил на завтрак и поведал сотрапезнику, что отныне группу возглавляет он (Энгель), а не Андерсен, а распоряжения будут исходить непосредственно от Милкена. Символически проявив свою истинную сущность, Энгель нарек IBG «Группа связей» (Relationship Group). Он объяснил, что именно правильное налаживание связей помогает завоевать новых клиентов, и это как раз тот стиль бизнеса, в котором он достиг известного совершенства. А налаживать связи нужно путем «проникновения в душу» перспективного клиента и предвосхищения его желаний.

Приглашенный на завтрак сотрудник однажды уже слышал концепцию Энгеля. На токийской конференции, где он и познакомился с Энгелем, тот конфиденциально изложил ему свое кредо: «Я этих парней знаю. Им уже давно надоели деньги, надоела власть, им плевать на известность. У них этого по горло. А вот кошечки им всегда в радость. И я об этом позабочусь».

Но тогда Энгель был только консультантом фирмы, а теперь перед молодым сотрудником сидел босс, твердо намеревающийся направить изыскательскую деятельность IBG по своему руслу. Один управляющий Drexel (знакомый вышеупомянутого молодого сотрудника) вспоминал: «Он [молодой человек] сказал мне: „Бог ты мой, все, что мне говорили о Drexel… правда – такое оказалось дерьмо"». И немедленно сей молодой человек ушел из Drexel в свою прежнюю фирму.

В самой Drexel эта история получила довольно неожиданное продолжение. Все судили и рядили, почему человек так быстро ушел. Молодые сотрудники фирмы не знали, за что именно Энгеля в 1984 году отправили в отставку. Однако многие уже поняли, какой он заядлый бабник, и думали, что и в прошлый раз, как и в этот, он наверняка допустил какую-нибудь бестактность. В любом случае эти молодые люди с дипломами Гарварда, которые уже поработали в лучших фирмах Уолл-стрит и выбрали Drexel, считали Энгеля (и его давнего клиента Виктора Познера) неприятным пережитком прежней Drexel и предпочли бы от него избавиться. Если фирме нужно поддержать добропорядочный имидж, полагали они, самое время этим заняться.

Андерсен и Уэйнрот, возражавшие против возвращения Энгеля, пригрозили отставкой. Буквально за две недели, к началу февраля, поднялась такая волна протестов против Энгеля, что ее стали называть «революцией». Когда 6 февраля Энгель попытался войти на совещание IBG, Андерсен его просто выставил. Энгель позвонил в Беверли-Хиллз Джону Кисейку, который участвовал в совещании по селектору. Энгель всегда получал поддержку с Запада, и на сей раз Киссик настоял на присутствии Энгеля. Тогда Андерсен отправился в офис управляющих и подал Джозефу заявление об уходе. Уэйнрот тоже заявил об отставке. Еще один сотрудник отдела корпоративных финансов, Алан Брамбергер (его не было в городе), позвонил по телефону и сообщил, что присоединяется к ним.

Джозеф, который в прежние, более оптимистические, времена называл себя «добрым доктором» Drexel, попросил, как говорят, неделю и обещал устроить так, чтобы «все были довольны». Но это оказалось невозможно. Энгель вновь подал в отставку и вернулся к прежнему статусу консультанта.

Эпопея Энгеля заняла меньше месяца и на общем фоне невзгод Drexel казалась сравнительно мелким эпизодом. Но поскольку люди Drexel уже были выбиты из колеи, испытывали тревогу, неуверенность и опасались за свое будущее, история с Энгелем еще более ухудшила моральный климат, в очередной раз показав всем неприглядную сторону фирмы.

Моральный облик Drexel, конечно, не являлся непосредственным объектом правительственного расследования. Однако по сути дела именно в нем все и заключалось. Правосудие вряд ли могло представить сводничество Энгеля как нечто уголовно наказуемое, но деятельность Энгеля проливала яркий свет на общие методы Drexel. Действительно, шла ли речь о рекрутировании «девочек» или об уламывании клиентов с помощью угроз, все укладывалось в единое кредо: для победы любые способы хороши.

Перед лицом этого кредо прочее отступало на задний план. Мораль и законность превращались в пустые условности, нужные только людям заурядным, менее творческим, менее агрессивным, лишенным провидческого дара. Милкен, попиравший святыни и творивший Drexel по своему образу и подобию, неизменно презирал традиционные представления и общепринятые методы бизнеса. Но именно благодаря нарушению установленных правил Drexel и сумела из ничего стать богом.

Именно это кредо требовало вернуть Энгеля. Джозеф, как говорят, сам Энгеля не терпел. Весьма возможно, что и делишки Энгеля внушали ему отвращение, но ведь он наверняка о них знал и попустительствовал много лет. В интервью «Institutional Investor» по поводу помещенной там в августе 1986 года статьи о Милкене (где упоминались дамы легкого поведения на ужине в «Chasen's» и в Бунгало 8) Джозеф выразил предельное, но лицемерное возмущение. Заявив, что у него «челюсть отвисла», когда он об этом прочитал, Джозеф добавил: «Я переговорил с Майклом и предупредил: „Если там действительно появится хоть одна такая дамочка, я тут же всех уволю, беспощадно…". Но меня все уверяли: „Да полно, Фред, никого такого там не было, ты шумишь на пустом месте, как ты мог подумать?". Я им сказал: „Ладно, но чтобы никогда ни одной дамы, которая может нас скомпрометировать своими занятиями". Думаю, могу вас заверить, что у нас бывают только те женщины, присутствие которых абсолютно оправданно, и среди них нет дам легкого поведения».

Если бы Джозеф твердо придерживался своего намерения создать организацию, сравнимую с Goldman, Sachs, он мог бы воспользоваться этими слухами, чтобы раз и навсегда расстаться с Энгелем и его свитой (в крайнем случае можно было бы признать и это) из начинающих актрис и моделей. Но когда почва под ногами начала колебаться, Джозеф и тут остался верен неизменному кредо Drexel. «Он якобы решил, – с усмешкой заметил один сотрудник, – что Донни полезен для бизнеса».

