Первейшая форма психической активности — способность животных к научению, то есть к образованию условных рефлексов. Что касается беспозвоночных, то мы, к сожалению, мало что об этом знаем.

Если идти от изначального корня Древа Жизни к его вершине, то наиболее выраженные реакции на обучение проявляют актинии (родичи медуз и кораллов).

Ученые предлагали в пищу актиниям совершенно несъедобные кусочки фильтровальной бумаги, касаясь ими щупалец. Сначала актинии жадно хватали бумагу и отправляли в рот, однако скоро выбрасывали наружу. Но уже через пять дней твердо знали, что это угощение в пищу не годится, и больше не принимали его. Приобретенный навык сохранялся в их памяти от шести до десяти дней. Затем они вновь поддавались обману, но теперь отрицательное отношение к бумаге наступало гораздо раньше, чем в начале опыта.

Актинии обнаружили еще более сложное поведение. Многим известна, очевидно, дружба рака-отшельника с актинией, которую он таскает на своей раковине в целях самообороны (у актиний на щупальцах стрекающие, как крапива, клетки, которые отпугивают врагов рака-отшельника). Некоторые раки, подхватив клешней, пересаживают актинию, скажем, с камня на свою раковину. Но во многих случаях актинии сами активно взбираются на раковину рака (весь процесс занимает от пятнадцати до тридцати минут).

Но вот что странно: актинии нередко забирались и на пустые раковины, что им совершенно ни к чему. Больше того — усаживались и на осколках раковин улитки, в которых, изгнав хозяина, поселяются раки-отшельники. Очевидно, не сама раковина, не форма ее и не внешний вид побуждает актинию поселиться на ней, а какое-то химическое вещество, свойственное раковине брюхоногих моллюсков.

Планарии (плоские черви), кроме всего прочего, интересны тем, что способны к исключительно сложной регенерации: если отрезать у планарии голову, то вскоре эта голова восстановит все недостающее туловище, а туловище, лишенное головы, приобретет голову с новым мозгом. Точнее, нервные узлы — ганглии, заменяющие мозг.

Действием света и электрического тока вызвали у планарий условные рефлексы на эти раздражители. А потом разрезали червей пополам и половинки поместили в отдельные сосуды. Стали проверять реакции на условные рефлексы, образовавшиеся у планарий до операции. И что же получилось? Воссоздавшие недостающие части тела планарии сохранили выработанные у них дооперационные рефлексы. Даже те черви, которым пришлось отрастить новую голову!

Очевидно, во время опытов по обучению в организме планарий образуется какое-то вещество, которое распространяется по всему телу планарии. Есть гипотеза, что вещество это РНК (рибонуклеиновая кислота), которая ответственна за сохранение памяти.

Дождевой червь почти всю жизнь проводит в земле, выползая по ночам на ее поверхность. Норка червя — узкий длинный канал (жарким летом до 1,5 и более метра), в конце которого небольшое расширение — камера, где червь разворачивается. Удивительно, как такое мягкотелое животное умудряется рыть землю, порой очень сухую и твердую?

У него есть три метода выполнения этой трудной задачи. Если земля рыхлая, податливая, то червь буравит ее, как отбойным молотком. Глоточный мешок у него с твердыми и толстыми стенками, который может быстро выдвигаться вперед. При этом он «раз за разом сильно ударяет изнутри в переднюю часть тела, вбивая ее в землю, как молоток».

Но от этих ударов даже мягкая земля перед головой червя твердеет, утрамбовываясь. Тогда он прибегает к другому способу: отрывает губами кусочки земли и глотает их. Наглотается до предела и ползет к поверхности земли, на которую выбрасывает прошедшую через кишечник почву. Но вот попался на пути в подземелье особенно плотный и сухой грунт — червь увлажняет его каплями слюны. Намокнет кусочек почвы, червь его глотает. Затем снова увлажняет землю перед собой и глотает ее. И так постепенно и, надо сказать, с немалыми усилиями готовит себе жилище.

Днем он прячется в норке головой ко входу, который прикрыт листьями, хвойными иглами и прочим мусором. В сумерки оживает. Выползает на поверхность почти всем телом, лишь задний конец держится за край норки. А большая передняя часть тела «совершает круговые движения, несколько приподнимаясь над землей, и ощупывает все вокруг». Нащупает губами опавший лист дерева — хватает его и тащит в норку. Зачем?

«Дарвин в работе, касающейся жизни дождевых червей и их влияния на свойства почвы, впервые обратил внимание на наличие у червей своего рода умственной деятельности… Несомненно, интерпретация Дарвина является фантастической, ибо доводы, на основании которых он приписал дождевому червю способность к разумным действиям, являются совершенно недостаточными. Тем не менее Дарвин затронул очень интересный вопрос и указал путь к его решению» (Ян Дембовский).

Дарвина поразили следующие наблюдения: черви тянут в норку листья, ухватив их за вершину (не за черешок), поэтому лист оказывает наименьшее сопротивление при затаскивании в норку (ведь вершина листа уже его основания). А вот сосновые иглы всегда тянут за черешок, то есть общее для сдвоенных игл основание. И в этом случае предмет оказывает наименьшее сопротивление. Схваченная за конец одной из двух иголок хвоя застряла бы у входа в жилище червя, так как вторая игла легла бы поперек отверстия норки, и задача затащить ее стала бы неразрешимой.

Ч. Дарвин в своих опытах предоставлял червям вырезанные из бумаги треугольники, и те втягивали их наиболее целесообразным способом: за один из острых углов. Значит, соображают черви!

Однако дальнейшие исследования показали, что не ум тут руководит червем.

Когда из листа липы вырезали новый лист, но с обратным соотношением ширины листа (верхушку его сделали тупой, а основание острым), то черви стали втягивать листья опять-таки за верхушку. На этот раз втягивание было затруднено широкой верхушкой, за которую червь цеплялся губами. Далее связали ниткой острые концы сосновых игл. Получалось так, что, за какой бы конец ни хватал червь, сопротивление втягиванию было одинаковым. Но черви по-прежнему тащили в норки иглы основанием вперед, а связанной верхушкой назад. Опыты эти убеждают, что не форма предмета привлекает червя, а какие-то, видимо, химические вещества, которые содержатся в верхушке листа и в основании спаренных сосновых игл.

Делали и так: у листьев вишни срезали верхушки и черешки. Давали им высохнуть, а затем растирали в порошок в разных ступах: в одной сухие верхушки листа, в другой их черешки. И тот и другой порошок смешивали с желатином. Полученной смесью смазывали тонкие прутики: один конец — желатином с порошком верхушки листьев, а другой — черешков. Форма испытуемых палочек с обоих концов была одинаковой, а следовательно, одинаково и сопротивление при втягивании палочек в норки. Что же получилось? Почти все черви хватали губами те концы палочек, которые были смазаны желатином с веществом, содержавшимся в верхушках листьев.

Один конец соломинок такой же величины, как иглы, смазали экстрактами из оснований игл, а второй из вершинок. Черви отдавали явное предпочтение тем концам соломинок, которые «пахли» как основания игл.

Но есть и другая гипотеза: втягивание листа червем происходит методом «проб и ошибок». Червь не выбирает, руководствуясь тем или иным образом, за какой конец листа схватиться. Он присасывается к любому попавшемуся краю листа. Если тащить его трудно или вообще невозможно, он хватает за другой конец. Если сопротивление опять велико, то берется за другой край листа, и так до тех пор, пока не найдет удобную для втягивания сторону листа.

В большинстве случаев, решили исследователи, два фактора влияют на выбор того или иного конца листа и сосновых игл: запах и сила сопротивления перемещению листа. В разных случаях предпочтение отдается тому или иному фактору. Первоначально червь берет предмет за тот конец, который содержит привлекающие вещества. Но если в этом случае лист оказывает сильное сопротивление движению, червь действует по методу «проб и ошибок»: хватается за любые части предмета и останавливается на той, которая оказывает наименьшее сопротивление.

Теперь вернемся к вопросу, поставленному в начале рассказа о червях: зачем они затягивают в норки листья, иглы и другие предметы?

