Релизеры — это сигналы, которые вызывают инстинктивные реакции у животных. Релизеров великое множество. Рассмотрим некоторые из них.

Классический объект лабораторных исследований этологов — колюшка.

Когда приходит пора размножения, самец колюшки одевается в красочный наряд. Главное в этом наряде — ярко-красное брюшко. В поведении рыбки обнаруживается тоже нечто новое: он выбирает на дне определенный участок, индивидуальную территорию, и нападает на всякого проплывающего поблизости самца своего вида (а иногда и на других рыб). Заинтересовались, что служит релизером, вызывающим агрессивность: форма ли вторженца, или, может быть, красное пятно. Опыты показали, что самца возбуждает любой продолговатый предмет, красный снизу. Он необязательно должен походить в деталях на рыбу, лишь бы низ был красным. Этот красный цвет брюшка у колюшки в брачную пору и есть релизер.

В июне у нас начинают летать бабочки бархатницы, семелы. Бурые, с двумя глазками на переднем крыле, они порхают вокруг цветов и сосут нектар.

Но вот самец, насытившись, садится на какой-нибудь бугорок и ждет. Ждет самку, чтобы поухаживать за ней. Ждет долго. Наконец терпение иссякает, и тогда самец семелы в слепом азарте бросается в погоню за пролетающими птичками и даже за падающими листьями. Гоняется порой и за собственной тенью!

В это время его легко можно привлечь бумажной моделью, имитирующей самку. Чем темнее модель, тем азартнее гоняется за нею самец. Меняли и размеры модели. Крупные явно предпочтительнее, и самая желанная — в четыре раза крупнее самки. Явно, что темный цвет и величина модели — релизеры для самца семелы. Но почему именно они, непонятно.

Птенцы серебристых чаек, едва успев родиться, уже просят есть. Несколько часов смотрят они на мир желтыми глазами, но ничего вокруг, кажется, не замечают: ищут красное пятно. Сейчас оно для них — средоточие всей Вселенной. Это красное пятно играет особую роль в сигнальном лексиконе серебристой чайки: оно релизер для птенца.

У взрослой чайки клюв желтый. Но на конце подклювья, словно ягодка зреет, видно отчетливое, яркое красное пятно. Для новорожденного птенца эта «ягодка» как бы представитель всего внешнего мира, личный опекун и посредник в мирских делах. У птенца врожденная реакция на красное пятно, инстинкт, который внушает ему: «Когда выберешься из скорлупы на свет божий, ищи красное пятно! Оно тебя и накормит, и напоит, и согреет, и защитит. Ищи его, беги за ним».

И он ищет. Тычется носиком в родительский клюв с красным пятном на конце. А для родителя это тоже сигнал-релизер. Приказ, которого нормальная птица не может ослушаться: тотчас разевает рот и кормит птенца.

Опыты показали, что птенец ищет именно красное пятно. На модели клювов чаек с белыми и синими пятнами птенец никак не реагировал, и совсем малое впечатление произвел на него желтый клюв без всякого пятна. Зато сплошь красный клюв очень привлекал. Птенец, очевидно, принимал его за само пятно, и чересчур большие размеры не смущали.

Чтобы переключить внимание птенца с красного сигнала на то, что он, в сущности, обозначает, взрослая птица берет кусочек отрыгнутой пищи кончиком клюва так, чтобы лакомый кусочек оказался поближе к пятну. Птенец, тычась в него, попадает клювом в пищу. Глотает. Понравилось!

Голые и слепые птенцы певчих птиц не могут в первые дни узнавать своих родителей по какому-нибудь видимому знаку. Поэтому сигналом к тому, что можно открыть клюв и просить есть, служит для их неразвитого мозга слабый толчок гнезда. Мать прилетела! В этом вы легко убедитесь, если чуть качнете гнездо: слепые птенцы поднимут головы и, как по приказу, откроют свои желтые рты. (Желтый клюв птенцов тоже релизер. В данном случае побуждает родителей носить пищу для желтых ртов.)

Когда у птенцов открываются глаза, они поднимают головы не просто вверх, а направляют их к родителям. Тянутся и к макетам, если те не больше трех миллиметров и двигаются. Поднесем к птенцам с разных сторон две палочки — птенцы раскроют рты навстречу той, которая ближе и выше.

Круглый диск их привлекает меньше, чем диск с зарубками и выступами, которые и служат возбуждающими знаками, то есть релизерами (как красные пятна на клюве серебристой чайки).

Астрильды, родичи наших воробьев, живут в Африке, Южной Азии и Австралии. У птенцов этих птиц не какой-нибудь простенький желтый рот, нет: он раскрашен так же ярко, как сами птицы. В углах рта желтые, белые, голубые бугорки, иногда окаймленные черным кольцом, а на нёбе, языке и по краям клюва — черные точки и полосы. Когда такой цветастый рот раскроется, родителям трудно сдержать нетерпение кормить и кормить его. Он хорошо заметен и в полумраке гнезда, а разноцветные бугорки, во всяком случае у некоторых видов астрильдов, отражая лучи, светятся в темноте! Гнездо астрильдов — искусно сплетенная корзинка, закрытая со всех сторон, кроме узкого входа в гнездо. В ней и в ясный день полумрак.

Новорожденный гусенок считает матерью первый появившийся над ним предмет. В природе это обычно гусыня. У гусенка, которого вывели в инкубаторе, — человек. А иногда и ящик, если человек не пришел вовремя.

Как только вы позовете гусенка, склонившись над ним, он начнет кланяться и приветствовать вас в гусиной манере: с вытянутой вперед шеей. Тем самым он удостоверяет, что считает вас матерью. И после этого уже ничто не поможет, даже если вы отнесете гусенка к гусыне: он ее просто не признает. Она чужая, по его птичьим понятиям.

Этот не всегда удачно действующий инстинкт «втискивания» образа родителя в первый увиденный предмет — запечатление, или импринтинг, — замечен и у млекопитающих. В Африке случалось, что новорожденные носорог, антилопа, зебра или буйвол бесстрашно бегали за всадником или автомобилем, которые увидели раньше испуганной и покинувшей их матери. И никакими силами нельзя было прогнать этих трогательных малышей!

Так и гусенок днем и ночью будет ходить за вами (на некотором расстоянии, чтобы видеть вас под определенным углом!) и пищать приятно и нежно: «Ви-ви-ви-ви». Это уведомляющий сигнал, который можно перевести приблизительно так: «Я здесь, а ты где?»