Вероятно, того же суперпрагматического кредо – для победы все средства хороши – Drexel придерживалась и в своей реакции на расследование. Первые месяца два после Дня Боэски фирма пребывала в замешательстве, явно без определенной оборонительной стратегии, и день ото дня все больше втягивалась в кризис. Всех очень беспокоило, не станет ли кто-нибудь сотрудничать с властями. В какой-то момент управляющие отдела корпоративных финансов в Нью-Йорке задумали оставить Западное побережье на произвол судьбы и заявить властям, что догадывались о тамошних махинациях (но никогда не имели надежных доказательств, а потому к властям не обращались), а сейчас хотят заключить сепаратный мир.

Однако этот план был отвергнут как подлый и неблагодарный по отношению к властелину, который дал им несравненно больше денег, чем они могли получить без него, – да и непродуктивный, поскольку фирме все равно не удалось бы избежать ответственности. Вместо него Drexel приняла решение выступать единым фронтом и – если только правосудие не раздобудет неопровержимых улик – обороняться до конца.

Самой опасной уликой в руках правосудия были, естественно, 5,3 миллиона долларов, которые Боэски перевел Drexel в Беверли-Хиллз. После того как аудиторы Боэски попросили документы о назначении платежа, Лоуэлл Милкен и Доналд Бальзер прислали счет-фактуру, удостоверяющий, что речь идет о комиссионных за «консультирование и прочие подобные услуги». В феврале в «The New York Times» появилась статья Джеймса Стернголда. В ней приведены уточняющие свидетельства ряда управляющих Drexel; они утверждали, что речь идет о комиссионных за разработку нескольких операций по заказу Боэски (тендерных предложений на приобретение Financial Corporation of Santa Barbara, Scott and Fetzer и, в числе прочего, «U.S. News and World Report»), которые он не смог провести. Другой представитель Drexel добавил, что в ряде случаев Боэски снимал свое предложение в последний момент и что часть платежа является компенсацией за разработку несостоявшихся сделок.

Однако подобные объяснения постфактум, без соответствующих документов, звучали весьма неубедительно, особенно в сравнении с документацией Боэски, подтверждавшей его версию, и теми документами, которые оказались в распоряжении властей (насколько можно судить по материалам, приведенным в «The Wall Street Journal» Стюартом и Херцбергом).

По утверждению одного сотрудника Drexel, проблему (отсутствие отчетной документации со стороны фирмы) решили путем фабрикации нужных бумаг. В начале апреля 1987 года этот сотрудник заявил в интервью, что примерно месяц назад «книги подправили», и там появился, по меньшей мере, один документ, подтверждающий финансовые требования к Боэски (которых никогда не было) в рамках платежа: примерно один миллион долларов за подготовительные исследования для сорвавшихся сделок Боэски. Если подделка действительно имела место, она, несомненно, была отчаянным и плохо продуманным шагом, поскольку вымышленная ситуация сразу же вызывала вопросы. Исследовательские разработки Drexel приобрели известность лишь в предыдущие два года, а в 1984 году, когда шла подготовка перечисленных сделок, уровень исследований был существенно ниже. Особенно сомнительно, что Боэски, гордившийся исследовательским потенциалом собственной организации, заплатил за материалы Drexel. Более того, когда Боэски все же использовал исследовательские материалы других фирм с Уолл-стрит, он часто получал их даром, в обмен на возможность заработать комиссионные на его сделках.

Официальный представитель Drexel заявил, что одновременно с оприходованием в марте 1986 года комиссионных поступлений на 5,3 миллиона долларов приказом по фирме эти деньги распределялись между отделом корпоративных финансов, исследовательским отделом и отделом высокодоходных облигаций и что никаких изменений впоследствии не было.

Через год после Дня Боэски Drexel все еще пребывала в состоянии неопределенности. Возможные обвинения уже много месяцев детально обсуждались в прессе, но пока большое жюри не предъявляло их официально. Тем временем мир быстро менялся. Ужасный крах фондового рынка 19 октября 1987 года многие восприняли как конец эпохи – пятилетней эпохи «бычьего» рынка, который подстегивал деловую лихорадку на Уолл-стрит, эпохи, превращавшей самые смелые финансовые фантазии в реальность. В результате краха волшебные сущности «долг» и «кредит», которые еще совсем недавно казались поистине магическими средствами, способными мгновенно создавать богатство на корпоративном поприще, подверглись демистификации и были объявлены плодом невоздержанности, грозившей теперь, перед лицом всеобщего отрезвления и возможной рецессии, собрать свою прискорбную дань. Чары – по крайней мере, на время – рассеялись.

Отнюдь не Милкен начал вакханалию слияний и приобретений восьмидесятых годов. Ведь поначалу он был всею лишь аутсайдером, вынужденным действовать на периферии. Сила у Милкена появилась лишь после того, как он с помощью коллег снабдил своих воинов оружием и преобразовал методику «фондов из воздуха» (придуманную на семинарах Гобхаи, но не применявшуюся на деле) в «очень ответственное» заявление. Однако стоило только Милкену войти в игру – и он как никто сумел изменить ее по своим правилам. Поэтому в каком-то смысле казалось даже естественным, что эпоха заканчивается именно тогда, когда ее главному импресарио подрезали крылья (правда, в начале 1988 года бизнес слияний и приобретений вновь пришел в себя, а Милкен был уже удален со сцены).

В течение нескольких лет, пока Drexel и ее конкуренты размещали «мусорные» бумаги на миллиарды долларов для финансирования десятков суперкредитованных приобретений, критики предрекали, что гороподобное наращивание долга пройдет истинную проверку – и приведет к краху – при ближайшей рецессии. Они указывали, что во время рецессии начала восьмидесятых годов «мусорные» облигации еще не использовались в крупных сделках, а кредитное качество «мусорных» бумаг в последние годы только ухудшалось. Поэтому, утверждали они, настоящей проверки на прочность «мусорный» рынок в его современном 150-миллиардном объеме еще не проходил.

После октябрьского краха «мусорные» бумаги действительно упали в цене, и средний «мусорный» портфель потерял до 10% стоимости. Это было вполне естественно, поскольку портфели состояли частично из долговых обязательств, частично из акций, и их стоимость зависела от колебаний рынков акций не меньше, если не больше, чем от колебаний рынков облигаций, причем ключевая переменная (доходность) была гораздо меньше привязана к динамике процентных ставок, чем к предполагаемой способности эмитентов обслуживать свой долг. В то время как инвесторы бросились за облигациями Казначейства (спрос на них заметно вырос, когда фондовый рынок рухнул), «мусорные» бумаги по доходности опережали казначейские облигации (с сопоставимыми сроками погашения) на почти рекордные 5,5%. В первые недели после краха рынок новых «мусорных» эмиссий оставался весьма небольшим, даже при ставках 17-18%. В прессе стали мелькать заметки о скорой кончине «мусора».