Дарвин полагал, что червь затыкает норки листьями, чтобы сохранить в них тепло. Но это не вяжется с образом жизни животного. В самом деле, из норок он выползает по ночам, когда гораздо прохладнее, чем днем. А в самое знойное время суток норки прикрыты листьями.

Может быть, от врагов он затыкает днем вход в свой дом?

Тоже едва ли. Напротив: скворцы и другие птицы по кучкам листьев, прикрывающих норки, находят обиталища червей. А самый опасный враг — крот — подбирается к ним не с поверхности земли.

«Скорее следует предполагать, — говорит Ян Дембовский, — что черви собирают в норках запасы пищи. В сырых норках листья и иглы постепенно гниют и становятся подходящей пищей для червей».

Дождевые черви способны к научению. Их помещали в Т-образный лабиринт: в наиболее длинный коридор, образующий основание буквы «Т». Когда они доползали до его конца, им предоставлялся выбор повернуть направо или налево. «Направо» их ожидало затемнение и пища, «налево» — удар электрическим током. После серии таких уроков черви приучались безошибочно направляться в нужную сторону, к пище.

Из морских беспозвоночных животных наиболее одаренные — головоногие моллюски: кальмары, каракатицы, осьминоги. Особенно последние. Проведено немало опытов, подтверждающих это.

В аквариум с осьминогом помещали стеклянный полый цилиндр, открытый сверху. В цилиндре — краб, любимая пища осьминога. Моллюск скоро увидел краба, цилиндр стоял в полутора метрах от него. Последовала атака, но предательское стекло задержало осьминога у самой цели.

Осьминог извивался в тщетных попытках схватить столь желанную и близкую добычу. В ярости вспыхивал то одним, то другим оттенком багрянца. Достаточно было подняться по стеклу всего на тридцать сантиметров, и осьминог свободно проник бы через открытый верх цилиндра в убежище краба. Но осьминог не мог оторвать алчного взора от добычи, потерять ее хоть на секунду из поля зрения и упорно атаковал по наикратчайшему направлению.

Как долго продолжал бы он свои бесплодные попытки, неизвестно. Случилось вот что: одно щупальце ненароком перескочило через верхний край цилиндра и кончик его проник в сосуд с крабом. Моментально осьминог изменил тактику: видно, кончик щупальца почувствовал запах краба, и слепой повел зрячего.

Щупальце, перегибаясь через край цилиндра, тянулось все дальше, неумолимо приближаясь к крабу, а осьминог полз за ним, поднимаясь вверх по стеклу. Наконец, щупальце коснулось краба и тут же отдернулось. Но лишь на мгновение. В следующую секунду осьминог ракетой перескочил через стеклянную стенку и сцепился с крабом.

Теперь уже осьминог твердо знал, как достать краба из-за стекла. Достаточно было одной удачной попытки, чтобы выработался условный рефлекс, который заставлял осьминога действовать согласно программе, запечатленной после результативного опыта в клеточках его мозга.

Но он не шел к крабу наиболее разумным путем: сразу через верх банки, а сначала бросался на краба, как прежде пытаясь схватить через стекло, лишь затем полз кверху за щупальцами, которые, похоже, лучше знали дорогу. Иначе говоря, он в точности повторял, хотя в этом и не было необходимости, свою первую попытку, увенчавшуюся неожиданным успехом.

В опыте с крабом осьминог вел себя более толково, чем каракатица, с которой экспериментировал де Хаан, в такой же ситуации. Он посадил креветку в стеклянный кувшин и предложил каракатице самой решить несложную задачу: извлечь креветку из кувшина без крышки. Тридцать часов подряд (по другим данным, взрослые каракатицы уже через час прекращают свои бесплодные попытки достать креветку из кувшина) каракатица билась о стекло, атакуя в лоб, и не догадалась совершить небольшой обходной маневр: чуть подняться вверх, как это сделал осьминог, и достать добычу из горла кувшина.

Спустя несколько дней после того, как осьминог совершил то, чего никак не могла постичь его десятирукая кузина, усложнили опыт. Цилиндр с крабом накрыли стеклом. Но щупальца, хорошо изучившие дорогу, без особого труда обошли это препятствие. После нескольких неудачных попыток они нащупали микроскопическую щель между плоской крышей и стенкой банки. Приподняли крышку и провели за собой осьминога.

Сделали перерыв в семь дней, а затем вновь повторили опыт. Осьминог по-прежнему находил правильное решение выученной неделю назад задачи. Открывал банку с крабом. Условный рефлекс, не подкрепленный дополнительным уроком, продолжал действовать безотказно. (Каракатица, выученная доставать из-за стекла пищу, уже через восемнадцать часов забыла, как извлечь из кувшина лакомый кусочек, не разбивая стенки лбом.)

Очевидно, способности между членами клана головоногих моллюсков распределены неравномерно. Осьминоги — самые одаренные из них. Причина, на мой взгляд, коренится в… щупальцах. У каракатиц и кальмаров щупальца более специализированные: приспособлены исключительно для плавания (выполняют роль стабилизаторов и рулей) и схватывания добычи.

У осьминогов деятельность их более разнообразна.

Осьминоги «ходят» на щупальцах по дну, переносят в них тяжести, строят гнезда из камней, открывают раковины моллюсков, прикрепляют яйца к камням, а когда осьминог спит, некоторые щупальца несут сторожевую службу. В соответствии с разносторонним назначением распределены и роли между разными щупальцами.

Щупальца второй сверху пары, которые обычно длиннее всех, осьминоги употребляют в качестве атакующего оружия. Нападая на добычу и защищаясь от врага, осьминоги стараются схватить противника именно этими щупальцами. В мирное время «боевые» руки превращаются в ноги: служат ходулями при передвижении по дну.

Для обследования и ощупывания окружающих предметов предназначена самая верхняя пара рук, а караульную вахту во время сна несут два нижних щупальца.

В глубоком сне все щупальца осьминога, кроме двух нижних, прижаты к телу, а сторожевые руки вытянуты в стороны. Время от времени они вытягиваются вверх и медленно кружат над спящим осьминогом, словно антенна радара. Осьминог погружен в глубокий сон. Он ничего не видит и не слышит. Но стоит слегка сотрясти воду или чуть прикоснуться к сторожевым щупальцам (именно к ним, а не к другим!), животное сейчас же вскакивает.

Развитие у животных органов, способных использовать простейшие орудия, приводит к образованию более сложного мозга, к расширению сферы его деятельности, к формированию разнообразных приспособительных рефлексов.

Но вернемся к осьминогам, проходящим испытание на сообразительность.

Экспериментатор Джозеф Синел предложил голодным осьминогам огромных устриц. Несколько часов осьминоги безуспешно пытались открыть их раковины. Через неделю Синел снова положил тех же устриц в аквариум, но умудренные опытом осьминоги и не притронулись к ним. Даже не ощупали, как обычно поступают со всяким новым предметом.

Другой ученый выработал у осьминогов условный рефлекс на свет. Осьминога легонько кололи куском проволоки и одновременно включали лампочку. Осьминог «мрачнел»: расширял черные хроматофоры, кожа становилась темной. Обучение продолжалось шестнадцать дней. На семнадцатый день включили свет, но проволокой осьминога не коснулись. Однако он потемнел, как прежде. Восемьдесят один день мозг осьминога сохранял память об уколе, который должен был последовать за вспышкой света. Не скоро, лишь к концу третьего месяца, исчез условный рефлекс на свет, ни разу не подкрепленный за это время раздражителем — уколом.

Эксперименты над поведением осьминогов и физиологией их мозга провели на морской станции в Неаполе английские ученые Бойкот и Юнг. В результате они пришли к выводу, что осьминоги наиболее одаренные из всех беспозвоночных животных и некоторых позвоночных, например рыб.

Бойкот и Юнг установили также, что осьминоги поддаются дрессировке. Не хуже слонов и собак они отличают разные геометрические фигуры: маленький квадрат от более крупного, прямоугольник, показанный вертикально и горизонтально, белый круг от черного, крест и квадрат, ромб и треугольник. За правильно сделанный выбор животных награждали пищей, за ошибку они получали слабый удар электрическим током.