И ждет (такой уж у него инстинкт), что вы ответите ему как гусыня: «Ганг-ганг-ганг», то есть «я тут, не волнуйся!».

Если не ответите, гусенок начнет пищать: «Фип-фип». Это крик беспомощности и одиночества. И будет так пищать, пока его не найдет мать или пока не погибнет, потому что хотя прокормиться может и сам, но без материнского тепла и защиты долго не проживет. Поэтому, повинуясь инстинкту, все силы отдает писку «фип-фип».

Ответите ему «ганг-ганг», и гусенок, тотчас обрадованный, прибежит приветствовать вас.

Крик беспомощности спасает многих животных-малышей от одиночества и верной гибели. Молодой дельфин, например, тоже, потеряв мать, зовет ее своим плаксивым ультразвуковым голосом. И плавает и плавает по кругу диаметром два метра, пока дельфиниха не найдет его.

Паре молодых рыбок (цихлид), которые нерестились первый раз в жизни, подложили икринки чужого вида, а их собственные забрали. Когда мальки вывелись, рыбки заботились о них как о родных детях. Да так к ним привыкли, что всех непохожих на них мальков, даже своего вида, считали врагами. Позднее эти обманутые искусством экспериментаторов рыбки еще раз отложили икру, и ее у них не забрали. Когда из икры вывелись мальки, родители набросились на них и съели. Это значит, что в их мозгу под влиянием условных рефлексов, полученных при воспитании чужих мальков, сложился уже совсем другой стереотип представлений о «своих» детях, иной импринтинг.

Мальки распознают родителей только по признакам, воспринимаемым визуально. Это удалось доказать с помощью восковых моделей разной формы и окраски. Как выяснилось, имеет значение и характер движения модели — плавный или порывистый, медленный или быстрый, прямой или загзагообразный. У каждого вида он особенный, и у мальков закреплена в мозгу врожденная реакция на него. Одни собираются у быстро движущейся модели, другие у плывущей медленно. Если модель неподвижна, то мальки сначала окружают ее, а потом ищут нового опекуна.

Цвет модели, соответствующий общему фону окраски родителей, тоже привлекает мальков. Но размеры, по-видимому, не имеют большого значения.

Ученые, которые пытались расшифровать механику этого странного приспособления, сделали такое интересное открытие. Мальки, оказывается, «не знают», каковы абсолютные размеры их родителей, ростом они с блоху или со слона. Важен лишь угол, под которым мальки видят родителей. Величина этого угла — одно из инстинктивных знаний малька, такое же, как и умение, например, ловить и глотать циклопов или собираться по тревоге, завидев сигнальную позу мамаши или папаши.

Мальки, можно сказать, привыкли рассматривать своих родителей под определенным углом зрения. Поэтому, если имитирующая рыбку-наседку модель была очень большой, мальки собирались в стайку и плыли за ней на значительном расстоянии, тогда поводырь не казался им слишком большим. Если модель была маленькой, мальки следовали за ней почти вплотную, сохраняя, таким образом, тот же угол зрения. С возрастом, по мере того как увеличиваются размеры малька, возрастает и величина этого руководящего его поведением угла.

Но самое интересное, что не только у цихлид, но и у других животных, у гусей например, среди наследственных привычек, полученных от рождения, есть и эта специфическая «точка зрения» на своих родителей.

Известный этолог профессор Конрад Лоренц рассказывает, что гусята ходили за ним всюду, как за родной матерью, но на расстоянии значительно большем, чем то, на котором обычно следуют гусята за гусыней. Они всегда сохраняли такую дистанцию, с которой человек им был виден под тем же углом, что и гусь, ведущий гусят по берегу. А так как человек больше гуся, то и эта дистанция, естественно, удлинялась.

Когда Лоренц купался в реке и из воды видна была лишь его голова, гусята, сохраняя тот же угол зрения, плыли за ним почти совсем рядом. А когда он опускал в воду голову, гусята приближались к нему вплотную. И если из воды торчала лишь макушка, готовы были забраться к нему на голову.

Так и маленькие цихлиды: когда модель была уж очень мала, осаждали ее, чуть ли не взбирались на спину, потому что стремились плыть за «мамкой» так, чтобы она всегда была им видна под определенным углом, соблюдать который обязывало их врожденное чувство.

Гусенок, днем и ночью требующий своим «фип-фипом» удостоверить, что вы тут, очень трудный ребенок. Но утенок для человека, решившего заменить ему мать, настоящий «инфан террибль» (ужасный ребенок). Потому что у него более сложный «определитель» родителей. По его тезам и антитезам выходит так, что мать прежде всего бегает вперевалочку (причем главным образом двигаться должны ноги). Во-вторых, отзывается на утиный манер.

Как только вы откроете дверцу инкубатора, утята в панике кинутся прочь. Но убегают они и от чучела утки. Человек, чтобы привлечь их, должен встать на четвереньки, побежать в этой неудобной позе (от которой он уже отвык!) и закричать, как кричит утка: «Квег-ге-гегег». Если будете кричать, поленившись стать на четвереньки, утята оповестят окрестности о своем одиночестве и не пойдут за вами. В их унаследованном от предков представлении просто не укладывается, что мать может быть такой высокой, как человек.

«Поэтому надо крякать, передвигаясь на четвереньках, — уверяет Зденек Веселовский. — Я сам пробовал, — продолжает он, — водить семью утят в саду биологического факультета, расположенном в тесном соседстве с психиатрической клиникой в Катержинках. Только крепкий забор защитил меня от этого знаменитого заведения, так как крякающий на корточках человек для посторонних наблюдателей с улицы не иначе как сумасшедший».

Хорошо выраженный инстинкт запечатления развит и у цыплят. Чтобы в этом убедиться, надо взять из-под курицы яйца незадолго до вылупления птенцов и поместить в инкубатор. Человек-воспитатель должен быть рядом, когда цыплята покидают скорлупу яиц. Он будет первым живым объектом, который они и увидят и за которым будут следовать.

«Выпущенные к своим собратьям, ходившим с курицей, они убегали от них, а следовали за человеком, который ухаживал за ними» (профессор М. Н. Носков).

Интересный случай запечатления случился однажды в Берлинском зоопарке. О нем рассказал немецкий этолог Манфред Бюргер.