Но мрачные прогнозы не сбылись. К середине ноября, через месяц после краха, стоимость более надежных «мусорных» бумаг значительно поднялась, хотя менее надежные (обслуживание которых зависело от продажи активов) остались на низкой точке. Иными словами, «мусорный» рынок не умирал, а отсеивал зерна от плевел.

Кроме того, бумаги и сделки, настолько сильно подкошенные крахом, что они в одночасье стали символом заката «мусорного» мира, в большинстве своем не имели отношения к Drexel. Например, облигации Fruehaf (до краха они шли по 82-84% от номинала, а недели спустя упали до 60-70%) размещала Merrill Lynch. В результате краха на промежуточной стадии приостановился также выкуп Southland Corporation ее управляющими, инициированный семейством Томсонов, поскольку не удалось продать «мусорные» облигации на 1,5 миллиарда долларов (даже под 18%). Риски в этой сделке приняли на себя Salomon и Goldman, Sachs – и риски весьма существенные, поскольку именно эти банки в прошлом августе предоставили Southland основную часть промежуточного кредита в размере 600 миллионов долларов, и теперь у них не было уверенности в его своевременном возврате. Правда, через два месяца сделку по Southland реструктурировали, предложив инвесторам варранты в качестве подсластителя, и ее удалось довести до конца. Промежуточные кредиты после краха тоже потеряли волшебный облик: их стали считать тем, чем они реально всегда были, – серьезным риском для инвестиционных банков, которые их предоставляют. Drexel в ряде случаев давала подобные кредиты, но – по сравнению с большинством других крупных фирм – в сравнительно скромных масштабах.

Милкен отверг основной тезис критиков, считавших, что «мусорный» рынок не прошел настоящей проверки. Критики, зявил он в конце ноября в интервью автору этой книги, исходят из ложных посылок, поскольку не учитывают исторической перспективы. Действительно, широкая открытая эмиссия ценных бумаг неинвестиционного класса началась только в 1977 году. Но, настойчиво подчеркивал Милкен, значительный рынок высокодоходных бумаг (главным образом «падших ангелов» и обязательств, выпущенных под обменные операции) существовал уже в 1960 году. И этот рынок прошел проверку на прочность в 1970-1971 годах, а еще более серьезную – в 1974– 1975 и 1980-1981 годах. А успех высокодоходных инвестиций в эти три периода свидетельствует о разнообразии и хорошем потенциале компаний-эмитентов. «Мы, – добавил Милкен, – как раз в эти периоды испытаний консультировали компании и инвесторов, помогали обеспечить им ликвидность. И мы не бросим это дело. Ведь именно в трудные экономические времена и появляется наилучшая возможность помогать, укреплять и создавать».

К концу 1987 года трудные времена пока не ощущались в стране, но уже затронули Уолл-стрит. Участники игры начали сворачивать операции еще до краха, когда несколько крупных фирм понесли серьезные торговые убытки в результате неустойчивости процентных ставок; после краха процесс стал развиваться с нарастающей скоростью. E.F. Hutton была приобретена Shearson Lehman Brothers. Некоторые специализированные фирмы перешли под крыло Drexel, Merrill Lynch, Bear Stearns и других. Сокращение персонала, премий и накладных расходов стало повсеместным явлением. То же самое делала Drexel, правда, в более скромных (по сравнению с некоторыми фирмами) масштабах: из 11 тысяч сотрудников уволили только сто человек и снизили премии (но звезды первой величины пострадали мало).

Наблюдая неурядицы на Уолл-стрит, корпоративная Америка, вероятно, испытывала своего рода злорадное удовлетворение. Многие сотни открытых акционерных компаний пережили шок реструктуризации, снижения расходов, увольнений и сворачивания исследований и разработок, только бы вырваться из когтей очередного налетчика, а Уолл-стрит, подстрекавшая и обслуживавшая всю эту безумную свистопляску, только жирела. Но долго так продолжаться не могло. Кроме того, за последние десять лет уолл-стритские фирмы в большинстве своем отказались от статуса частных партнерств и стали открытыми акционерными компаниями.

Теперь роли начали меняться. На Salomon, утратившую былой уровень доходов и руководства, уже в августе 1987 года положил глаз Роналд Перельман. Salomon спаслась от него, продав значительную часть своих акций Уоррену Баффетту, владельцу Berkshire Hathaway. Этот эпизод не только высветил всю уязвимость Уолл-стрит, но и еще раз напомнил, как быстро меняется мир. Ровно два года назад претензии никому не известного Перельмана на Revlon казались едва ли не забавными. С тех пор Перельман стал корпоративным титаном, с которым опасно было не считаться.

Предотвратить апокалипсис – цепную реакцию крушения десятков компаний, накачанных «мусорными» бумагами сверх разумного уровня, за которыми последуют «мусорные» же портфели страховых и ссудо-сберегательных организаций, пенсионных, взаимных и прочих фондов, – вот главная задача ближайших лет десяти, пока в полной мере не проявится истинное значение наследия Милкена. Поглощения, выкупы и реструктуризации, несомненно, происходили бы и без Майкла Милкена, но трудно представить, что они происходили бы в таком количестве и объеме.

Немалое время понадобится и для того, чтобы выяснить, действительно ли, по большему cчетy, сии финансовые маневры способствовали появлению более экономичных и жизнестойких компаний, то есть укрепили дисциплину жесткими долговыми обязательствами, привели к раздроблению неэффективных конгломератов и обеспечили переход их частей в руки управляющих, которые владеют долей капитала и, следовательно, лучше работают, или же, напротив, в результате появились компании, страдающие от нехватки средств, непродуктивные и неконкурентоспособные, придавленные долгом, который во многих случаях создавался лишь для обогащения краткосрочных инвесторов и, разумеется, их инвестиционных банкиров. По всей вероятности, реализовались оба сценария, и вопрос в том, какой из них заметно превалирует.