Исследователи кормили осьминогов крабами, привязанными за нитку. Когда подопытные животные привыкли к такому угощению, в бассейн рядом с крабом опускали металлическую пластинку.

Вот осьминог, ничего не подозревая, появляется из своего убежища. Как всегда, смело атакует краба и вдруг отскакивает. Бледнеет, выбрасывает струю воды в предательского краба и спешит назад, в свое логово.

Через краба с пластинкой экспериментаторы пропустили электрический ток. Его удар испугал осьминога.

Через два часа краб с пластинкой снова в аквариуме. Осьминог не бросается на него, как обычно, из своего логова, словно ракета. Он ведет себя теперь совсем иначе. Осторожно появляется из расщелины. Идет по дну с вытянутыми вперед щупальцами, каждую секунду готовый повернуть обратно. Борются два чувства — желание схватить краба и страх.

Разрешая мучительное противоречие, осьминог то приближается к крабу, то боязливо удаляется в свой угол, чтобы через минуту опять вернуться. Наконец чувство голода побеждает. Осьминог хватает краба. Удар! Осьминог бледнеет и удирает в нору.

Условный рефлекс теперь прочно закреплен в его мозгу. Осьминог берет обычных крабов. Но краб с пластинкой не вызывает у него никакого интереса. Осьминог высовывает голову из своего убежища, чтобы понаблюдать за трюками странных людей. Когда опасный краб приближается к нему, осьминог багровеет и пускает в мнимого врага серию залпов из водяного пистолета, которым наделила его природа, то есть, попросту говоря, из воронки своего реактивного двигателя.

Осьминоги с удаленными кусочками мозга, в которых замыкаются условные рефлексы, действовали так, словно никогда в жизни не получали электрических ударов. Увидев краба с пластинкой, оперированный осьминог торопливо выбирался из своего логовища, хватал краба, получал удар, уплывал прочь и тут же снова возвращался. Память о боли, полученной только что, отсутствовала, условный рефлекс на краба с пластинкой не образовывался. Один осьминог тридцать пять дней, пока длился эксперимент, с неистощимой яростью бросался на краба. Даже в конце дня, который принес ему пятнадцать ударов током, осьминог с готовностью появлялся из убежища, чтобы напасть на краба, который причинял ему только боль.

Человек, оказывается, может загипнотизировать даже спрута. Это доказал голландский исследователь Тан-Кот.

Он испытал несколько методов. Наилучшим оказался такой: держать осьминога на ладони ртом кверху, чтобы щупальца свешивались вниз. Самое трудное — удержать осьминога в этом неудобном для него положении, пока не подействуют чары гипноза. Одновременно следует избегать прикосновений к руке осьминожьих щупалец, а то они тотчас обовьются вокруг пальцев, осьминог возбудится, и усыпить его будет нелегко.

Если удается удержать его достаточно длительное время в указанном выше положении, осьминог легко поддается внушению. Когда он хорошо загипнотизирован, можно делать с ним что угодно, он не просыпается. Можно поднять любое щупальце, а затем бросить его; оно падает безжизненно, как кусок веревки.

Тан-Кот перебрасывал осьминога с руки на руку, тот реагировал на это не больше, чем футбольный мяч. Чтобы разбудить загипнотизированного осьминога, нужно сильно ущипнуть его хирургическим пинцетом или даже применить еще более сильное воздействие.

Тот факт, что осьминог легко поддается гипнозу, говорит о достаточно высокой организации его мозга.

Теперь речь пойдет об осах-охотницах (еще их называют дорожными или одиночными осами). Они не живут по обычаям других ос большими сообществами. Это неисправимые аутсайдеры. В одиночестве ведут борьбу с превратностями судьбы.

Многие осы-охотницы роют норки в земле. Затем летят за добычей. Ловят гусениц, мух, пауков, а иные даже и пчел. Парализуют их уколом жала и несут к норке. Затаскивают в норку. Откладывают на добычу одно или несколько яичек. Добыча их хорошо законсервирована, а потому и не портится, хотя и не шевелится.

Некоторые осы-охотницы после хирургической операции, произведенной над жертвами, закапывают норку и больше к ней не возвращаются. Пищи, которую они в нее натаскали, хватит на пропитание личинок до их превращения в куколок. Другие снова и снова прилетают к норкам и подкармливают личинок свежей добычей.

Первым нужно помнить дорогу к норке недолго. За восемьдесят вылетов на охоту они наполняют «законсервированной» добычей кладовые подземелья. Вторые, пока личинки растут и развиваются, много дней и ночей не должны забывать о месте их нахождения.

Есть и такие охотницы: выкармливают потомство сразу в нескольких норках, вырытых далеко друг от друга. Норки невелики и едва заметны, а некоторые осы, улетая за добычей, прикрывают вход в них камешками и песчинками. И улетают далеко, за десятки и сотни метров. Исключительная память этих удивительных животных представляет собой редчайший феномен.

Пчелиным волком прозвали охотника филантуса. Он роет норки на песчаных пустошах, на обочинах пыльных дорог, в дюнах под соснами. Песок бросает между ног, как собака.

Вот норка готова, волк полетел за добычей. Он знает, где пчелы собирают мед. Туда и летит. Настигает пчелу, укол шпагой, и она, что называется, ни жива и ни мертва. Волк, поддерживая пчелу под брюхом ножками, несет ее к своей норке.

Но тут его ждет некоторая перемена декораций. Пока он рыл норку, мы окружили его кольцом из сосновых шишек, которых много вокруг. А когда он охотился на пчел, эти шишки перенесли немного в сторону и расставили тоже кольцом, но так, что норка оказалась теперь за пределами кольца, а не в нем, как прежде.

Волк без колебаний опускается с пчелой внутрь кольца: ведь он, улетая, запомнил, что норка окружена шишками. Пчелу положил, а сам ищет гнездо. Долго ищет внутри кольца, не выбегая из него. Но поиски напрасны: норка-то в стороне, за шишками, там, где он и не думает искать. Передвинем шишки на новое место, волк полетит за ними и сядет в центре этой «карусели», лишь только мы уберем руки. Передвинем еще — и он опять тут.

Опыт этот вот что доказывает: оса находит норку, запоминая расположение разных предметов вокруг нее. Именно расположение предметов, а не сами предметы. Если, пока она летает за добычей, кольцо шишек заменить кусками подходящего по цвету дерева, а сами шишки сложить невдалеке в кучу, оса полетит не к шишкам, а в кольцо из щепок.

Если же мы, пока оса в полете, построим шишки в виде ковша Большой Медведицы, охотница прилетит в ту часть «созвездия», которую составляет сам ковш, хотя и отдаленно, но похожий на кольцо, а «ручку» оставит без внимания.

Когда оса запоминает ориентиры — с земли, пока роет норку, или с воздуха, улетая за добычей?

Прежде чем улететь, многие осы минуту или две кружатся над гнездом. По-видимому, облетая окрестности, они запоминают их. Ведь мелкие предметы у норки издали не видны, поэтому дорогу обратно будет трудно найти без более крупных и отдаленных указателей.

Их-то оса и изучает во время ориентировочного полета, который длится всего тридцать или сто секунд. Достаточно осе полетать над незнакомой местностью с гнездом 10 минут, и она запомнит ориентиры на несколько часов. Деревья привлекают ее внимание в первую очередь. Оса предпочитает улетать на охоту вдоль какой-нибудь хорошо заметной издали аллеи или естественной гряды кустов, чтобы, следуя вдоль них, когда будет возвращаться, легче найти свой дом.

Опыт доказывает влечение охотников к деревьям как ориентирам первого ранга. Оса привыкла летать за добычей вдоль аллеи из искусственных деревьев, насаженных экспериментаторами около ее норы. Когда аллею перенесли немного влево, оса полетела вдоль нее и не нашла, конечно, за последним деревом норку, где всегда ее находила. Аллею передвинули на старое место, а осу поймали и отнесли туда, откуда она начинала свой поиск по ложному следу. Она полетела было прежним путем, потом быстро свернула вправо, к «зарослям», и в конце аллеи легко нашла свое гнездо.