Ночью самка антилопы гну родила теленка. Получилось так, что во время родов она лежала у самой двери. А под дверью была довольно глубокая ложбина — в нее и упал новорожденный. Когда он поднялся на ноги, то оказался по другую сторону двери. Мать искала его в стойле, а он был за дверью в коридоре.

Проголодавшись, маленький гну стал искать мать, но увидел не ее, а балку, которой снаружи запирали дверь в стойло. Она-то и запечатлелась в его мозгу как родитель.

Утром пришли работники зоопарка и увидели теленка гну перед дверью загона, в котором содержалась его мать. Дверь открыли и впустили детеныша в стойло. Но ни он, ни мать не интересовались уже больше друг другом. Мать не приняла своего дитятю, а дитя считало матерью бездушную деревяшку. Вот и пришлось воспитывать теленка работникам зоопарка как сироту, потерявшего родную мать.

Важно, однако, сказать, что запечатление происходит лишь в первые дни или недели после рождения животного. У лосей, например, этот период длится до трехдневного возраста, у диких кабанов — 2–3 недели, у кур и уток — 13–16 часов. А у человеческого младенца — от 6 недель до 6 месяцев.

«По мнению У. Торпа, игра… животных всегда связана с элементом познания… У. Торп подчеркивает, что игра может иметь несколько назначений. Она помогает развить „двигательные функции молодого животного“, но игра может „вестись ради самой игры“. Описывая игру птиц, он отмечает: „Трудно не сделать вывода, что в этой игре присутствует элемент веселья“» (Салли Керригер).

У некоторых есть даже площадки для игр. Зоолог Шлет две тысячи часов провел в седле, всюду поспевая за стадом одичавших коров на юге Франции, в Камарге. Он видел, как коровы, едва переступили границы игровых площадок (на них обычно вся трава вытоптана и есть где побегать), сейчас же, «словно автоматически срабатывает какой-то механизм, начинают играть. Бодаются, гоняются друг за другом, кувыркаясь, катаются по земле… Телята с воплями восторга скачут, задрав хвосты, и вертятся, пытаясь их поймать, что они проделывают почти так же мило, как котята».

Обычно играет молодежь, но часто полувзрослые и взрослые коровы не могут утерпеть и тоже скачут, потешая себя возней. Телята часто играют в игру, которую иначе и не назовешь, как «дочки-матери»: один теленок делает вид, что сосет другого. А тот не сердится, а делает вид, что кормит его.

У гиббонов тоже есть свои излюбленные «игровые» деревья, на которых они часами скачут и качаются, как на турниках. Молодые обезьяны играют весь день с небольшим перерывом, чтобы поесть. «Иногда, — говорит Шовен, — совершенно так же, как бывает у детей, кто-нибудь слишком разойдется и вызовет крик боли у своего товарища. Тогда, тоже совсем как у людей, появляется взрослый самец, он разнимает драчунов, награждает их несколькими шлепками, и игра прекращается. А у бабуинов дело заходит даже дальше. Создается впечатление, что они специально приходят к своему вожаку, чтобы поссориться и подраться перед ним, а тот выносит приговор».

Как только новорожденная обезьянка вырастает из младенчества, ее принимают в какую-нибудь группу молодых обезьян. Там она играет с товарищами и завязывает дружбу с однолетками, которая годами связывает тесными узами бывших товарищей по играм. С той поры обычно они никогда не расстаются, кочуя вместе всюду, даже если и обзаведутся семьями.

Карл Экли, который много раз бывал в Африке и изготовил для американских музеев сотни «лучших в мире» чучел животных — от слонов до зимородков, — видел, как слонята играли в… футбол. Они скатали из ила большой шар и гоняли его как мяч.

С мячом любят играть обезьяны, свиньи, выдры; когда мяча нет, то со щепками и корнями; землеройки катают и подбрасывают сухие листья и перья, каланы играют с комком водорослей в воде, а тюлени — с камнями. Дельфины, как мячом, играют морскими черепахами.

В наших местах любят порезвиться речные выдры, животные вообще очень милые и умные. Они играют с рыбами в кошки-мышки, когда сыты и когда хотят позабавиться. Отпустит выдра рыбешку, как кошка мышку, и ждет: пусть подальше отплывает. А потом за ней в погоню. Поймает и снова отпустит.

И из всех игр у выдр самая любимая — катание с гор. Глинистый обрыв — лучшее место для такого дела. Внизу у воды выдры расчищают берег. Уносят прочь ветки и коряги, чтобы не поцарапаться. Потом раскатывают глиняную дорожку. Лезут на обрыв и катятся вниз. Первый раз трудновато, конечно. Глина еще сухая, плохо по ней скользить. Второй раз легче. Кое-как сползет выдра в воду — оставит на склоне мокрый след. Еще раз сползет — след становится мокрее. А потом уже по обрыву как по маслу можно кататься. От мокрого брюха и хвоста такая скользкая стала дорожка, что хоть куда.

Теперь и начинается самое развлечение!

Взберется выдра на горку, голову вытянет, передние лапы под себя подожмет — и вжжи-ик сверху вниз прямо в воду. Только одна в воду плюхнется, а по глиняной дорожке уже другая летит. Третья из воды вылезает: спешит очередь не пропустить. Весело им.

А зимой выдры устраивают для катания ледяные дорожки.

Выдры и своих маленьких выдрят учат кататься с горок.

Со снежных гор любят кататься серны: вереницей друг за другом, подогнув ноги. Съехав, бегут на горку и опять катятся вниз. И барсы съезжают с утеса на спине, а в самом низу быстро переворачиваются и всеми четырьмя лапами падают в сугроб.

«Песцы, — пишет Лоис Крайслер в книге „Тропами карибу“, — поднялись на гребень берегового ската, еще покрытый снегом, и один из них съехал по крутизне вниз, присел по-кошачьи и с вызовом задрал мордочку к тому, что стоял наверху. Тот бросился вниз, налетел на первого, и они кубарем покатились по снегу. Потом один из песцов помчался наверх с явным намерением снова прокатиться».

Морские львы и белые медведи, резвясь, съезжают с мокрых скал прямо в море, а мартышки, как школьники по перилам лестниц, любят скользить по голым сукам — сверху вниз и часами качаются на лианах, словно на качелях.

Даже нелюдимые на вид и колючие — на самом деле! — дикобразы катаются с гор. Неутомимый охотник за редкими животными и отличный писатель Джеральд Даррелл нашел в Африке в одной пещере такую горку, до блеска отполированную колючими любителями острых ощущений. «Дикобразы забирались на верхушку ската, съезжали по нему вниз. Этой веселой игрой в пещере занимались, по-видимому, уже многие поколения дикобразов, так как поверхность склона блестела, словно стекло».