Споры начались, естественно, еще в середине восьмидесятых годов. В своих выступлениях в 1986 году Милкен (который был тогда в зените власти) охотно обращался к этой теме. Пельтц и Перельман, Beatrice и Metromedia – излюбленные примеры успеха. Но уже в конце 1987 года предметом гордости Милкена и Drexel стали другие компании – компьютерная фирма Comdisco, строительная компания Hovnanian и фирма Kinder-Care, предоставлявшая услуги по уходу за детьми (правда, в конце 1987 года эта фирма, вопреки тому, что о ней говорили в Drexel, переместилась в сферу финансовых услуг и стала покупателем «мусорных» облигаций). Все перечисленные компании в течение десяти предшествующих лет выпускали «мусорные» облигации и наращивали капитал, но не путем приобретений или выкупов. Казалось, Милкен потерял представление о времени и словно вернулся в конец семидесятых или начало восьмидесятых годов, когда он размешал «мусорные» бумаги мелких и средних компаний, нуждавшихся в капитале и не способных добыть его иным путем. Казалось, и не было нескольких последних лет, когда он доставал сотни миллионов долларов для рисковых налетчиков, даже не знавших, как использовать такие деньги (пока он им не объяснил), когда он добывал миллиарды для самых крупных и высококредитованных приобретений в истории страны.

Широкая рекламная кампания в прессе, которую Drexel вела весь 1987 год, преследовала одну главную цель – затушевать «подвиги» фирмы 1985-1986 годов на ниве слияний и приобретений, стереть из общественной памяти воспоминания о сомнительной роли Drexel.

Первые месяцы кампания была по преимуществу оборонительной и не столь конкретной. В «The Wall Street Journal» появился огромный список с именами десяти тысяч сотрудников Drexel, набранными одинаковым крохотным шрифтом и без указания должностей. Так фирма решила показать, что в ней работают многие тысячи людей помимо тех, чьи имена регулярно появлялись на страницах «Journal» в связи с правительственным расследованием. А чтобы нейтрализовать ходившие по Стрит упорные слухи об упадке бизнеса Drexel, фирма публиковала списки сотен своих верных клиентов.

Но весной 1987 года Drexel повела себя более решительно, во всеуслышание заявляя, что «мусорные» облигации (руководство фирмы никогда не любило и традиционно избегало этого термина, но теперь решило пойти ва-банк) – благо для Америки. В самой Drexel провели открытое для всех сотрудников двухнедельное «празднество» – с семинарами, спортивными играми и фильмами, – посвященное пропаганде «мусорных» бумаг. Были розданы тысячи прямоугольных зеленых значков с надписью: «Мусорные облигации поддерживают Америку в хорошей форме». (В музыкальном видеоролике, призванном поднять дух сотрудников, управляющие фирмы исполняли песню на мотив знаменитого хита Боба Оушена. «Когда идти становится трудно, – выводили Боб Линтон и Фред Джозеф, окруженные брокерами и курьерами, – Drexel идет вперед».)

С помощью этих внутренних и внешних мероприятий Drexel старалась внушить общественности простую мысль: для подавляющего большинства, для 95% американского бизнеса «мусорные» облигации служат единственным доступом на рынок долга; компании, выпускающие их, представляют собой жизнетворный, растущий сектор американской экономики, который за прошедшие десять лет создал новые рабочие места, в то время как гиганты инвестиционного класса их сокращали. В этом была лишь доля истины. 95% – цифра явно мистическая. Drexel рассуждала так. В США около 23 тысяч компаний с объемом продаж выше 25 миллионов долларов. Лишь 800 из них имеют рейтинг инвестиционного класса. А примерно 22 тысячи, то есть те самые 95%, относятся к «мусорному» классу. Корректность этой арифметической операции уменьшается, однако, тем обстоятельством, что подавляющее большинство оставшихся 22 тысяч компаний никогда не обращалось за рейтингом и не выпускало «мусорных» облигаций. С 1977 по 1986 год лишь около 1200 компаний эмитировали «мусорные» облигации в общей сложности на 114 миллиардов долларов.

Столь же уязвимо и заявление о новых рабочих местах. В последние три года, утверждала Drexel в 1987 году, крупнейшие компании Америки только сокращали персонал и уменьшили его на 4%. В то же время эмитенты «мусорных» бумаг увеличили персонал на 24%. Однако Drexel забыла уточнить, что наиболее крупные компании предприняли сокращение в рамках защитной реструктуризации – чтобы обезопасить себя от налетчиков Drexel.

Иногда Drexel проводила атаку с другой стороны, опровергая «предвзятое убеждение», что «мусорные» облигации «являются причиной умножения агрессивных поглощений в последние годы». На самом деле, утверждала Drexel, лишь менее 10% успешных тендерных предложений (за 1981-1986 годы) финансировалось за счет «мусорных» облигаций. Тоже верно, за исключением того, что до 1985 года всего две подобные операции (Mesa-Gulf и Reliance-Disney) вообще финансировались «мусорными». Из статистики Drexel выпали, разумеется, и все нападения, которые приносили сотни миллионов налетчикам, акционерам и Drexel и разжигали лихорадку реструктуризации в корпоративной Америке, хотя и не достигали своей цели.

В последние месяцы 1987 года Drexel отказалась от прямолинейной дидактики в пользу более гибкого и эмоционально убедительного подхода. В «The Wall Street Journal» появилась полностраничная фотография, изображавшая рабочих сталелитейного завода в Арканзасе. Drexel, гласило пояснение, сохранила им рабочие места, поскольку обеспечила финансирование компании Quantex, владевшей контрольным пакетом завода. На другой фотографии муж с беременной женой и маленький ребенок позировали на фоне строящегося дома. Дом, как явствовало из подписи, строила компания Hovnanian, которая, не имей она возможности выпускать «мусорные» облигации, не смогла бы «построить жилье для 50 тысяч человек и дать работу 20 тысячам».