Пробовали относить ос на разные дистанции от норок, но они возвращались к ним прямой дорогой лишь с небольших расстояний. Чем дальше был старт, тем больше времени требовалось насекомым для выбора правильного направления и тем более кружным путем летели они домой.

Отнесенная на 27 метров, оса возвращается к гнезду без колебаний и кратчайшей, то есть прямой, дорогой. Выпущенная за 35 метров, сначала много петляла, потом, все расширяя беспорядочные круги, попадала в знакомые места и летела уже прямо.

Для некоторых ос, преимущественно аммофил, проблема ориентировки осложняется еще и тем, что, убивая слишком крупную добычу, они не могут поднять ее и волокут по песку. Дорогу запоминают с воздуха, а возвращаются домой по земле! Задача нелегкая даже для человека с его способностями к абстрактным сопоставлениям.

А оса с этой задачей справляется превосходно. Она тащит тяжелую гусеницу так уверенно, что сразу видно: отлично знает маршрут. Иногда, впрочем, у нее возникают сомнения, и маленький живой аэропланчик бросает тяжелую ношу и, трепеща крыльями, лезет на дерево. Бежит по его коре, перепархивает повыше, чтобы взглянуть на местность сверху. Осмотрится и спускается вниз, хватает гусеницу и тащит дальше.

«Торп помещал перед аммофилой, несущей гусеницу, три довольно высокие металлические загородки (шириной от 50 до 120 сантиметров). Он установил, что оса без всяких колебаний обходит препятствия и каждый раз делает это по-разному, наиболее целесообразным способом. Поворачивает оса вправо или влево или перебирается через загородку, она в любом случае продолжает тащить за собой гусеницу» (Реми Шовен).

Великолепная память аммофилы поражает еще и тем, что оса закладывает не одно гнездо, а сразу три. Сначала роет первую норку и откладывает туда яйцо. Потом — вторую и тоже откладывает в ней яйцо. Через день-три обследует первую норку: если там все в порядке (из яйца вылупилась личинка), оса приносит ей на съедение гусениц. Потом проверяет вторую запечатанную ею норку и, найдя в ней личинку, тоже приносит корм. После этого роет третью норку, не забывая каждые два-три дня снабжать пищей личинок в двух первых норках, и безошибочно находит их. Выведется в третьей норке личинка, оса и ее не оставляет голодной. Все это время аммофила помнит, где, в какой норке и на какой стадии развития пребывают ее личинки.

Гидроакустики, приложив ухо к груди океана, слышат трепет его жизни. Для нас это затруднительно: слишком велик тариф на границе «воздух — вода». Здесь при выходе из одной среды в другую поглощается почти вся звуковая энергия (за вычетом процента).

Соловьев среди рыб нет. Слишком уж примитивны их «инструменты». Звук издают, сжимая плавательные пузыри, щелкая костяшками брони, у кого она есть, или жаберными крышками, скрежещут зубами, а то и позвонками о позвонки. Звуки соответствующие: бой, треск, вой, щебет, хрюканье. Оркестр, как видите, собирается вроде крыловского квартета. А каково это рыбам самим слышать?!

А они слышат, хотя, признайтесь, трудно было бы представить рыбу, помахивающую ушами. Но они у нее все-таки есть, внутренние. Позади глаза — хрящевой пузырек с камешками (часто фигурными). Они колеблются от ударов звуковых волн и через нервы передают эти сигналы мозгу.

Эксперименты по исследованию слуха рыбы ведутся давно. Более сорока лет назад ученики академика И. П. Павлова установили, что рыбы слышат звонок телефона, расположенного как над водой, так и в воде.

В 1938 году известный немецкий этолог Карл Фриш опубликовал работу «Чувство слуха у рыб», в которой рассказал о своих опытах с пескарями. Их обучили по сигналу свистка или камертона получать корм. Они слышали их звучание даже за 30 метров. Далее исследовали, насколько тонок слух пескарей по сравнению с человеческим. Рядом с их аквариумом поставили другой, много больших размеров. В него лег человек и окунулся под воду, и в это время прозвучал звуковой сигнал. По реакции на него пескарей установили, что они слышали его «даже немного лучше, чем человек» в другом аквариуме.

Затем испытали, разбираются ли рыбы в музыкальной тональности звуков. Получилось: рыбы различают две ноты с интервалом в одну октаву. Для человека это довольно простая задача. Но вот услышать разницу между нотами с интервалом в один тон может не всякий человек, лишенный музыкального слуха. А пескари могут!

Заметили, что при исполнении на скрипке (в басовом регистре) какой-либо ритмической мелодии пескари словно «пританцовывают», в такт быстро вибрируют грудными плавниками.

Рассказывают про рыбака, который, прежде чем закинуть удочку, играл веселую музыку на принесенной специально для этого скрипке. Рыбы будто пробуждались от сонной дремоты на дне и беспокойно сновали в воде. И даже сытые все равно шли на крючок…

Чему еще можно обучить рыбу?

Скажем, цвета различать. Точнее, рыба сама их различает с рождения, а обучить ее можно идти за кормом по определенному сигналу. Лучше всего рыбы узнают чистые тона: фиолетовый, зеленый и голубой. Но не только. Проверили, как реагируют они на оттенки разных цветов. Их способности в этом отношении оказались такими же, как и у человека.

Хорошо различают рыбы и форму сигнального предмета, опущенного перед дачей корма в аквариум. Заметить разницу между кругом и квадратом или между квадратом и крестом для них простая задача. Больше того, не путают они даже круг с эллипсом. Из многих рыб лучшие способности проявили пескари.

Если при обучении один глаз рыбы будет закрыт, то окуни запомнят все перипетии обучения даже в том случае, когда закроют «обученный» глаз.

Африканских рыб тилапий обучили получать корм, нажимая на определенный рычаг. В этом опыте рыбы решали задачу более сложную, чем, скажем, крысы или обезьяны в такой же ситуации: ведь у рыб нет хорошо манипулирующих конечностей. Выработанный условный рефлекс тилапии сохраняли месяцами.

«Некоторых рыб можно научить обходить преграду, даже стеклянную (которую они не видят)… Рассел показал, что колюшки, случайно обнаружив пищу в бутылке, очень быстро обучаются заплывать в бутыль и выплывать из нее… Как показала кривая обучения, число ошибок уменьшается так быстро, что в этом случае можно, пожалуй, говорить об инсайте» (Реми Шовен).

Бойцовая рыбка бетта блестящая, если поставленная перед ней преграда имеет отверстия, быстро их находит и проплывает через одно из них. Достаточно единственного удачного проникновения через преграду, чтобы рыбка запомнила этот опыт. И в дальнейшем она всегда шла таким же, раз выбранным ею путем, даже если представлялись более легкие возможности преодолеть преграду. Например, подплыть под нее, если преграду приподнимали. Еще выше подняли заграждение, так что найденное рыбкой отверстие находилось теперь над водой, рыбка выпрыгивала из воды, чтобы проникнуть через него.

Рыбки цихлиды в другом опыте особым образом преодолевали преграду, приподнятую на два сантиметра над дном: ложились на бок и буквально проползали под перегородкой.

Золотых рыбок обучают по команде проплывать через небольшой обруч или проделывать в воде мертвые петли — петлю за петлей.

Как видите, и рыбы дрессируются. И в этой программе обучения лучшие способности показали окуни, пескари, карпы и золотые рыбки. Впрочем, выбор у экспериментаторов был невелик: обычно они ограничивались лишь пресноводными рыбами. У многих морских таланты могут быть и выше.

У многих рыб есть своя индивидуальная территория. Есть и иерархия (и малабарские данио, о которых уже шла речь, здесь не одиноки). В аквариумах при наблюдении за поведением солнечных рыбок установили, что самые крупные рыбы бывают у них вожаками, и вся стайка всюду следует за ними, особенно в лабиринте. Проделывали, устремляясь за вожаком, даже его игровые движения, например, выпрыгивали из воды и «совершали другие эволюции вслед за вожаком».