Любят поиграть и ежи. Ежиха первые дни ни на минуту не отходит от ежат. Кормит их молоком. А ежата слепые еще и глухие, а уже… играют. Боксируют друг с другом. Кожа с иголками, которая наползает у ежей на лоб, очень подвижная. Ежата быстро выдвигают ее вперед и, как боксер кулаком, бьют этим колючим капюшоном своего противника. Слабенький ежонок, как от хорошего нокаута, летит от такого удара в сторону.

Мать-ежиха боксировать ежатам не мешает: эта возня им вместо гимнастики. Сильнее будут.

И молодые кроты с упоением боксируют друг с другом рылами, как на ринге.

«Однажды, — рассказывает Даррелл, — когда один из хамелеонов издох, я принес его к обезьянам. Те почтительно окружили меня и стали с большим интересом разглядывать дохлого хамелеона. Набравшись смелости, старший из дрилов слегка коснулся лапой хамелеона, отдернул ее и стал быстро вытирать о землю. Гвеноны так и не решились подойти поближе к трупу хамелеона. Дрилы же постепенно расхрабрились, схватили хамелеона и стали пугать им гвенонов, которые разбежались с пронзительными криками. Пришлось прекратить эту игру, так как дрилы начали вести себя неприлично, а гвеноны были уже основательно запуганы и жалобными стонами выражали свои обиды».

Как играют кошки, собаки, белки, медведи, лисы, лошади, коровы, олени и многие другие звери, все знают.

«Если дать бизону хорошую игрушку, — советует директор Пражского зоопарка Зденек Веселовский, — можно сэкономить значительную сумму на ремонте заборов». Бизон, которому такую игрушку дали, часами играл с бревном, подбрасывая его рогами, и заборы больше не бодал.

А в клетке рядом шимпанзе весь день развлекала себя куском тряпки и носком, который ей подарили. Надевала их на голову, руки, ноги, повязывала вместо пояса, «в общем, вела себя как настоящая модница».

И хорошо, что такие тряпки могут надолго отвлечь обезьян от дурных шуток, которыми им иногда приходит в голову позабавить посетителей. Когда игрушки у них забирали, «шимпанзе невинно сидели у решетки, и не было для них большей радости, чем внезапно бросать в посетителей опилки и еще худшие вещи. После каждого удачного броска устраивались веселые танцы».

Леопарды тоже притворяются, что спят, растянувшись у самой решетки. (А одну лапу просунут обязательно между прутьями!) И ждут, когда кто-нибудь решит разбудить «кошечку» ударом зонтика или шляпы. Тотчас хватают, что успеют схватить, и тянут к себе. «После трудных попыток, — говорит Веселовский, — мы возвращали владельцу лишь остатки его собственности».

Молодой и очень симпатичный морж в Московском зоопарке часами играл камнями и мячом. А когда ложился спать, все игрушки складывал в уголок и засыпал возле них, как малое дитя.

Играть животным в зоопарках просто необходимо. Не только потому, что им тут, в неволе, и делать-то, собственно, нечего. Доказано, что, когда у свободного существа отнимают свободу, а с ней простор, силу и быстроту движений, в его организме словно что-то ломается. В эндокринных железах и в мозгу нормальные процессы нарушаются, и животное часто гибнет от малейшего, как говорят психологи, стресса, то есть от какого-нибудь переживания, испуга. Даже такой, казалось бы, пустяк, как перевод в новую клетку, может зверя убить одним лишь ужасом: психика не выдерживает, и животное умирает от нервного шока.

Игры разряжают, так сказать, душевное напряжение. Они хорошая гимнастика для мышц.

Шиллер, немецкий поэт, утверждал: «Человек играет только тогда, когда он Человек в полном смысле этого слова, и только тогда он Человек, когда играет». Нечто подобное можно сказать и про животных. Тоскующее, больное, обездоленное животное никогда не играет. А когда играет, веселится и радуется, ему лучше переносить все невзгоды. Игра и развлекает, и закаляет, учит ловкости и умению защищаться и охотиться.

Играют друг с другом не только выросшие вместе сверстники и товарищи по стаям и стадам, но и животные разных видов: в зоопарках, на площадках молодняка, например. Но бывает, что и дикие животные разных видов, встречаясь где-нибудь в лесу, у водопоя или на пастбище, вдруг начинают играть: страусы с зебрами и антилопами, например. Видели, как олень играл с лисой, белки с кроликами, а заяц с черным дроздом. Белый кролик и черная ворона жить друг без друга не могли: так любили играть вместе.

Ритуальные, «токовые», танцы есть не только у птиц, но и у зверей.

Давно уже ходят слухи о загадочных танцах индийских диких слонов, на которые они собираются в самой глуши джунглей.

Танцуют и козлы серн перед молодыми козлами и козами: скачут, выгнув головы в ложной угрозе, встают на дыбы и вообще многие «па» проделывают на задних ногах. Антилопы топи кружатся каруселью, вереницей друг за другом, вокруг дерева или нескольких деревьев. Другие стоят в стороне и смотрят, а потом, наглядевшись, входят в круг играющих и тоже «танцуют». Антилопы импалы водят хороводы вокруг своих самок. С блеяньем, задрав головы и хвосты, бегают вокруг, а самки стоят в середине, опустив головы.

Но самые впечатляющие танцы у шимпанзе. Одна группа шимпанзе на научной станции в Тенерифе прославилась танцами, почти человеческими по манере. Когда этих обезьян привезли в Европу, они еще некоторое время танцевали и там, и доктор Крумбигель, большой знаток зверей, видел эти танцы. Самцы становились в круг и, ударяя в ладоши, более или менее ритмично топали ногами по земле, словно «утрамбовывали» ее. Одна нога много раз, но легко касалась сверху другой ноги — такое еще «па» было в обезьяньем танце. Самки же только кружились: достаточно неуклюже, но не без кокетства.

Похоже, говорит Крумбигель, танцуют иногда и гориллы. Но чаще развлекают они себя ритуалом «биения в грудь». Георг Шаллер, который 20 месяцев жил бок о бок с дикими гориллами в лесах Африки и 314 раз встречался с ними лицом к лицу, заметил, что в этом их танце девять разных «па», которые исполняются по отдельности или в различных комбинациях.