Кроме того, Drexel потратила четыре миллиона долларов на телевизионную кампанию. В конце 1987 года вышли два 60-секундных ролика, выдержанных в том же ненавязчиво-сентиментальном ключе, что и рекламные фотографии. Один ролик был посвящен электростанции в городке Видалиа, штат Луизиана, строительство которой финансировалось за счет «мусорных» бумаг при участии Drexel. Строительство, говорилось в ролике, позволило более чем на 20% сократить безработицу в Видалиа, где ее уровень среди постоянных жителей превышал 16%. Однако ролик, как выяснилось из материала Лори Коэн в «The Wall Street Journal», вызывает много вопросов. Прежде всего, он был снят не в Видалиа. Кроме того, не существует статистики безработицы по городу отдельно от прилегающей округи. Наконец, представитель Департамента труда Луизианы не подтвердил, что электростанция уменьшила безработицу на 20%, и сообщил, что большинство рабочих электростанции живет не в Видалиа. Иными словами, желая радикально изменить свой облик, то есть превратиться из устроителя разгульных балов, из денежной машины для налетчиков, из фирмы, которая в 1985-1986 годах придала новое значение понятию алчности на Уолл-стрит, в добропорядочную, граждански ответственную организацию, снабжающую деньгами (а значит, и работой) маленьких людей страны, Drexel не стеснялась подтасовывать факты. Но проблема заключалась, конечно, не в этой мелкой лжи, а в том, чем же была фирма на самом деле.

Drexel действительно обеспечивала финансирование мелких и средних компаний, которые вряд ли могли достать деньги где-либо еще. Она действительно создала процветающий рынок первичных долговых эмиссий, которого прежде не существовало. Она имела полное право заявить в рекламной кампании, что способствовала «демократизации капитала». Но если бы Drexel ограничилась начальным источником «мусора» и никогда не финансировала выкупы и кредитованные приобретения 1985-1986 годов, она так и осталась бы второсортным обитателем Уолл-стрит, высокоприбыльным благодаря спредам в 3-4%, но едва ли привлекательным для крупных фирм и их клиентов. Она была бы аутсайдером мира слияний и приобретений, а не его центром. Да и «мусорный» рынок – основной барометр влияния Drexel – без новых источников подпитки не рос бы с такой быстротой. В 1981 году, когда фирма еще не использовала «мусорные» эмиссии для LBO, рынок новых бумаг составлял 1,3 миллиарда долларов. В 1986 году объем этого рынка только за год вырос на 52% и достиг 32,4 миллиарда. А всего в обращении находились «мусорные» обязательства примерно на 125 миллиардов.

Хотя Drexel стремилась вычеркнуть из истории период своего триумфа и владычества, она не желала отказываться от Короля. Правда, в первые месяцы расследования, когда в Drexel со дня на день ожидали обвинений и даже гибели фирмы, в Нью-Йорке подумывали отречься от Милкена и его людей. Но время шло, обвинений так и не предъявляли, появилась надежда, что властям трудно их обосновать, и солидарность возобладала. Летом 1987 года, когда надежда на благополучный исход, вероятно, достигла пика, один сотрудник Drexel заявил: «В принципе власти правы. Может быть, они и фактически правы, только вряд ли смогут доказать. А доносить на Майка никто не будет. Майк ведь не таскал деньги сумками, как Марти [Сигел, которому Боэски платил наличными за конфиденциальную информацию], а всего лишь нарушил законы о ценных бумагах. И к тому же сделал ребят богатыми».

Внутренние разногласия, наметившиеся еще до Дня Боэски (в частности, между Милкеном и Комитетом по надзору за размещениями), были забыты перед лицом общей опасности. Список «проблемных сделок» куда-то исчез. Согласно статье Джеймса Стернголда, опубликованной в ноябре 1987 года в «The New York Times», Джозеф уверял, что Милкен согласился с требованиями комитета. Джозефа поддержал другой, не названный по имени, управляющий Drexel. По его словам, Милкен, например, упорно требовал разрешения провести подписку для Rooney, Pace, но комитет запретил. И опять все верно – за исключением того, что хотя формально Rooney, Pace сама фигурировала в качестве подписчика, реально ее бумаги потом размещал Милкен. (Правота Комитета по надзору за размещениями подтвердилась, поскольку через год после эмиссии Rooney, Pace была на грани банкротства и объявила о неспособности произвести второй процентный платеж по облигациям.)

В развернувшейся борьбе за выживание Drexel стала разрабатывать стратегию, которая, если адвокаты фирмы сумеют реализовать ее перед жюри, могла бы спасти ситуацию или, по крайней мере, смягчить поражение. В самом общем виде позицию защиты можно было сформулировать так: нарушение процедуры 13D – все-таки не чудовищное преступление. В стратегическом же отношении следовало настаивать на отсутствии каких-либо систематических действий, разбить все на отдельные, не связанные друг с другом эпизоды (нарушение по 13D в одном случае, «складирование» акций по договоренности – в другом) и свести их значение к минимуму.

И впрямь, проступки Милкена, если рассматривать их по отдельности, вполне можно было представить как нечто несущественное. Допустим, действительное имело место следующее: «массовое распределение» облигаций, размещенных частным образом; заблаговременное приобретение облигаций и уведомление покупателей-фаворитов (Тома Спигела, Фреда Карра и Джея Регана) до официального объявления обменного предложения (например, в случае Caesars World); сокрытие сведений о том, что «слепой пул» Pantry Pride предназначался для приобретения Revlon; сокрытие соглашения с Боэски по Fischbach и такого же соглашения с Солом Стейнбергом по Wickes.

Любой из этих случаев можно было (даже если обвинение возьмет верх) представить как компромиссный и не заслуживающий сурового наказания. Но взятые вместе – а именно так их и следовало рассматривать при сколько-нибудь правильном представлении о машине Милкена – они тянули на гораздо более серьезное дело, и наказание становилось неотвратимым. По мнению автора этой книги, если бы деяния Милкена и Drexel не заслуживали наказания, то не нужно было бы принимать и законы о ценных бумагах. И если эти деяния все-таки имели место, то трудно вообразить манипулирование рынком ценных бумаг более широкое, властное и устрашающее.

