Раннее утро. Над рекой клубится туман и плывет навстречу восходящему солнцу. Тихо вокруг. Небо и вода постепенно меняют окраску, розовеют и рассеиваются хлопья тумана. Выбираюсь из палатки, наспех умываюсь, беру спиннинг, удочки, насадку, блесны и через несколько минут, по колено мокрый от росы, я уже на своем излюбленном месте. Всколыхнулась березка от набежавшего ветра, и гладкое зеркало воды покрылось рябью; где-то невдалеке сначала робко, затем увереннее послышалась первая трель, через минуту еще одна, и внезапно тишину раннего утра прорезали звонкие голоса птиц, плеск воды, шелест травы. Туман растаял. Уже стали видны очертания берегов, заросли камыша, кувшинки на воде. В росинках травы сверкнул и заблестел первый луч солнца. Вдруг раздался резкий звук где-то над самой головой. Что это? Сигнал подъема? Пора вставать? Но голова отказывается передать команду мышцам, глаза слипаются. Где я? Может быть, это тоже сон? Нет, это не сон. А как хочется, чтобы это было так.

Слышу, как зашевелились Борис и Герман. Может, все это очарование сна вернется на секунду, если не открывать глаз? Вспыхнул свет. Кто-то из ребят уже покинул спальное место и снимает пояс медицинского контроля с вшитыми в него датчиками частоты дыхания и пульса. Нужно вставать, и я усилием воли открываю глаза. Да, сны не возвращаются. Вокруг теперь уже совсем привычная обстановка: стены, увешанные хорошо знакомыми приборами, иллюминаторы, пульт врача, велоэргометр, камбуз, решетчатый потолок, ровный рокот систем жизнеобеспечения над головой. Пора вставать. Лучше сразу.

Выбираюсь из спального мешка, распутываю кабель пояса медицинского контроля и решительно поднимаюсь. Герман уже записывает параметры микроклимата, готовит приборы и датчики к утренним медицинским замерам артериального давления, частоты пульса и дыхания, температуры, веса. Скорее бы размяться, чтобы сбросить пелену сна. Машинально вставляю датчик температуры под мышку и, пока Герман снимает показания с приборов, думаю о прожитых днях. Вот уже сорок суток находимся мы здесь, в гермообъекте. Живем по предписанному нам строгому распорядку. Все делаем сами. От внешнего мира изолированы толстыми стальными стенами.

Вспомнил прошедшие ноябрьские праздники. Хотя они были для нас рабочими днями, рацион был все-таки праздничным: свежемороженые продукты, кофе, какао. В специальном пакете – мука. Если влить в него воду и перемешать содержимое, получится тесто, из которого можно испечь хлеб. Сегодня вместо хлеба у нас вновь черные сухари, специальные галеты и обезвоженные продукты.

Дежурим по суткам по очереди. Вахтенный готовит пищу, убирает помещение жилого отсека, перед завтраком проводит влажную уборку помещения, контролирует и перезаряжает установки регенерации атмосферы.

Трудностей возникло значительно больше, чем мы ожидали. Оказалось, что не так-то легко передвигаться в тесноте – приходится буквально лавировать. Не можем никак привыкнуть обходиться весьма малым количеством воды на умывание и мытье посуды. Раз в десять суток, в банный день, полагается душ: только десять литров воды на человека. Поначалу такого количества воды едва-едва хватало лишь на то, чтобы намылить голову и смыть мыло.

Подъем у нас в семь утра, отбой – в двадцать четыре. После утренней физической нагрузки и завтрака, с 10 до 14–15 часов мы заняты медицинскими обследованиями. Потом обед и отдых до 18 часов. Затем снова физнагрузка, работа, ужин и свободное время, которое мы заполняем чтением научной и художественной литературы. Иногда слушаем радио, смотрим телепередачи, доставляющие нам большое удовольствие.

Медицинские обследования проводятся ежемесячно по одной и той же программе, небольшими циклами по пять суток. Каждый шестой день у нас «выходной». Проводим мы его по-разному. Герман читает художественную литературу, мы с Борисом занимаемся английским языком или играем в шахматы. Что я знаю о Германе и Борисе?

Герман несколько лет назад окончил 1-й Московский медицинский институт. Сейчас он работает научным сотрудником в институте, бывал в экспедициях и камерных экспериментах, то есть в герметичных помещениях с имитацией космических факторов; в непродолжительных (до месяца), но тяжелых экспериментах с повышенной температурой, шумом, вибрацией и некоторыми другими «прелестями». Герман отлично выдержал все трудности. Опыт испытаний, в которых он принимал участие, наверняка сыграл положительную роль в его психологической подготовленности к годовому эксперименту. Это давало основание специалистам быть уверенным в том, что руководитель группы ими выбран правильно. Незадолго до появления в нашем обществе Герман женился. Среди нас он старший по возрасту и командир. Ведет он себя сдержанно, с достоинством, немногословен, но, как мне временами кажется, несколько обидчив, немного вспыльчив. Герман довольно подвижен, нетерпелив; «не любит долго ждать» – говорят про таких.

Борис в нашей компании самый молодой. Он частенько вспоминает годы службы в армии. Она ему многое дала: закалила, приучила к коллективизму. Все это сейчас, несомненно, пригодилось ему. Борис очень привязан к своей семье. Часто вспоминает своих близких – жену, мать. Тоскует по маленькой дочурке Светлане. И изредка с грустью спрашивает нас:

– Ребята, как вы думаете, узнает ли она меня после возвращения? Когда уходил, она была еще такая кроха, всего 5 месяцев.