Хотя молодые гориллы, прожив на свете три-четыре месяца, уже пробуют по частям разучить этот ритуал, привилегия на его полное исполнение принадлежит старым, матерым самцам с седыми спинами. Представление разыгрывается обычно при встрече с другим самцом или с человеком и начинается отрывистыми криками. Потом танцор срывает с дерева ветку, зажимает ее губами, встает на ноги и в исступлении рвет листья и бросает их вокруг.

А вот кульминация «танца» (или ритуала угрозы): горилла попеременно то одной рукой, то другой бьет себя ладонями в грудь. Та гудит, как хороший барабан! Одна нога обычно приподнята, а ярость, может быть и театральная, этого страшного на вид, черного, лохматого, огромного зверя, кажется, не знает предела. Затем горилла быстро отскакивает в сторону, на бегу рвет листья, ломает сучья. И в финале колотит ладонями по земле.

Думают, что это «танец» угрозы, но впечатляющие сцены «биения в грудь» разыгрываются в диких лесах и в мирное время, когда никаких врагов и близко нет. Может быть, это репетиция? Или просто развлечение? Когда горилл узнают получше, тогда и вопрос этот решится. Пока можно только гадать.

Раньше думали, что молодые птицы и птенцы не то что щенки и котята: играми себя не веселят. (Некоторые ученые даже «теории» придумали, почему так.) Но нет, играют, хотя, как ни странно, люди долго этого не замечали.

Теперь наука знает всевозможных птиц, молодежь которых так же играет, как и юные звери. Тут и воробьи, и зяблики, и вороны, и голуби, и фазаны, и утки, и сарычи, и орлы, и олуши, и турако, и урорблеры, и птицы-носороги, и колибри, и многие другие.

Попугаи, играя, валяются по земле, катают мячи и камни. Пеликаны тоже играют с камнями и ветками, которые часто воруют у соседей. А молодые бакланы, которым еще не пришло время размножаться, с увлечением строят гнезда. Это тоже игра.

Известный этолог доктор Нико Тинберген видел, как молодые пустельги, сытно пообедав после удачной охоты в полях, летели туда, где были гнезда, в которых они родились, и часами играли на песчаных дюнах с сосновыми шишками, а когда аппетит снова напоминал о себе, улетали в поля на охоту.

Видели, как молодой сокол, который лишь через две недели научился летать, играл со своим отцом в воображаемый воздушный бой. Он подпрыгивал вверх, отчаянно работая крыльями, пикировал вниз и сам отражал такие же импровизированные атаки взрослого самца. Но ни тот, ни другой сильных ударов не наносили. Это была игра и первые уроки высшего пилотажа.

Ну а взрослые птицы играют еще охотнее, чем молодые: и в кошки-мышки со своей добычей, и друг с другом «в салочки», и с разными веточками, палочками, листьями и камнями. Сороки, как известно, идут ради игры даже на «преступление»: тащат всякую блестящую игрушку, которая им понравится.

Даже хладнокровные рыбы играют! Носят во рту веточки, бросают их и снова подхватывают. Колюшки особенно игривы, когда строят гнезда. А брызгуны любят шутки в духе старых кинокомедий: облить «из-за угла» человека водой доставляет им большое удовольствие.

Гнатонемус Петерса — интересный обитатель аквариумов. У этой рыбки необычные для ее класса повадки: любит играть небольшим мячом, совсем «как молодые звери», что «указывает на ее хорошо развитый мозг».

Разбитое бурей дерево, у которого расщеплен ствол, — находка для медведя, а еще больше для медведицы, когда она с детьми. Ухватится лапой за дранощепину резвящийся Топтыгин, отогнет ее вниз и отпустит. Ударит она с маху по расколотому стволу, дребезжит, гудит ствол, вибрируя. А косматый богатырь не унимается: еще и еще отводит и отпускает щепу, музицирует. Прислушивается, как далеко громогласное эхо разносит по ущельям и горам эти звуки.

У детенышей горилл игры такие же, как у наших детей: догонялки, катание с «горок» — стволов деревьев, борьба за пригорок или куст и «поезд»: положив руки друг другу на плечи, малыши бегают цепочкой.

Борьба за пригорок (игра «Кто в замке король») в обычае и у барсуков. После захода солнца они выходят из нор, но нередко идут сначала не к кормным местам, а к замшелому пню либо дереву, упавшему на землю. Один, кто порезвее, взбирается на этот трон, а остальные пытаются его спихнуть с пня или дерева. Игра может продолжаться больше часа, и уж потом уставшие, но повеселевшие барсуки отправляются на охоту.

Некоторые беспозвоночные, например осьминоги, тоже знают толк в игре и наделены достаточной дозой юмора, чтобы понимать, когда с ними шутят.

Оно очень разнообразно у птиц. Подражают в основном пению, но не только ему.

Известный этолог Конрад Лоренц рассказал о снегире, который научился пению у канарейки. Да и сами канарейки, как никто из птиц, умеют подражать чужим голосам.

В учителя канарейкам давали самых лучших певцов пернатого мира: соловья, славку-черноголовку, жаворонка, коноплянку, либо исполняли мелодии на флейте и других музыкальных инструментах. Изобрели даже особые органчики для обучения канареек музыке. И вот пение некоторых пород канареек стало совсем иным: приглушенным, мягким, низким по тону и весьма разнообразным — до 32 разных колен (туров) насчитывают в песнях самых лучших кенаров.

«Многими натуралистами установлено, что лоси, джейраны, кабаны, волчата, лисята и другие с начальных этапов постнатального онтогенеза копируют поведение матери, подражая ей на пастбище, водопое, при встрече с другими животными, человеком. Они поедают те корма, которыми питается мать, при неблагоприятных ситуациях также отражают ее поведение. Экспериментально доказано, что дикие животные, отловленные в первые дни жизни, не пройдя испытания в семье, при одомашнивании поедают опасные для них корма и гибнут» (профессор Н. М. Носков).

Одним словом, подражание очень широко распространено в животном царстве.

И вот еще кое-что интересное для этологов, от чего путь ведет к следующей, более сложной для понимания главе.

В Англии синицы научились пробивать фольговые крышки бутылок, которые молочники оставляют по утрам у дверей домов, и выпивать сливки. Вскоре это «преступление» стало обычным делом и по ту сторону Ла-Манша, на севере Франции, и в быстром темпе распространяется здесь с севера к югу.