И вообще у рыб многие условные рефлексы возникают довольно легко и быстро. Причем раздражители могут быть самые разные: звуки, предметы, температура воды, ее соленость и цвет, запахи, уровень кислотности воды, механические и электрические агенты. Особенно хорошо идет обучение, когда рыбы держатся стайкой, и еще лучше, если среди них есть хотя бы одна уже обученная рыба: они следуют за ней и повторяют ее движения. Это подражание назвали «рефлексом следования».

Многие этологи склонны считать, что необыкновенный дар подражания у рыб делает их сообщества особого рода копилкой, фондом разнообразной информации. Ведь стоит только одной, уже побывавшей здесь рыбе запомнить, что налево — кормное место, сделать в ту сторону быстрое движение, и оно будет повторено одним соседом, потом другим, третьим… и затем — всеми.

Перенесите жабу из пруда, где она родилась, в другой, вполне пригодный, она отправится искать свой родной пруд. И найдет! Если, конечно, ее не очень далеко занесли. Жабы возвращаются и упорно ищут воду даже в тех водоемах, которые высохли или засыпаны, если прежде жили здесь головастиками. Как и почему они так поступают, неизвестно.

Обучением удалось вызвать образование условных рефлексов у многих амфибий. Лягушки и жабы (эти лучше) проходят несложные лабиринты, в конце которых их ждет вознаграждение — пища. К тому же способны и аксолотли (после 500 неудачных попыток!), и квакши, и головастики жаб. Тритоны и саламандры с этой задачей не справляются.

Квакши и лягушки неплохо отличают крест от круга, звезду от треугольника, кривую линию от прямой, четырехугольник от треугольника… Однако только в том случае, если эти фигуры движутся!

«…у рептилий, как и земноводных, становление поведения целиком врожденное. Уже через несколько часов после выхода из яйца молодые черепахи способны, например, выбираться из глубоких ям; они свободно ориентируются при помощи зрения и доходят по суше до берегов океана» (Реми Шовен).

У новорожденных черепашек умение ориентироваться по солнцу доказано. Кроме того, не запах океана и не уклон берега, как думали раньше, а скорее всего освещенность морской поверхности, которая днем и ночью более значительна, чем на суше, указывает им правильный путь к воде. Впрочем, об этом мы уже говорили.

Они появляются на свет древнейшим способом: из яйца, согретого теплом земли. Одни черепахи откладывают сотни яиц, другие — два или пять. Одни — раз в несколько лет, другие — по нескольку раз в год. Одни зарывают их глубоко, другие — не очень. Об одних родители не заботятся, оставляют свой приплод на волю случая, другие, отложив яйца в подземных норах, остаются здесь до выхода из них юных черепашек и даже помогают им выбраться из скорлупы.

По прошествии некоторого времени, а оно для разных видов, разумеется, не одинаково, в тайном захоронении пробуждается жизнь. Черепашки вылезают на белый свет, и тут, на пороге завидного долголетия, их ждет опасность. Ибо мир зверей, птиц, хищных рыб, гадов, по-видимому, не хуже нашего информирован о вкусе черепашьего мяса. Склевывают, заглатывают, не тратя времени на пережевывание. А много ли черепашонку, еще не одетому в прочный панцирь, надо? Муравьи и те опасны. Собираясь в дружные отряды, насекомые нападают на ковыляющего черепашонка и оставляют от него одну «шкурку».

К счастью, черепашки рождаются более юркими, чем их родители. Морские черепашки деловито и торопливо устремляются к воде, но немногим удается просочиться через заслон охотников. Новорожденным морским черепашкам приходится особенно плохо, когда до моря остается несколько метров. Птицы фрегаты, пикируя, хватают на лету и снова пикируют, часто за несколько минут не оставляют в живых ни одного из сотен ковыляющих по песку новорожденных черепах.

А что делают в это время их беспечные родители?

Они все направляются туда, откуда приплыли. Иные за тысячу километров, каждая на свой привычный выпас, где растет трава талассия. Заплывают иногда из тропиков в Баренцево, Балтийское и даже Берингово моря. Туда тысяча, а то и две километров и обратно столько же, и все это только для того, чтобы снести яйца на «своей» песчаной косе, хотя такую же можно найти и на других берегах!

И все-таки они плывут, раз в два-три года, покинув знакомые побережья, где в одиночестве охотились на рыб, моллюсков, крабов, асцидий или кормились морской травой. Плывут за многие сотни километров, по дороге собираясь в стада, которые в Колумбовы времена были так многочисленны, что преграждали путь кораблям. Да и в наши дни корабль, на котором плыл цейлонский зоолог Деранниягала, встретил стаю черепах, растянувшуюся в море на 108 километров! Рептилии плыли примерно на расстоянии 200 метров друг от друга, но все в одном направлении.

Плыли до сей поры вольные странники к песчаным пляжам Антильских, Сейшельских островов, к побережью Южной Африки, Шри Ланки, Индонезии, Австралии и Бразилии, чтобы закопать в прибрежный песок созревшие за годы странствия яйца. И странно, суповые черепахи, обитающие у берегов Бразилии, плывут в пору размножения в обратную сторону: в открытый океан за две тысячи километров в центральную Атлантику, к острову Вознесения. Как они находят затерявшийся в безбрежном океане маленький островок, неясно. Возможно, ориентируются по солнцу, а затем, ближе к цели, по запаху воды. Это такой же поразительный феномен, как и у лососей.

Хорошо ли дрессируются рептилии? Как скоро достигают цели при опытах в лабиринте?

Черепахи и ящерицы с этой задачей справились неплохо. Одна черепаха с 20–25 попыток находила наконец правильный путь в двух сложных лабиринтах с шестью тупиками. Позднее она научилась избирать более короткую дорогу.

Водяные ужи правильно ориентировались в менее сложном «Т-образном». Но после линьки теряли эти навыки.

Черепахи хорошо запоминают цвета и фигуры, даже когда нарисованы пунктиром или повернуты под небольшим углом.

У черепах, довольно тупых на наш взгляд животных, оказывается, есть своя ревностно обороняемая территория. Есть и иерархия (по крайней мере у некоторых из них, например у исполинских черепах Галапагосских островов). Водяные черепахи не плавают где попало, по всему озеру или реке. Нет, они держатся только на своих индивидуальных участках. Если их переселить в другой пруд или озеро, черепахи отправятся искать свой водоем. Даже если он удален на полтора километра. И находят его! Прямо невероятно…

Чувство дома есть и у ящериц. Игуана, унесенная за двести метров от родных мест, через две недели или чуть больше возвращается в свой дом, даже если путь ее лежит по совершенно незнакомой местности. Доказано также, что у ящериц игуан есть иерархия.

Непонятно ведут себя некоторые змеи Северной Америки. Не для зимней или летней спячки, а просто так (хотя почему «так» — неизвестно!) собираются они в определенное время в определенном месте: «многим из них приходится добираться туда издалека». Пометили этих змей, и оказалось, что компанию эту из года в год составляют одни и те же змеи.

В лабораторных условиях многие змеи вели себя как наиболее примитивные из позвоночных животных. Но, наблюдая змей в природе, как рассказывают некоторые зоологи, можно узнать много интересного о поведении этих животных.

Для примера возьмем наших обычных гадюк, жизнь которых сравнительно недавно изучили финские этологи.

Весной, примерно в середине апреля, а если весна ранняя — то и в конце марта, когда еще снег в лесу сошел не всюду, очнувшись от зимней спячки, первыми выползают из-под земли самцы-гадюки. Они сероватые, с темной зигзагообразной полосой по спине. Самки буро-коричневого основного тона, с таким же рисунком на спине. Попадаются и черные гадюки (обычно самки) и красновато-бурые без зигзагообразной полосы.

Итак, самцы вылезли и ползут на солнечные места, на южные склоны холмов, на сухие опушки и поляны. Здесь неделю или две греются на солнце. Затем появляются самки. Самцы ползут по их следу и, ухаживая за ними, ссорятся между собой.