Drexel имела некоторые основания надеяться, что полная, всеобъемлющая картина навсегда останется достоянием легендарной скрытности Милкена, а те дела, которые все-таки всплывут, можно будет представить как разрозненные и малозначительные эпизоды. Однако к концу 1987 года, несмотря на сплоченное и дерзкое сопротивление фирмы, надежда избежать обвинений почти совершенно исчезла. Моральный дух вновь упал. По сведениям близких к Drexel источников, фирма отложила как минимум 500 миллионов долларов на выплату штрафов по гражданским искам. Будущее Drexel в представлении некоторых ее сотрудников грозило стать мрачным подобием отдаленного прошлого. «Drexel мертва, – заметил один сотрудник. – Не в ближайшей перспективе и, разумеется, не буквально. Но той Drexel, к которой мы привыкли, больше нет. Даже если мы выиграем в суде, наша репутация уже настолько испорчена, что это ничего не изменит. У нас больше не будет крупных сделок, не будет прежних денег. Способные люди один за другим начнут уходить, потому что если прежних денег никогда не будет, то почему бы не перейти, по крайней мере, в фирму с хорошей репутацией, где можно участвовать в крупных сделках?»

На вопрос, согласен ли Джозеф со столь пессимистической оценкой (что Drexel отброшена к той черте, с которой десять лет назад начала свой стремительный взлет), этот сотрудник отрицательно покачал головой: «Нет, Фред по-прежнему борется».

А в авангарде сражающихся стоял Милкен. Уже летом 1987 года руководство Drexel решило, что главным противовесом обвинениям против Милкена на весах правосудия должен стать сам Милкен. Он долгое время был крупнейшим и несравненным активом фирмы и в одночасье стал ее единственной тяжелой обузой. Но разве он перестал быть ее достоянием? И не разыграть ли этот козырь, пусть и крапленый? Юристы Drexel начали называть Милкена «национальным сокровищем».

Еще до правительственного расследования некоторые почитатели Милкена увлеченно судачили о том, как хорошо было бы ему перейти на государственную службу. Они представляли Милкена, например, на роли министра финансов: не так уж трудно заменить одержимость деньгами и властью над корпоративным миром одержимостью проблемами бюджетного дефицита, торгового дефицита или латиноамериканского долга. Идея продвинуть Милкена в правительство была, конечно, чистым фантазерством, но юристы фирмы действительно хотели убедить власти, что Милкен – человек исключительных дарований, исполненный желания служить обществу изо всех сил, и им просто невозможно пренебрегать.

В то время как юристы начали именовать Милкена «национальным сокровищем», сам Милкен объявил, что намерен посвящать 25% своего времени проблеме латиноамериканского долгового кризиса. Он съездил в Мехико и обсудил ситуацию международного долга с президентом Мигелем де ла Мадридом. Этот проект не был новым начинанием (еще в 1985 году Drexel взяла группу специалистов Citibank по латиноамериканским долгам во главе с Джералдом Финнераном), но теперь явно обрел новое дыхание.

В октябре 1987 года Drexel объявила, что в распоряжение DBL Americas Development Association поступило 170 миллионов долларов, предоставленных сорока американскими компаниями. Эта организация должна была заниматься инвестициями в акции и конвертируемые долговые обязательства латиноамериканских компаний. Она могла также покупать долговые обязательства и использовать их при обменах на другие долговые обязательства или на акции. Но если Drexel и имела оригинальный рецепт преодоления кризиса, он явно хранился в секрете, а 170 миллионов долларов вряд ли могли решить проблему весом в 600 миллиардов. Скептики считали, что это очередная миссионерская акция Милкена.

Кроме того, Милкен дебютировал перед прессой. Оговорив довольно жесткие условия (никаких вопросов в связи с расследованием, представление всех материалов ему на визу), Милкен встретился с группой журналистов. Само согласие Милкена на такую встречу лишний раз подчеркнуло, что он находится в тяжелом положении. Милкен никогда не доверял прессе; она претила его страсти к секретности и не подчинялась контролю. К счастью, в своем бизнесе Милкен не нуждался в услугах прессы. Публичность, часто говорил он Стиву Уинну, гроша ломаного не стоит.

В ранние времена инвесторов очень устраивало, что Милкен держится в тени со своими потаенными бумагами, – так их легче распространять. Когда Drexel вышла на всеобщее обозрение как организатор «мусорных» поглощений и ей потребовался публичный оратор, эту роль взял на себя Фред Джозеф. Но теперь долго окружавшая Милкена завеса секретности стала восприниматься как сокрытие чего-то недозволенного. Милкену было необходимо явиться в открытую. Кроме того, многие рассчитывали, что Милкен, впервые представ в облике «национального сокровища», действительно окажется припрятанным тузом Drexel.

Но ожидания не оправдались. Годы уединенного существования и странности характера породили легенду о Милкене, и она зажила своей жизнью. Милкена часто изображали личностью загадочной и гипнотической, способной околдовать самых заядлых скептиков. Однако в пространном интервью и последующих беседах с автором этой книги в конце 1987 года Милкен очень трезво отозвался о своей двадцатилетней страсти и не проявил никаких колдовских способностей; он был понятен, а не загадочен. И хотя в Drexel надеялись, что появлением на публике Милкен сотворит чудо, этих ожиданий он не оправдал.

Милкен часто говорил о том, как важно помнить свои корни, и, несомненно, помнил их. Он женился на своей школьной возлюбленной. Он переехал из Нью-Йорка в Калифорнию – невероятный поступок для человека, стремящегося к успеху на Уолл-стрит. Он вернулся в привычную скромную обстановку Сан-Фернандо-Вэлли и продолжал жить там, уже владея сотнями миллионов долларов. Он привлек к делу брата и школьных приятелей. В отличие от многих сильных личностей, которые усердно переделывали себя по мере восхождения к вершинам, Милкен предпочитал оставаться прежним.

И сейчас в нем так же заметна эта непохожесть на других, которая всегда заставляла его держаться в стороне и делала чужаком в любой иной группе, кроме созданной им самим. Еще подростком он мог спать по три-четыре часа в сутки, не играл в футбол, а только наблюдал за играми, а в шестидесятые годы, проведенные в Лос-Анджелесе и Беркли, не просто никогда не курил, не пил и не пробовал наркотики, но не переносил даже газированных напитков.