Тут явно проявило себя подражание. Одна синица этому научилась, другие переняли ее воровские повадки. Но как она научилась? Одни полагают, что методом проб и ошибок. Другие же усматривают здесь проявление инсайта.

Инсайт не такое уж новое понятие в зоопсихологии. Этот термин «инсайт» («понимание», в психологии человека — «озарение», «эврика») ввел впервые В. Келер в 1921 году. Но до сих пор неясна не только его природа, но даже чисто терминологическое определение разные школы зоопсихологов еще не согласовали. Широкому кругу читателей, наверное, вообще ничего не известно об этом загадочном свойстве высших животных находить правильное решение в ситуациях, где не помогают ни инстинкт, ни опыт, ни метод проб и ошибок, ни подражание.

Инсайт как бы проблеск разума в поведении животных, ниточка, соединяющая инстинкт с разумом. Инсайт доказывает, что инстинкт и разум не есть особо данные творцом способности, а лишь различные этапы в развитии психики.

«Торп, по нашему мнению, наиболее удачно определил инсайт как внезапное осуществление новой адаптивной реакции без предварительных проб и ошибок. Многие даже рассматривали инсайт как выражение способности к образованию понятий. Сразу же возник вопрос о том, насколько инсайт отличается от обучения методом проб и ошибок» (Реми Шовен).

Действительно, некоторые моменты поведения животных, квалифицируемые как инсайт, «проходят иногда через незаметную стадию проб и ошибок». Особенно трудно отличить первое (инсайт) от второго (метод проб и ошибок) в тех случаях, когда наблюдаются манипуляции предметами (орудиями) у животных.

Уже известно немало таких умельцев. Даже краткий перечень их займет немало места. Все-таки назову те, которые знаю.

Хищная птица бородач-ягнятник, чтобы съесть черепаху, разбивает ее панцирь, поднимая рептилию высоко в воздух и бросая ее на камни.

Вороны и чайки тоже бросают с высоты на камни моллюсков, чтобы разбились раковины.

Певчий дрозд (и некоторые другие птицы) камнями сокрушает раковины улиток.

Обезьяны капуцины, взяв в руку камень, колют орехи.

Шимпанзе тоже так делают. Кроме того, орудуя палками, достают висящие высоко под потолком бананы и другие лакомства, а прутиком (предварительно очищенным от листьев!) вытаскивают из дырок в термитнике «белых муравьев» либо мед из дупла. Палками же вооружаются шимпанзе и против леопарда, а из листьев делают бокалы для питья.

Морская выдра калан, подняв со дна моря камень, разбивает об него, как о наковальню, раковины моллюсков и морских ежей.

Осьминоги строят из камней «дома», крышей которых служит большой плоский камень. Предпринимая небольшие вылазки, осьминог иногда уносит с собой и «крышу». При тревоге выставляет ее в ту сторону, откуда грозит опасность. Отступая, пятится назад, за крепостной вал «дома», прикрывая отступление каменным щитом.

Не доказано, но возможно, что осьминог добирается с помощью камня и до моллюсков.

Слону камень заменяет скребок. Взяв его (или палку) хоботом, чешет спину или сдирает с ушей сухопутных пиявок. Палкой достает он и корм из-за решетки и отбивается от собак (!). Сорвав с дерева большую ветку, обмахивается ею, отгоняя докучливых мух и комаров, а затем отправляет зеленое опахало в рот.

Мелкие грызуны песчанки запасают корм на зиму не только в норах, но и на поверхности земли: складывают хорошо просушенное сено в небольшие стожки. Чтобы степной ветер не развеял запасы, песчанки укрепляют стожки подпорками: приносят в зубах веточки и палочки и втыкают их в землю по краям стога.

В тропиках Южной Америки, в Южной Африке и в Австралии живут пауки-арканщики. Все они охотятся по ночам, и у всех одинаковые снасти: липкие шарики на паутинке, которую паук держит в лапке. Подлетит близко какое-нибудь насекомое, он ловко бросает в него шарик на паутинке, и неосторожный пилот сразу к нему прилипает.

Один южноафриканский паук охотится на ночных бабочек… с сачком! Он сам его плетет из паутинных нитей и держит в лапках. Охотится по ночам, притаившись в засаде. Когда неосторожный мотылек подлетает слишком близко, паук быстро вытягивает вперед длинные ноги и накрывает «дичь» сачком размером с почтовую марку.

В Южной Африке обитают и муравьи экофилы. Строя гнезда, они склеивают листья паутинными нитями. Их личинки в изобилии выделяют клейкое вещество, и муравьи держат их во рту, как тюбики с клеем, и, переползая с листа на лист, соединяют их края паутинным каркасом.

Песчаные осы аммофилы кормят своих личинок парализованными гусеницами. Парализуют уколом жала в нервные центры. Гусеница не мертва, только неподвижна и потому долго не портится. Получаются своего рода консервы. Свои жертвы осы прячут в норках, вырытых предварительно в песке. Там откладывают на гусеницах яички, из которых скоро выйдут личинки ос. Оса засыпает норку песком. Затем, взяв в челюсти маленький камешек, методично и тщательно утрамбовывает насыпанный поверх гнезда песок, пока не сровняется с землей и даже самый хищный и опытный взгляд не сможет заметить вход в норку.

Аммофилы водятся и в Европе и в Америке. Но странно: американские виды владеют «орудиями» лучше. Европейские аммофилы, по-видимому, не все и не всегда утрамбовывают камнями засыпанные норки.

А вот у ос сфексов утрамбовывание входа в норку камешком, по-видимому, в обиходе почти у всех представителей вида.

Взрослый муравьиный лев немного похожее на стрекозу насекомое, бесцветное и непримечательное. Но его личинка блещет многими талантами.

Эта личинка (на вид большой клещ с челюстями, как сабли) для своих жертв, мелких членистоногих и муравьев, роет ловчие ямы и прячется на дне. Если в суматохе муравей подбежит слишком близко к ловчей яме или свалится в нее, он тотчас спешит поскорее выбраться оттуда. Вот тогда-то хищная личинка обстреливает его песком. Кидает его, подбрасывая большой головой. И так метко, что почти всегда попадает в муравья и сбивает его. Он падает на дно ямы прямо в сабли-челюсти своего смертельного врага.

Австралийский черногрудый коршун добывает пропитание, изображая пикирующий бомбардировщик: бросает с высоты камни на яйца страусов эму или других крупных птиц.