У гадюк примерно такой же дуэльный ритуал (боевой танец), как у гремучих змей. Прежде думали, что это любовные игры самца и самки. Оказалось, нет: борьба самцов. Они поднимают головы, раскачивают их в определенном ритме, сплетают шеи в силовой борьбе, пытаясь прижать противника к земле, перевернуть вверх брюхом. Укусы почти никогда не наносят.

В странах с прохладным климатом гадюки приносят детенышей через год. От солнечных мест, где грелись весной, самки далеко не уползают. Самцы же удаляются (иногда и за километр, но не дальше пяти километров) туда, где живут летом, годами охраняя от других гадюк свои охотничьи угодья (1–4 гектара).

Но как они находят свои угодья? А гадюки им очень привержены. Если там, где гадюка всегда живет летом (но не весной и осенью, когда у этих змей бывают миграции к местам брачных встреч или зимовок, пролегающие нередко по чужим владениям), поймать ее и унести метров за двести, пятьсот и даже за километр и выпустить в таком же лесу, где она вполне бы могла жить, змея все равно приползет «домой». Больше того, даже если на несколько месяцев задержать ее в плену, скажем, в террариуме и выпустить на свободу не очень далеко от того места, где поймали, она дорогу к дому не забудет и поползет туда, где раскинулись ее владения. Вопрос о том, как ориентируются гадюки в лесу, еще не вполне ясен.

Как ни странно об этом слышать, память у гадюк хорошая. Наблюдая за ними в больших террариумах, заметили поразительную преданность самцов и самок друг другу. Год за годом некоторые гадюки сохраняют супружескую верность и в брачный сезон терпят вблизи себя, а летом на своей индивидуальной территории только старых партнеров. «Это персональное узнавание» тем более удивительно, так как в другое время, не в брачный сезон, самец не сразу может определить пол или даже вид встреченной им змеи.

Охотятся гадюки в основном ночью, если температура воздуха не меньше трех градусов. Когда холоднее, прячутся по разным подземным убежищам и замирают в неподвижности. Но и в теплые, как нам кажется, ночи (10–14 градусов) неохотно выползают из-под пней, мышиных нор и прочих пустот в земле. В холодные дни гадюки появляются на поверхности земли только по утрам, ползут греться на солнечные поляны, косогоры, вырубки, просеки. Лежат часами, распластавшись (немного сплющив тело), чтобы солнце освещало большую поверхность.

Беременные самки для лучшего развития зародышей большую часть лета проводят на солнечных местах. Ночью, далеко не уползая, исследуют норы грызунов, пустоты под корнями. Ползут небыстро, нет ни резвого поиска, ни стремительной погони. Обычно наносят укусы только тем полевкам, мышам, лягушкам, ящерицам и мелким птицам, которые, не заметив гадюку, окажутся близко. Редко когда преследуют убегающую неукушенную жертву. Укушенную ящерицу или лягушку змея изо рта не выпускает и тут же глотает.

Мышь, получив смертельную дозу яда, находит иногда силы пробежать некоторое расстояние, прежде чем мучительная агония пригвоздит ее к земле. В погоню за ней гадюка отправляется не сразу (спешить некуда!). Минуту-две лежит, словно обдумывая возможные пути побега обреченного грызуна. Потом ползет не спеша по его следу, опустив голову низко к земле и словно лаская ее легкими прикосновениями своего раздвоенного языка. Найдет жертву — ощупает ее, быстро выбрасывая язык (и обнюхивает тоже), и потом глотает. Если место для трапезы неподходящее, возьмет добычу в рот и переползает туда, где спокойнее или удобнее.

Змеи не прожорливы: чтобы жить, гадюке достаточно съедать в сутки в сто раз меньше, чем она весит сама. Но это в среднем в год. А бывают, конечно, и дни более обильного питания, когда поймает гадюка, скажем, две мыши и, съев их, сразу на 50–75 процентов увеличится в весе. Но в следующие ночи может вообще не выйти на охоту. А затем и выйдет, но, вполне возможно, никого не поймает. Потом линька начнется; меняя шкуру, гадюки ничего не едят. Постятся и весной, когда у них свадьбы. И беременные самки едой почти не интересуются. А там, глядишь, и зима пришла, пора прятаться в разные дыры и щели в земле и спать до весны, иногда на глубине в два и больше метров.

Когда гадюке примерно пять лет, она готова стать матерью. Самцы созревают для размножения на год раньше.

Беременность у гадюк примерно трехмесячная. Рожают в конце июля — сентября. Детенышей — 5–20. Длина их — 10–20 сантиметров. И дня не прожив, умеют они шипеть и ядовиты!

Из других достаточно изученных пресмыкающихся интересно поведение крокодилов.

Эти рептилии, по крайней мере некоторые их виды, миссисипский аллигатор например, расчищают водоемы от ила и чересчур густой растительности. Копают дно лапами, углубляя его, а все наносы выбрасывают на берег. Обычно роет такой пруд аллигатор для себя и для своего выводка. Поселяется в нем и других крокодилов, кроме самок, не пускает. И вся водная и прибрежная округа на полкилометра и больше — тоже его владения.

У нильских крокодилов личная собственность — метров сто береговой линии и территориальных вод вдоль нее. Ночи проводят в воде, по утрам вылезают на сушу и почти весь день греются на солнце. Лишь в полдень, в самый зной, лениво сползут в воду, окунутся, полежат в ней немного и опять «загорают». Если жарко, а в воду лень идти, остужают себя, широко открывая пасть. Часами лежат, разинув рты. Но владельцы территорий этому дневному сибаритству не могут отдаться полностью, как другие более молодые «безземельные» крокодилы. Таких большинство, они лежат, часто компаниями, на не захваченных матерыми собственниками берегах. А собственники беспокоятся, не заплыл ли, не забрел ли какой крокодил мужского пола в их владения. Прервут дремотное ничегонеделание, поплавают, с воды берег лучше обозревать, проверят, нет ли нарушения границ. Успокоившись, возвращаются на перегретый солнцем песок.

Такие нарушения обычны, когда у крокодила гон, то есть брачная пора. Драки тогда бывают жестокие и долгие: почти по часу. На это зрелище собираются обычно крокодилы окрестных мест.

Самки приходят к владельцам территорий, оказывая предпочтение не им самим, а их «имуществу»: наиболее солнечным и удобным для гнезд владениям. Прибытие самок обычно ожидается в предполуденные часы. «Собственники», зная об этом, инстинкт подсказывает, с нетерпением плавают в пределах «своей» акватории. И ревут! Разевают пасть и исторгают громкий протяжный крик, похожий на гул от удара в большой барабан. Мускусные железы, они у крокодила в основании нижней челюсти и под хвостом, распространяют вокруг резкий запах.

Явившуюся на зов невесту крокодил сразу же берет в крутой оборот: настигает, если она, кокетничая, удаляется и, тесня боком, кружится сам и ее заставляет кружиться в воде. Затем обнимает одной лапой, другими…

Яйца крокодилы зарывают в песок, некоторые сгребают в кучу гниющие листья и стебли — получается нечто вроде парника, в него и откладывают яйца. Самки дежурят у гнезд, но их заботы о будущих детях этим не ограничиваются. Аллигаторы и гребнистые крокодилы, подобно сорным курам, в какой-то мере регулируют температуру и влажность в гнезде.

Гнезда гребнистых крокодилов высотой до метра и больше (в диаметре до семи метров). Рядом в грязи самка роет яму для себя. Лежит в ней и, время от времени шлепая хвостом, обрызгивает свой гнездовой холм. Миссисипские аллигаторши сооружают примерно такие же гнезда. Стебли, траву и листья самка приносит в пасти и складывает в кучу. Сверху в ней углубление. В нем — несколько десятков яиц, тщательно переложенных травой и прикрытых слоем растений толщиной в четверть метра. Крокодилиха этот слой не раз переворачивает, уплотняет, разрыхляет, смотря по необходимости, чтобы в гнезде сохранялись нужные влажность и температура.