Милкен был «белой вороной» в Уортоне, где над ним потешались курившие трубки аристократы-однокашники, но поклялся стать первым в своем деле. Он был евреем в аристократической Drexel Firestone, где его отсадили в угол торгового зала. Да и в Drexel Burnham, делая миллионы на своих странных бумагах, он поначалу выглядел нелепо со своей экстравагантной одеждой (над которой все шутили) и ужасным париком (однажды, во время какой-то шумной игры в офисе, Сол Стейнберг сорвал его с головы Милкена). В Drexel он считался калифорнийским торговцем «мусорными» облигациями. Когда в 1983 году Милкен заявил группе инвестиционных банкиров и юристов, что может достать четыре-пять миллиардов долларов для Буна Пикенса под операцию Mesa-Gulf, его слова встретили лишь усмешку со стороны людей из Cravath, Swaine and Moore и Lehman Brothers – элиты Уолл-стрит.

С юных лет Милкен был исполнен решимости доказать всем, насколько он умен, и сделать богатство мерилом ума. Он любил рассказывать историю об одном выпускнике Уортона, который однажды заехал в альма-матер, когда Милкен там учился. Этот выпускник получил аристократическое воспитание, окончил престижную школу и столь же престижный колледж. Он с гордостью заявил собравшимся студентам, что в свои двадцать девять лет стоит тридцать миллионов долларов. Цифра произвела на Милкена большое впечатление. Но вскоре он узнал (в этом вся соль истории), что молодой мультимиллионер в двадцатипятилетнем возрасте унаследовал пятьдесят миллионов долларов. (Иными словами, налицо было такое же разбазаривание денег, примеры которого Милкен приводил в излюбленных историях об элитарных компаниях с рейтингом ААА, бросавших миллионы и даже миллиарды долларов на сомнительные авантюры.) Мораль заключалась, естественно, в том, что не происхождение, престижное образование и унаследованное богатство (как бы замечательно это ни смотрелось) учитываются при подведении итогов год за годом, а только личная продуктивность. И на этом поприще Милкен решил превзойти всех.

Высокодоходные облигации удивительно соответствовали натуре Милкена. Они были изгоями и париями мира ценных бумаг, их презирали рейтинговые агентства и корпоративный истеблишмент, и многие из них пали жертвой предрассудков. А разрыв между творческим и косным восприятием реальности, как выражался Милкен, открывал возможность делать деньги. И в 1970 году он начал торговать сомнительными облигациями в Drexel Firestone. Впоследствии, когда он уже занимался «мусорными» подписками, а его приближенные – аутсайдеры американской деловой жизни – использовали их для нападения на корпоративных гигантов, его операции приобрели такой невиданный размах, какого не мог представить себе даже провидец Милкен. Но весь его длинный путь, который вел от автобусной остановки в Черри-Хилл на вершину американской финансовой жизни, представлял собой единое и непрерывное целое.

Группа Милкена – первое сообщество, созданное точно «по нему», как хорошая перчатка по руке, – много лет была окутана завесой тайны. Просачивавшаяся там и сям разрозненная информация добавляла живописные детали к облику этого странного полурелигиозного мирка, но не позволяла его понять. Милкен решил сам объяснить все. Из бесед с ним стало ясно, что свою группу он рассматривал как физическое воплощение идеи продуктивности в сочетании с идеей абсолютного контроля.

Милкен считал, что люди работают наиболее продуктивно, когда ощущают себя частью коллективного предприятия. В нем не может быть «звезд»-индивидуалистов, а Милкен держал себя как первый среди равных. Он отказывался помещать свою фотографию в ежегодном отчете Drexel, потому что не хотел разрушать командный дух. У него не было отдельного кабинета – только стол в торговом зале. Он не занимал в фирме сколько-нибудь значительной должности и не вводил никаких титулов внутри группы; никто не имел должностных преимуществ перед другим. (По словам Милкена, в рождественской открытке группы, напоминавшей облигацию, без всякого различия перечислялись все ее сотрудники – графическая иллюстрация принципа равенства.) Милкен не разрешал своим людям общаться с прессой не только по соображениям секретности и контроля. Он не хотел, чтобы они возомнили себя «звездами», – тогда их будет труднее заставить являться в понедельник к четырем тридцати утра.

Милкен постоянно поддерживал в группе дух отрешенной сосредоточенности на текущей задаче. Он считал, что два главных жизненных раздражителя – любовные приключения и деньги – мешают людям работать с той самоотверженностью, какой он от них требует. Поэтому Милкен поощрял долговременные, стабильные отношения и гордился низким процентом разводов в группе. Деньги, с точки зрения Милкена, могли играть двоякую роль. Перспектива обогащения (главным образом через участие в инвестиционных партнерствах) давала людям стимул. Но стоило только обогатить человека (чтобы побудить его работать интенсивнее и привязать к себе) сверх всяких ожиданий, как возникала опасность, что его увлекут радости жизни.

Эту дилемму Милкен пытался решить с помощью контроля. Значительная часть денег группы всегда находилась в инвестиционных партнерствах, вне пределов чьей-либо досягаемости. Правда, с годами богатство группы достигло огромных размеров, и в руки персональных владельцев поступили существенные суммы. Однако если Милкен бывал кем-нибудь недоволен, он всегда мог привести в действие рычаги партнерств – уменьшить процент или не включить человека в очередное партнерство.

Был и другой, не столь прямолинейный, но, вероятно, более действенный способ контроля, хорошо известный любому харизматическому лидеру: Милкен вдохновлял личным примером. Он не требовал работать больше, чем он сам, а сам – по мере того как его власть росла – выдерживал прежние (и даже более длинные) изнурительные рабочие дни. Он не стремился вверх по общественной лестнице (отнимающей много времени). С 1968 года он жил со своей первой и единственной женой, от которой имел троих детей. Он жил скромно, избегая любых символов богатства, и хотел, чтобы его люди придерживались такого же образа жизни. К тому же, он жил в Вэлли, а не в претенциозно-роскошном Беверли-Хиллз, и настоятельно советовал своим людям покупать дома не в Беверли (многие сотрудники Милкена тоже обосновались в Вэлли). Иными словами, как человек, одержимый безграничной жаждой денег (когда слушаешь Милкена, иногда кажется, что сама мысль о деньгах доставляет ему физическое удовольствие), он проповедовал своего рода антимеркантилизм. Все или почти все в жизни Милкена и, насколько он смог добиться, в жизни его группы подчинялось одному – продуктивности.

Милкен хотел, чтобы его люди ощущали себя творцами собора, а не подносчиками кирпичей, и ему это удалось. «Если бы он шагнул с обрыва, – заявил бывший приверженец Милкена, – вся группа последовала бы за ним».