Камнями разбивает страусиные яйца и африканский стервятник.

Австралийские птицы шалашники строят из веточек небольшие шалаши, «оштукатуренные» изнутри особой пастой, которую птица сама приготавливает. Перед входом разбрасывает яркие предметы: камешки, цветы, ягоды, раковины, мертвых цикад, грибы, кости, птичьи перья, обрывки змеиных шкур и массу других странных вещей. В одной из таких коллекций нашли даже зубную щетку, ножи, вилки, детские игрушки, ленты, чашки из кофейного сервиза и даже сам кофейник, пряжки, бриллианты (настоящие!) и искусственный глаз.

Шалаши — это не гнезда, а сооружения, построенные с целью привлечения самки. Здесь, у шалашей, и токуют странные птицы.

Птица-портниха живет в Индии. Ее ближайшая родственница, тоже портниха, обитает в странах, расположенных по берегам Средиземного моря. Эти птицы строят гнезда, иглой и нитками сшивая края листьев. Игла — их тонкий клюв, а нитки птицы прядут из растительного пуха.

На Галапагосских островах живет дятловый вьюрок, птица, похожая на воробья. Отыскав под корой и в древесине личинок жуков, этот вьюрок ломает клювом колючку кактуса и, взяв ее в клюв, втыкает в отверстие, оставленное в дереве личинкой жука. И энергично ворочает там колючкой, стараясь наколоть «червя» или выгнать его наружу из лабиринта лубяных и древесинных ходов. Жирная, глупая личинка покидает свои покои, ища спасения от колючки в безрассудном бегстве. Тогда вьюрок, воткнув колючку в дерево или придерживая ее лапкой, хватает личинку. Если нет под рукой колючек, дятловый вьюрок срывает клювом небольшую веточку, обламывает на ней сучки, чтобы удобнее было работать, извлекать личинок древоточцев.

Опыты показали, что стремление брать «палочковидные» предметы в клюв и извлекать ими «червяков» из всех дыр в дереве у дятловых вьюрков врожденное, но рабочие навыки и правильные приемы приобретают они на практике. Пример других птиц играет здесь тоже немаловажную роль (подражание!). Можно сказать, что знание теории этого дела вьюрки получают в дар от природы к первому дню своего рождения в виде инстинкта. Но «производственные навыки и технологические тонкости» добывания червяков должны развить у себя сами.

Крабы из рода либия носят в одной клешне или даже в обеих по небольшой актинии. Щупальца этого «морского цветка» стрекают больнее крапивы. Хищник разинет пасть, чтобы съесть краба, а он сунет в нее клешню с актинией, как огнем обожжет! И враг удирает.

А теперь зададимся вопросом: можно ли считать инсайтом все орудийные навыки животных? Или эти навыки продиктованы инстинктом? А может быть, усвоены методом проб и ошибок?

Очевидно, критерием может служить вот какой фактор: владение орудиями у животных — достояние всего вида в целом или им обладают лишь некоторые особи.

Возьмем для примера стервятников, разбивающих камнями яйца страусов. Расскажу об этом подробнее.

Степной пожар согнал страусов с гнезд. Яйца лежали неохраняемые. Прилетели грифы и пытались взломать скорлупу яиц клювами. Безуспешно. Вскоре появились еще два любителя сырых яиц — стервятники. Они взялись за дело умело. Слетали куда-то и принесли в клювах камни весом до 300 граммов. Положили камни на землю. Осмотрели яйца, деловито постучали клювами: крепкие ли они. Затем взяли камни в клювы, вытянулись во весь рост, подняв высоко вверх головы, и бросили вдруг камни на яйца. С одной попытки те не разбились. Но, видно, стервятники этого и не ожидали. Снова и снова бомбардировали они яйца камнями. Потребовалось от четырех до двенадцати таких попыток, и скорлупа яиц раскололась. Стервятники приступили к обеду.

Повсюду ли в Африке, где водятся стервятники, обнаружено у них умение манипулировать с камнями? Предварительные наблюдения показали, что нет, не повсюду. По-видимому, можно квалифицировать действия стервятников-бомбардиров как инсайт. Однажды без предварительного опыта «идея» бомбить яйца камнями пришла в голову одному из стервятников. Другие, живущие поблизости птицы, наблюдая за ним, стали ему подражать и добились подобных же успехов.

Как велика сила подражания, рассмотрим на примере японских макак.

«Осенью 1953 года полуторагодовалая самка, которую мы назвали Имо, нашла однажды в песке батат (сладкий картофель). Она окунула его в воду — наверное, совершенно случайно — и смыла лапками песок» (М. Каваи).

Так малышка Имо положила начало необычной традиции, которой знамениты теперь обезьяны острова Кошима.

Через месяц подруга Имо увидела ее манипуляции с бататом и тут же «собезьянничала» культурные манеры. Через четыре месяца мать Имо делала то же. Постепенно сестры и подруги переняли открытый Имо способ, и через четыре года уже пятнадцать обезьян мыли бататы. Некоторые взрослые пяти-семилетние самки научились от молодежи новой повадке. Но из самцов никто! И не потому, что менее сообразительны, а просто были в иных рангах, чем группа, окружавшая Имо, и поэтому мало соприкасались с сообразительной обезьянкой, ее семьей и подругами.

Постепенно матери переняли у своих детей привычку мыть бататы, а затем сами научили этому своих более молодых, чем Имо, детей. В 1962 году уже 42 из 59 обезьян стаи, в которой жила Имо, мыли бататы перед едой.

Затем Имо сделала вот какое полезное изобретение: ученые рассыпали на песке зерна пшеницы. Сначала обезьяны с трудом выуживали пальцами зерна из песка. Но Имо поступила иначе: набрав полную горсть песка с зернами, окунула ее в воду. Песок опустился на дно, легкие зерна всплыли. Оставалось только собрать зерна с поверхности воды и съесть их. Скоро среди ближайших родственников изобретательной Имо все научились этой повадке.

Обезьяна капуцин Пи-Уай прославилась своей страстью к рисованию и высоким качеством рисунков, орудийной деятельностью и тем, что «умела решать механические задачи, которые не по силам большинству шимпанзе». Ее прозвали обезьяной-гением.

Когда к Пи-Уай приближались экспериментаторы с набором предметов, необходимых для опытов, она с радостью кидалась к ним навстречу. Сразу же принималась с довольным видом за работу. Если задача была сложной, она часами сосредоточенно трудилась над ней, забывая обо всем на свете, даже о еде, даже о любимых своих бананах.