А вот гнездо нильских крокодилов иное: если песчаный берег достаточно высок, яйца зарывают ближе к воде. Если он пологий и в паводок может быть затоплен, удаляются от воды метров на двадцать и там копают гнездовые ямки. Место выбирают достаточно солнечное, но не на самом солнцепеке. В тенистых местах ямки закладываются неглубокие, в солнечных — до полуметра. Яйца засыпают землей вперемешку с листьями и травой. Бывает, что земля слежится и ссохнется так плотно, что вышедшим из яиц крокодильчикам, если мать не разроет прикрытия, пробиться на волю почти невозможно.

Три-четыре месяца зреют в земле яйца нильских крокодилов. Все это время зубастая мать дежурит неподалеку. В жару уйдет в тень кустов (и оттуда следит) или спустится к воде, остынет и, придя к гнезду, станет над ним. Капли влаги, стекая с ороговевшей кожи, увлажняют землю над яйцекладкой. Крокодилиха почти ничего не ест, потому что отлучиться далеко нельзя. Пернатые, пресмыкающиеся или одетые в шерсть соседи (марабу и другие аисты, гиены, павианы, черепахи, вараны, мангусты) быстро разворуют яйца.

Когда пора выходить из-под земли, крокодильи дети «квакают», за несколько метров слышно. Мать разгребает песок и выпускает их на волю. Они совсем еще маленькие — всего 26–34 сантиметра. Но моторные и беспокойные: квакают, хрюкают, цапают друг друга, норовят забраться (а выбраться толком не умеют) в разные щели и кусты. Карабкаются к матери на морду, на спину…

Хлопотно с ними, но мать довольна. Ведет их к воде, словно утка утят. Повстречаться с этой семейкой очень опасно: мать-крокодил и на берегу атакует всякого зверя и человека. У воды разные выводки часто смешиваются, держатся подальше от взрослых крокодилов, прячутся в гуще трав и кустов и в норах, которые роют в крутых берегах.

Пока они еще малы, многие гибнут в когтях орланов, филинов и других крупных хищных птиц. Аисты марабу, ябиру, седлоклювы, абумаркубы и прочие голенастые обладатели мощных клювов, водяные черепахи, вараны, большеротые сомы, наконец, взрослые крокодилы общими усилиями уничтожают малышей своего племени так успешно, что до полной зрелости и возмужания доживают не более 2–5 процентов.

О разных аспектах этологии птиц уже говорилось. Здесь речь пойдет о некоторых странностях их поведения. Оно, бесспорно, наиболее сложно у двух далеко не родственных групп птиц — шалашников, или беседочниц, и сорных кур. Сложность их поведения, если так можно выразиться, в трудовых навыках, в грандиозных в сравнении с птицами постройках, смысл которых станет ясным из дальнейшего повествования.

Шалашники внешне ничем особенно не примечательны. Самцы иссиня-черные, похожи на свою родственницу сибирскую черную ворону, а самки желтовато-зеленые. Впрочем, разные виды шалашников окрашены неодинаково. Те, о которых я сказал, атласные беседочницы. Постройки их — небольшие, выложенные прутиками платформы. На расстоянии приблизительно полуметра в землю плотным частоколом воткнуты длинные палочки. Их верхние концы изогнуты навстречу друг другу, образуя над платформой как бы двускатную крышу. Шалаш ориентирован с севера на юг. Если повернуть его на 90 градусов, то птица снова перестроит его на свой лад.

Перед одним из входов в шалаш на земле раскиданы сотни всевозможных цветных безделушек: раковины, мертвые цикады, цветы, ягоды, грибы, камни, кости, птичьи перья, обрывки змеиных шкур и масса других странных вещей.

Восемнадцать видов шалашников обитает в Австралии, на Новой Гвинее и на ближайших островах. Почти все строят из веток разного рода шалаши, навесы или «башенки», иногда высотой до трех метров, вокруг молодого дерева. Сооружая их, трудятся несколько лет.

Два вида шалашников даже раскрашивают свои беседки краской собственного производства. Птица приносит откуда-то древесный уголь. «Жует» его, добавляя немного мякоти какого-нибудь плода, смешивает эту пасту со слюной — получается черная замазка. Ею беседочник обмазывает все внутренние стенки шалаша. Перед началом штукатурных работ приносит кусочек мягкой коры. Ею, как кистью, размазывает пасту по стенкам шалаша.

Многие шалашники раскрашивают свои постройки мякотью синих плодов. Если есть возможность, не стесняясь, воруют у прачек шарики синьки для белья! И вообще — это-то и странно! — предпочитают украшения синего цвета: осколки стекла, камни, перья, цветы. Птицы «с математической точностью выбирают те из них, которые окрашены в наиболее насыщенные тона». Синего, разумеется, цвета.

Почему именно синего? Многие исследователи задумывались над этим. И вопрос еще не решен. Возможно, полагают некоторые, синий цвет привлекает шалашников потому, что глаза их подруг, самок-беседочниц, ярко-синего цвета!

Когда в Австралии поселились европейцы, в сухих равнинах на юге континента, в кустарниках среди эвкалиптовых лесов на востоке, тут и там попадались им большие кучи листвы, присыпанные землей. Могильные, наверное, курганы — решили по привычке, принесенной с родины. Внушительные были бугры: иные пятиметровой высоты, а в окружности — до пятидесяти метров!

Не сразу уразумели, что эти «холмы» сооружают птицы, которых назвали сорными курами.

Для чего же сооружают? Это (прямо не верится!) — инкубаторы, парники: в глубине их гниют опавшие листья, ветки и прочий растительный мусор. Тепло от гниения согревает яйца сорных кур, которые те зарывают в этот природный инкубатор.

Петухи месяцами бессменно дежурят у мусорных куч. Даже спят тут же на деревьях и кустах. С утра и до вечера следят за температурным режимом в парнике. Если она слишком мала, подсыпают сверху больше земли, а внутрь — гниющих листьев. Когда велика, удаляют лишний утепляющий слой или роют сбоку глубокие отдушины.

Как же измеряют птицы температуру гниющей листвы?

Органы «температурного чувства» у сорных кур, вероятно, на языке и небе. Петухи роют в куче глубокие дыры и суют туда голову. Берут в клюв преющую массу и таким образом удостоверяются, сколь она тепла или холодна (идеальный режим — 33 градуса).

Что будет делать птица, если искусственно подогреть инкубатор? Она поведет себя в соответствии со временем года. Весной, когда еще прохладно и яйца согреваются теплом гниения, петух укрывает гнездо, набрасывая сверху слой земли. Осенью же яйца в основном нагревает солнце, и петух при той же ситуации (искусственном подогреве) не укрывает гнездо землей.

Значит, птица ведет себя вполне логично, правильно учитывая неожиданно возникшие факторы. Но если подогревать гнездо в разгар жаркого лета, петух будет снова и снова насыпать сверху землю, вместо того чтобы, напротив, освободить его от лишнего изолирующего слоя песка.

Сует голову в гнездо — измеряет температуру! Но она не падает, а повышается. Это сбивает петуха с толку, он суетится у гнезда, не зная, что предпринять. Весь его вид говорит о полной растерянности: то сгребает землю, то вновь насыпает ее поверх своего парника. И если перегрев гнезда продолжается долго, петух с видимой досадой бросает свою постройку и закладывает новую.

Интересно отношение птиц к раненым сородичам. Сойки, вороны, крачки, чайки и, видимо, другие птицы, услышав крик боли или увидев бьющуюся на земле раненую птицу своего вида, слетаются к ней, с криками парят над местом несчастья. Когда погибшая птица не шевелится, прибывшие на помощь соплеменники молча кружат над ней и потом улетают, а если пострадавшая потеряла много крови, ее приканчивают. Но это не всегда так. Наблюдали, например, как вороны кормили своих беспомощных сородичей, раненых и слепых. Было и так: слепой пеликан жил в колонии себе подобных, окруженный заботами зрячих пеликанов.

