XII. ПО УЩЕЛЬЯМ, ЛЕСАМ И БОЛОТАМ

За Якутском Лена достигает десяти километров ширины. Фарватер проходит между многочисленными островками. Без лоцмана здесь очень легко наткнуться на мель.

Станция Тандинская находится на расстоянии ста семидесяти пяти километров выше впадения Алдана в Лену. Поездка к Тандинской продолжалась два дня. В этом месте ширина Алдана равна восьми километрам. Пятнадцатью километрами выше он суживается уже до трех километров, сохраняя эту ширину больше чем на протяжении 600 километров. Подобно Лене он в своем начале образует многочисленные острова. Благодаря ежегодно меняющимся мелям судоходство на Алдане требует большой осторожности.

Сидевший на носу нашего судна матрос от времени до времени старательно измерял глубину воды. Несмотря на это, пароход частенько плотно врезался в песок. Мы снимались с мели, давая обратный ход, после чего пытались обойти мель и пробраться дальше.

Местность, которую мы теперь проезжали, была необычайно однообразна. Мы долго пробирались меж плоских, поросших ивняком, островов. Растительность эта несла на себе явные следы половодья, по-видимому совершенно затоплявшего их весною.

Берега одеты сплошным девственным лесом. По словам капитана, в этой местности множество лосей. Во время остановки, сделанной для сбора топлива, мы убедились в том, что это сообщение нисколько не преувеличено. На берегу, в большом количестве, видны были старые и новые лосиные следы. Это были настоящие тропинки, проделанные лосями в мягкой влажной земле.

За несколько километров от станции Тандинской, по правому берегу Лены, возвышается горная цепь метров в двести вышиною. В этих местах река внезапно суживается до трех километров в ширину.

Течение становилось все быстрее. В воде виднеются вырванные с корнем стволы деревьев — работа горных потоков. Пароходик наш напоминал неуклюжую черепаху, борющуюся с бушующими водяными массами.

Утром 22 июня мы стали на якорь вблизи станции Тандинской и тотчас же послали одного из наших казаков за лошадьми. Лошади были приведены к берегу неожиданно быстро. Пришел, низко кланяясь, и сам содержатель почтовой станции, седовласый якут.

Мы узнали от него печальную новость. Оказалось, что наш передовой казак целых девять дней ждал падения воды в Тукулане, маленькой речке, вздувшейся от таяния снегов в Верхоянских горах. Наконец, он решил двинуться в путь, и тут-то и произошло несчастие. Сопровождавший его ямщик утонул вместе с лошадью. Одновременно погибла вся почта, предназначенная для Верхоянска и Колымска. Трупы как человека, так и лошади не были найдены. Дикий горный поток унес свои жертвы в Алдан.

Навьючивание лошадей продолжалось довольно долго. Необходимо было распределить груз как можно равномернее. Наконец, все было готово. Мы вскочили в седла и двинулись в путь.

Караван наш подвигался вперед гуськом по узкой дороге в полметра шириной. Кроме нас, членов экспедиции, двух казаков и переводчика с нами было еще двое хорошо знающих дорогу ямщиков-якутов, сменявшихся вместе с лошадьми на каждой станции. Ямщики ехали на наиболее легко нагруженных лошадях. Объясняться с ними мы могли только при помощи казаков и переводчика, знавшего, кроме якутского, еще и тунгусский язык.

Уже в окрестностях Якутска нас начали беспокоить комары. Теперь же, в болотистых лесах, они причиняли нам настоящее страдание. И всадники, и лошади были окутаны целыми стаями комаров. Пришлось покрыть головы густою вуалью. Измученную свою лошадь я обмахивал длинным конским хвостом, прикрепленным к деревянной рукоятке. Но „крылатая таежная кавалерия” все-таки ухитрялась находить незащищенные места, и скоро наши лица и руки покрылись жгучими волдырями. Даже привычные к этим местам ямщики надели покрывала и кожаные перчатки.

От времени до времени я очищал свою белую лошадь от наших мучителей. Но уже через минут десять она снова становилась серой. Не прошло и двух часов с той минуты, как мы двинулись в путь, как лошадь стала совершенно розовой.

Ее окрасила как кровь убитых на ней комаров, так и кровь, выступившая от их укусов.

Часов в двенадцать ночи мы, наконец, сделали привал у лесного ручья. В эту пору года здесь, собственно говоря, ночи не бывает. Солнце ушло лишь два часа тому назад. Стояли светлые сумерки.

Из ущелий подымались белые массы тумана и медленно ползли к вершинам хребта. На востоке за снежными гребнями горной цепи уже алел день.

Быстро разбили мы на сравнительно сухой площадке палатку. В этот день мы прошли первые тридцать пять километров пути.