Рисовать она начала гвоздем на полу лаборатории. Это не было простое царапанье, нет; получался упорядоченный абстрактный рисунок. Решив, что он закончен, Пи-Уай переходила в другой угол комнаты и рисовала там.

Позднее ей дали для рисования разноцветные мелки. Пи-Уай изменила характер рисунка: центр его она закрасила ярко-красным цветом, вокруг которого располагались зеленые, синие и желтые плоскости: «Этот рисунок обладал полноценной формой, удивительной для человекообразного существа».

Но нас сейчас интересуют другие способности Пи-Уай. В решении многих поставленных перед ней задач она проявляла, и не раз, действия, близкие к инсайту, говорят одни ученые, либо это был очевидный инсайт, утверждают другие.

В лаборатории обезьянку привязали цепочкой к металлической стойке. Затем положили на пол банан, но на таком расстоянии, что дотянуться до него обезьянка не могла. Вместо палки, которой сделать это было бы нетрудно, ей дали живую крысу, привязанную к веревочке.

Как поступила Пи-Уай? Раньше она никогда в такой ситуации не была (опыта нет). Никогда не видела, чтобы кто-нибудь доставал банан тем способом, который она сама употребила (нет подражания).

Какой же это способ? Весьма хитроумный, и не каждый из людей до него додумался бы. Пи-Уай стала бросать крысу, целясь в банан. (Противоположный конец веревки обезьянка, разумеется, держала в руке.) Наконец крыса вцепилась в банан. Пи-Уай тотчас же потянула веревку и подтащила к себе крысу, а с нею вместе банан!

Теперь обратимся к аммофиле. Поскольку не все представители вида сглаживают камнем песок над норкой, возможно, и здесь мы имеем дело с инсайтом.

Но вот очевидные примеры инсайта.

В комнате находилась голодная собака. Над ее головой под потолком подвесили кость на такой высоте, что, прыгая вверх, собака достать эту кость не могла. Внесли в комнату довольно большой и тяжелый ящик. Что же делает собака?

После неудачных попыток схватить кость, прыгая с пола, она, словно осененная внезапной идеей, начинает толкать и пододвигать ящик прямо под кость, болтающуюся вверху, забирается на ящик и уже, прыгая с него, достает кость! Заметьте, что никогда прежде она этого не делала (отсутствует опыт) и не видела, чтобы так поступали другие собаки (нет подражания).

Некоторые птицы (синицы, например, или сойки) умеют добывать корм, помещенный вне клетки, подтягивая его за веревочку, один конец которой привязан к корму, а другой просунут между прутьями в клетку. Результат решения этой задачи зависит от индивидуальных способностей подопытных животных. Но, в общем, почти все довольно скоро методом проб и ошибок научаются тянуть за веревочку пищу. Но иногда некоторые птицы без всяких проб и ошибок с первого же раза выполняли трудный для других учеников урок: хватали клювом и лапками конец веревки и подтягивали к себе корм. Полагают, что инсайт помогает им это сделать. Это доказывается еще и тем, что молодых птиц (неопытных) подобное «озарение» посещает чаще, чем старых (опытных).

«Способность некоторых животных без предварительных проб и ошибок обходить препятствия также можно рассматривать как случай инсайта» (Реми Шовен).

«Было понято (хотя и не очень принято во внимание), что эволюция человека в значительной мере шла по линии прогрессивного развития у него двух качеств — понимания (инсайт) и восприятия» (Салли Керригер).

Формы поведения, подобные инсайту, у нас называют обычно экстраполяционными рефлексами. Ведущий ученый в этой области профессор Л. В. Крушинский. Для выявления экстраполяционных рефлексов он провел много разных опытов. Мы рассмотрим некоторые.

«При выборе материала для изучения экстраполяционных рефлексов мы считали целесообразным остановиться на животных с относительно простыми формами высшей нервной деятельности, так как можно было ожидать, что у таких животных изучаемые рефлексы (если они у них имеются) должны проявляться в наиболее простом виде» (профессор Л. В. Крушинский).

Поэтому избрали для опытов кроликов и птиц: голубей, уток, кур, врановых (вороны, сороки, грачи) и некоторых хищных.

Методика исследования такова. Представьте себе длинный ящик-кормушку, которая движется по рельсу с постоянной скоростью 8–10 сантиметров в секунду. Первые полтора метра своего пути кормушка открыта, так что подопытные животные могли идти за ней и на ходу есть корм. Затем кормушка словно в тоннель ныряет: скрывается под крышей коридора.

Что же пытались выяснить? Вот что: будет ли животное искать корм только там, где он исчез в закрытом коридоре, или же побежит вперед вдоль коридора, из которого скоро появится кормушка.

В первом случае опыт покажет, что у животного, которое бестолково суетится в месте исчезновения кормушки, экстраполяционных рефлексов нет. Во втором они очевидны.

Что же получилось?

Голуби шли за открытой кормушкой, клевали из нее корм, но как только она исчезла в коридоре, перестали искать пищу и пошли в обратном направлении. Так же вели себя и утки. Но вот куры кое в чем отступили от норм поведения голубей и уток: они не уходили сразу, как только корм исчезал, а некоторое время искали его там, где кормушка скрылась в тоннеле. Однако не побежали к другому концу коридора, где кормушка вновь появляется.

Совсем иначе поступали врановые птицы. Например, ворона по кличке Варя долго и упорно искала корм не только в месте его исчезновения, но и дальше вдоль коридора и в противоположном конце, где кормушка вновь появляется на свет божий. Вот протокольная запись ее поведения:

«Ворона бежит за кормушкой с закрепленным в ней куском мяса и клюет его. Как только кормушка исчезает в коридоре, птица бежит вдоль коридора, пробегает 240 сантиметров, возвращается назад к началу коридора, но, не дойдя до него, снова идет вперед по ходу движения корма. Через 47 секунд поиск корма прекращается, и ворона отходит от коридора».

Задачу поиска корма врановым птицам облегчили тем, что посередине коридора оставили небольшую щель, через которую птица хотя и на миг, но могла увидеть проходящий мимо корм. Сейчас же экстраполяция у птиц улучшилась: заметив мелькнувший в щели корм, они бежали к концу коридора и ожидали здесь появления кормушки. Дождавшись, ели его.

Кролики вели себя примерно как куры. А это означает, что до интеллектуального уровня ворон и сорок им далеко.