Описаны еще более удивительные случаи взаимопомощи. В зоопарке вороны кормили черного грифа, просовывая через прутья решетки принесенную для них пищу. А вьюрок кормил даже золотую рыбку! Подплывая к поверхности водоема, рыбка широко разевала рот, и вьюрок наполнял его червяками! Думают, что разинутый рот рыбы действовал как релизер: напоминал птице раскрытые рты собственных птенцов, которых вьюрок незадолго перед тем лишился.

Известно тоже, что некоторые птицы берут на себя все заботы о воспитании птенцов из расположенного близко гнезда, которые по той или иной причине лишились родителей. Более того — выкармливают даже птенцов другого вида! Видели, как сиалия, птица, близкая к дроздам, без устали кормила сразу пятнадцать птенцов шести разных видов.

И еще более странно: некоторые птицы так увлекаются кормлением чужих птенцов (нередко другого вида), что забывают о своих собственных, и те гибнут от голода.

Как объяснить все это? Даже название придумали: «аномалия родительского инстинкта». А чем вызвана такая самоубийственная аномалия, все еще загадка.

«Число специальных работ, посвященных психологии крысы, необычайно велико, и в настоящее время только специалисты могут хорошо ориентироваться в этой области. Вероятно, ни одно другое животное не было объектом столь разнообразных исследований» (Ян Дембовский).

Серая крыса. Она же амбарная, она же шур, карако, она же пасюк. Это, так сказать, различные клички, из них самая распространенная последняя, присвоенная на Украине и принятая в лабораториях. Ею мы и воспользуемся.

Этот пасюк в основном совершает странные и часто необъяснимые деяния. Мамаша-крыса за год приносит до трех пометов, в каждом до пятнадцати детенышей, в среднем семь. Через три-четыре месяца они уже размножаются, так что от одной пары крыс за год может «произрасти» до 15 тысяч потомков.

Беременная крыса сразу же принимается за строительство гнезда. Самец ей помогает в меру своих сил. То соломинку принесет, то пушинку. Если холода близки или уже наступили, работа идет веселее. Интересный опыт проделал один польский ученый. Он удалил у самки щитовидную железу. После этой операции крыса потеряла чувство меры и показала, на что способна: гнезда строила огромнейшие, расходуя в сутки по 150 метров бумаги! У здоровой крысы, когда гнездо готово, строительное рвение пропадает.

Итак, двенадцать народившихся ртов (либо меньше, либо больше) занимают свои места у двенадцати сосков. Первые два-три дня они сосут непрерывно. Желудки сокращаются в постоянном ритме, как бы командуя: ешь! ешь! ешь! Их маленькие рты «непрерывно совершают сосательные движения». Крысята еще ничего не слышат, но уже попискивают.

На четырнадцатый, пятнадцатый день крысятам открывается серый, неприглядный мир, краски его они не видят. Но еще раньше, в самом начале жизненного пути, крысята проявляют кое-какую опытность. Ползти, например, стараются в сторону, где потемнее, а если посадить крысенка на наклонную плоскость, то, взбираясь по ней, он выберет наикратчайшее расстояние. Это наследственные инстинкты, но далее ждут маленькое существо таинственные университеты. Таинственные для нас, потому что крысы не любят делиться секретами.

Однако ученые нашли способы приподнять завесу над крысиной «педагогикой». Лучший из них прост и остроумен: сами решили заняться обучением крыс. Их учили находить дорогу в специально построенных лабиринтах. Но не удавалось создать такого лабиринта, которым бы не сумел овладеть хоть один из подопытных грызунов.

После 200–300 пробежек крысы научились безошибочно ориентироваться в лабиринтах. Задачу усложнили: лишили крысу зрения. Все равно нашла дорогу! Лишили обоняния — нашла! Провели анестезию осязательных нервов лап — нашла ожидаемый гостинец. Выключили несколько органов чувств сразу, и тут не растерялась, нашла, что требовалось. Но самое интересное: уж очень быстро приспосабливалась она к своим физическим недостаткам. Лишат зрения — работает на ощупь лапами и вибриссами (усами). Вибриссы обрежут и лапы анестезируют — идет, касаясь стенок боками. Однако, когда лабиринт развернули на 180 градусов, крыса заблудилась.

Учили лазать по лестницам с полки на полку. Крысы сами поднимали лестницу, соединяющую две нижние полки, ставили ее на второй полке, прислонив верхним концом к третьей, где лежало угощение, и, проявив такие редкие дарования, добирались до пищи!

Однако поначалу крысы не умели справиться с этой задачей. Они в растерянности бегали по второй полке, на которую забрались по лестнице, соединяющей первую полку со второй. Но после длительной серии опытов одна из крыс умудрялась поднять не закрепленную наглухо лестницу с первой полки на вторую и прислонить ее концом к полке третьей (инсайт!). Сразу же научились это делать и другие крысы (подражание!).

Крыс обучали распознавать нарисованные фигуры, и тут они проявили немало сноровки: быстро запоминали рисунок, обещавший награду, узнавали его, даже если он был включен как составная часть в другой узор. Узнавали и когда изменяли его размер.

Конечно, исследовали и органы чувств крысы. Оказалось, что обоняние у нее не тоньше и не лучше, чем у человека, и «вовсе не является для нее самым важным чувством».

И вкусовые ощущения у крысы хуже, чем у нас, хотя она и владеет теми же категориями вкуса: сладко, горько, солоно, кисло.

В отношении слуховых особенностей крысы данные опытов не полны. Доказано, что шорохи крыса воспринимает лучше человека, так же как звуки частотой ниже 8 тысяч герц (то есть 8 тысяч звуковых колебаний в секунду). Что касается более высоких тонов, к ним крыса, насколько это пока установлено, менее восприимчива, чем человек, и верхний диапазон слышных ей звуков не установлен. Напомним, что человеческое ухо воспринимает звуки с частотой колебаний от 16 до 20 тысяч герц. Что сверх того — ультразвук, а ниже — инфразвук.

Острота зрения крысы опять-таки недостаточно испытана. Во всяком случае, исследования ее глаза показали, вопреки ожидаемому, что его строение нетипично для животных, ведущих ночной образ жизни, крыса отлично видит и днем, хотя и очень близорука.

Потребность крысы в движении весьма значительна. Помещенная во вращающийся барабан подопытная крыса «накручивает» за день 8–16 километров, а рекорд — 43! Надо сказать, что она не все время находится в движении. Крыса — так называемое многофазовое животное. Она не спит ночью или днем, как, скажем, птицы или другие однофазовые существа. В течение суток она равномерно раз двадцать то пребывает в покое, то активна.

Может быть, кто-нибудь из читателей видел уникальные кинокадры: пасюк по причальному канату перебирается на судно. На канат надета плоская деревянная муфта, через нее грызуну не перелезть… Он и не пытается. Добравшись до муфты, отцепился и плавает, ожидая, когда канат ослабнет и коснется воды. Тогда крыса повисает на канате по другую сторону муфты, и через минуту она уже пассажир! На что военные моряки любят чистоту, но и им приходится ходить в походы с такими тварями на борту. Казалось бы, порт — отличное местожительство, а вот лезут на корабли, и все тут!

Человек изобрел много способов борьбы с крысами. Но среди них нет ни одного радикального. Причина — потрясающая приспособляемость крыс.

Главный жизненный фактор — питание — для них не проблема. Они всеядны. Все, что ест человек, им тоже пища. Но они могут сожрать простыню, обувь, книгу, кожу, кости, кору деревьев. Конечно, при отсутствии сыра «рокфор», который особенно любят.

Главная опасность, которую несут человечеству крысы, не в том, что они пожирают наше продовольствие. О ней, об этой жуткой опасности, узнали только в начале нашего века: крысы заражают нас чумой! Исследуя далее, установили, что, кроме чумы, крысы переносят еще не менее двадцати опасных заболеваний: тиф, бруцеллез, рожистые воспаления, трихинеллез, сальмонеллез, лептоспироз, лихорадку Ласса — одну из опасных болезней — и многие другие заболевания.

«Болезни, занесенные крысами, надо полагать, унесли за последние десять столетий больше человеческих жизней, чем все войны и революции» (Эрнест Уолкер).