Ненавязчиво сравнивая себя с Ганди, Милкен намекал, что создал свое святое воинство не только для банальной покупки и продажи ценных бумаг. Первые задачи действительно были скромными. Но в конце семидесятых годов, когда Милкен начал доставать деньги для деклассированных представителей корпоративной Америки, не способных получить их самостоятельно, он стал видеть свое предназначение все более широко. Именно тогда он вернулся в Калифорнию и со всей серьезностью организовал подбор кадров.

Один бывший член команды рассказал, как в 1979 году прочитал триллер Роберта Ладлама «The Matarese Circle» («Круг Матарезе»). Интрига разворачивается вокруг всемирного террористического заговора, организованного и профинансированного крупнейшими международными корпорациями. Фанатики Матарезе, готовые пожертвовать собой ради опьянившей их идеи, намереваются ввергнуть ведущие мировые державы в хаос и установить свой порядок, при котором все будет контролировать клан Матарезе с помощью подвластных ему корпораций. Руководит заговором человек, блестяще одаренный и одержимый манией величия. Ему, простому корсиканскому пастуху («shepherd»), удалось сколотить гигантское состояние, и теперь он настолько заворожен мечтами о власти над миром, что всю жизнь готов подчинить этой цели.

«Я прозвал Майкла The Shep, – продолжал рассказчик. – Еще несколько человек в группе тоже читали эту книгу и тоже поразились сходству. Но самое удивительное, что это было в 1979 году, а потом, через пять или шесть лет, мы действительно увидели, как происходит нечто, подобное описанному».

Сравнение со злодеем-«пастухом» не нужно, конечно, пенимать буквально. Но параллели, подмеченные членами группы, несомненны: неукротимая одержимость, мания величия, убежденность в правоте цели, оправдывающей любые средства, и, наконец, идея использовать рычаги корпоративной власти для контроля в масштабах страны, а потом и всего мира.

Тот Майкл Милкен, который давал интервью автору этой книги, нисколько не напоминал ненасытного хищника. По природе резкий и напористый, он, казалось, изо всех сил старался сдерживать себя. Он был поразительно скромен, превозносил заслуги других сотрудников Drexel и постоянно отвлекал внимание от своей персоны. Он не критиковал конкурентов из других инвестиционно-банковских фирм, хотя хорошо знал, что они не пощадили бы ни его, ни Drexel. Он постоянно повторял, что гордится финансированием компаний, которые были очень малы или находились в трудном положении, когда он впервые провел подписку на их облигации, а потом стали расти и процветать (но не путем приобретений). Отличительная черта Drexel, по его словам, – стремление помочь. Он настойчиво подчеркивал, что и в очередные тяжелые времена сам придет на помощь с такой же готовностью, как и в прошлые.

Беда в том, что все откровения Милкена шиты белыми нитками. Величайший торговец облигациями в мире пытался выгодно «продать» себя – в облике сдержанного, скромного благодетеля и слуги общества, который зарабатывает больше других слуг лишь потому, что трудится в частном секторе. «Я приветствую конкуренцию», – утверждал человек, девизом которого с семидесятых годов стало овладение всеми 100% рынка, человек, многие годы стремившийся сокрушить конкурентов или купить их. В этой «рекламной речи продавца» больше всего поражали уничижительные оценки самого себя по сравнению с другими, по сравнению с более широким миром, не ограниченным, как многие годы, страстно любимыми облигациями.

Примерно два года назад, когда я подошла к Милкену после его речи перед финансовыми менеджерами в Бостоне и попросила сотрудничества в работе над этой книгой, он сказал, что слышал о ней от Джозефа. Он задал несколько вопросов о замысле и цели, а потом заявил: «Мне такая книга не нужна!». Узнав, что работа уже идет, Милкен повторил: он против – и, кажется, удивился, получив в ответ заверение, что книга будет закончена. Тогда он предложил: «Хотите, я поговорю с Фредом, может быть, мы заплатим вам гонорар, который обещал издатель, – но за то, чтобы вы ее не писали? Или даже, – поправился он, словно не расслышав ответа, – заплатим еще и все возможные доходы с тиража?».

Этот разговор происходил в феврале 1986 года. Тогда Милкен находился в зените, в расцвете своей власти. Он был уверен, что в большом мире, как и в мире торговли, за подходящие деньги можно организовать любую сделку. Уверен, что цель оправдывает средства.

Исполнен твердой решимости не допускать ситуацию, которую он не может контролировать. Милкен отгородился от внешнего мира, давно привык к тому, что люди слепо верят его словам, склоняются перед его волей, и не имел ни малейшего представления о том, как вести себя в мире, не похожем на его собственный.

Правда, ему это и не было нужно, пока пределы его мира, где он был не пришельцем, а властелином, постоянно росли. Враги боялись его, а почитатели боготворили. Вскоре деловая пресса будет единодушно возносить ему хвалы, а Уолл-стрит – рабски подражать. В его распоряжении – миллиарды долларов; капитал, как много лет повторял и на деле доказывал Милкен, – отнюдь не дефицитный ресурс. Пределы его власти, казалось, были ограничены лишь пределами его лихорадочного воображения.

После выступления Милкена финансовые менеджеры (со многими он познакомился почти десять лет назад, когда приходил и предлагал свой странный товарец) окружили его, дабы выразить свое почтение. Один давний клиент, не увидевший Милкена в густой толпе, спросил у его помощницы Сьюзен Кокрэн, где он. «Король, – кивнула она в направлении Милкена, – вот он, перед вами».

Примечания:

* Англ. greenmail – производное от green – зеленые (в значении «доллары») и blackmail – «шантаж». Форма давления, при которой некто скупает столь значительное количество акций компании, что у ее руководства возникает опасение за контрольный пакет. После этого скупившее акции лицо предлагает компании выкупить их по повышенной цене. – Примеч. переводчика.

* В начале Второй мировой войны американские войска на Филиппинах были оттеснены японцами на полуостров Батаан (о. Лусон), где и сдались в апреле 1942 года. – Примеч. переводчика.

* Имеются в виду слова Черчилля об английских летчиках, выигравших воздушную «битву за Англию» в конце 1940 года: «Никогда еще столь многие не были так обязаны столь немногим». – Примеч. переводчика.