Скоро, однако, пришлось оставить всякую надежду на сон. Несмотря на то, что вблизи палатки был разведен дымный костер, меня сплошь покрывали бесчисленные маленькие мучители.

Бросив борьбу с ними, я вышел из палатки и уселся у огня вместе со своими товарищами. Все они сидели у большого лагерного костра, вокруг которого было разведено еще множество маленьких. Благодаря гнилому дереву, мху и траве эти небольшие костры давали сильный, едкий дым. Он, правда, заставлял слезиться глаза, но все же был много легче комариных укусов.

Растительность вокруг нас уже щеголяла весенним нарядом. Ярко-зеленые березы и лиственницы четко выделялись на фоне темных сосен. На росистом лугу цвели уже пушица (Eriophorum vaginatum), первоцвет и другие вестники весны. Ивы у ручья надели свои серебристые листочки. На смородине, которая растет на севере повсюду вплоть до границы лесов, кроме молоденьких листочков, виднелись цветочные бутоны.

Где-то вблизи, в гуще кустарников, распевал свои песни сибирский соловей, и кукушка неумолчно бросала свой одинокий призыв.

Солнце поднялось уже довольно высоко, и вокруг нашего лагеря становилось все оживленнее. Одна за другой запевали птицы.

Мы напились чаю и поели ржаных сухарей. Повар, он же переводчик, изжарил на вертеле кусок оленьего мяса. Горе было только в том, что при каждом куске приходилось приподнимать сетку, и комары тотчас же облепляли наши шеи, подбородки и щеки. Я скоро научился от ямщиков курить и даже пить чай, не снимая с головы сетки.

Ямщики находились на собственном иждивении и питались соленой рыбой и чаем. Они очищали от чешуи явно недосоленную рыбу, а затем разрезали ее в продольном направлении на две половинки. В рот закладывался и захватывался зубами один конец такой половинки, другой же ее конец якут крепко придерживал левой рукой. Ножом он отрезал себе соответственной величины куски, причем проделывал это в направлении снизу вверх, едва не касаясь острием губ и кончика носа.

Лошади наши также сгруппировались у костра. Хорошо зная защитные свойства едкого дыма, они расположились с подветренной стороны костра.

Мы двинулись дальше по ущельям, по густому лесу и болотам. Почва была сильно размыта непрерывными дождями, и лошади местами увязали по брюхо. В таких случаях нам приходилось соскакивать с седел и вести их в поводу. В продолжение двух следующих дней мы проезжали всего лишь по тридцать — тридцать пять километров, и это несмотря на то, что находились в седлах по восемнадцати часов в сутки!

Двадцать четвертого июня мы достигли бурного Тукулана. Старший из проводников-якутов перевел нас вброд через этот ревущий горный поток.

Мы перебрались на противоположный берег выше того места, где произошло недавнее несчастие. Мокрые, но невредимые продолжали мы свой путь по круто подымающейся в гору долине Тукулана. Роскошная трава местами доходила до брюха лошадей и то-и-дело соблазняла их своей свежестью и сочностью.

Вокруг, в защищенной от ветров горной долине красовались разнообразные цветы. Мы нашли здесь два вида лилий с белыми и ярко-красными цветами, горечавки, ирисы, один вид башмачка (орхидея) с великолепными лиловыми цветами и еще много других роскошно цветущих растений.

На горных склонах высились могучие лиственницы, кедры и отдельные сосны. Чем мы выше подымались в горы, тем реже становился лес и низкорослее деревья. Лиственница едва лишь достигала человеческого роста, а уродливые березки были совсем карликами. Те и другие прятались в защищенных местах, в ущельях и между скалами.

После крутого подъема, ведя лошадей в поводу, мы достигли, наконец, горного перевала. Здесь, на ровном месте, была сложена из обломков скал пирамидка метра два вышиною. В промежутки между составляющими пирамиду камнями были вложены всевозможные жертвоприношения. Все они предназначались в дар обитающему в этих местах „горному духу”. Мы нашли тут щепотки чая и табака, лисьи, заячьи и беличьи черепа, стеклянные бусы и наконечник для стрел, медные и мелкие серебряные монеты.

По обе стороны этого своеобразного алтаря были вбиты в землю колья. На них развевались но ветру волчьи шкуры, пестрые куски тканей и пучки конских волос.

Наши якуты тотчас же вырвали небольшое количество волос из грив и хвостов лошадей и прикрепили их к кольям. Затем они насыпали табаку, но, конечно, сохраняя экономию, между камнями этого алтаря.

Мы бросили в трещины пирамиды несколько серебряных монет. Переводчик поспешил разъяснить якутам, что „это сделано нами для того, чтобы снискать к нашей экспедиции расположение духа здешних мест”. Якуты были, по-видимому, удовлетворены.