Если в первые дни каждый много рассказывал о себе, о своей семье, то теперь все стараемся держаться нейтральных тем. Не говорим о себе и о своих близких, чтобы не расстраиваться, не расслабляться. Иногда возникают жаркие дискуссии по различным житейским вопросам. Видимо, сказывается изоляция: хочется поговорить просто так.

Мы находимся под «обстрелом» трех телекамер, с помощью которых наблюдают за нами с командного пункта, видят каждый наш шаг. У нас, к сожалению, нет видеоканала, а так хотелось бы знать, чьи глаза смотрят на нас. Мы испытываем неловкость, когда по едва заметному движению телекамер определяем, что за нами ведется наблюдение.

Настала моя очередь занять верхнее спальное место, верхнюю полку. Она почти ничем не отличается от тех, какими пользуются пассажиры в плацкартных вагонах поездов, только немного уже. Нижнее место покидаю с сожалением: привык к нему, спать там прохладнее и меньше ощущается вибрация.

Сегодня «кровавый день». Перед завтраком Герман начинает забор крови из вены. Первый – Борис. Я помогаю Герману. Вот Борис ложится на полку, закатав рукав рубашки выше локтя. Герман кладет ему под руку стерильное полотенце. Я помогаю перехватить руку Бориса жгутом. Борис методично сжимает в руке кусок каучука, вены на руке вздуваются. Герман берет из стерилизатора иглу и нащупывает вену. Прокол. Мимо. Кровь не поступает из отверстия в игле. Второй прокол более удачный, и я едва успеваю подставлять пробирки. Внезапно кровотечение прекращается, а часть пробирок еще пуста. Борис слегка морщится и молча подставляет вторую руку. Герман вводит в вену иглу. Порядок!

– Теперь твоя очередь, – говорит мне Герман.

Занимаю место Бориса. Чувствую боль. Кровь совсем не идет. Герман массирует мне руку. Неудача? Да, так и есть. Проколол вену насквозь. Еще прокол – теперь на другой руке. На этот раз удачнее. Борис подставляет пробирки. Почему так долго? Мне кажется, что кровь стекает мимо пробирки.

Теперь нужно взять кровь у Германа. Вызываюсь я. С Командного пункта, откуда ведется наблюдение, стар' ший врач дает разрешение. Герман ложится и подставляет руку. У него хорошие большие вены. Я слегка прижимаю кожу на руке и, проткнув ее, стараюсь ввести иглу в вену. Герман морщится, смотрит на свою руку. Не получилось! Эх, зачем, он только смотрел на руку?

– Давай еще, – говорит Герман. Но мне его жалко, и я отхожу в сторону. Борис с забинтованными руками подходит к нему. – Попробуй ты, Борис, – просит Герман и протягивает ему другую руку, перетянутую жгутом. Я вижу только энергичное движение иглой. Герман морщится. Игла под кожей, но крови нет. Опять неудача! Герман просит Бориса сделать еще одну попытку, но с Командного пункта поступает распоряжение забор крови прекратить.

Мы помогаем Герману забинтовать руки, теперь у' всех по две одинаковые повязки на руках. Герман расстроен, мы с Борисом огорчены не меньше. Пробирки с кровью переправляем наружу через чистый шлюз. Первый «кровавый день» позади.

На Командном пункте понимают наше состояние: слышим звуки бодрящей музыки, которую нам транслируют. Мы догадываемся, что нас стараются поддержать. Теперь можно завтракать: на сегодня мы освобождены от физических нагрузок.

Большой цикл медицинских исследований закончился «обменными днями», в течение которых суточный рацион каждого из нас был поделен на три равные части, а все отходы жизнедеятельности собирались и передавались наружу через специальный маленький шлюз – небольшую камеру в несколько десятков кубические сантиметров, позволяющую осуществлять передачу различных анализов без утечки атмосферы гермообъекта.

У нас таких шлюзов два: «чистый» – для анализов крови, и «грязный» – для прочих нужд. Они почти одинаковы по объему.

Для всех нас первые совместно прожитые здесь дни – очень трудный период, период сживания и «притирания» друг к другу, период привыкания к нелегкой жизни в ограниченном пространстве.

Впереди еще длинный путь. Хочется думать, что дальше будет легче, ведь у каждого из нас появился опыт, и он, несомненно, поможет нам. Пока все здоровы. Каждое утро заполняем карты медицинского опроса, в которых имеются графы: самочувствие, неприятные ощущения и т. д. Как правило, ответы лаконичны: «нет», «не было», «не ощущалось» и т. д.

19 декабря исполнится полтора месяца, как мы здесь. Почти одна восьмая. А кажется, что мы здесь очень давно. Все стало привычным. И жить как будто бы стало легче. Обычная работа, четкий распорядок. Вошли в ритм. Но по утрам вставать так же трудно, как в первые дни, хотя теперь иногда просыпаюсь за несколько минут до сигнала…

Чувствуется нехватка соли в рационе. Видимо, это субъективно, однако в обычной жизни мы все привыкли к более обильному «сдабриванию» пищи солью. Как тут не вспомнить, что «соль облегчает и врачует нервные страдания, лом в плечах и пояснице, колотье в боку, резь в желудке и страдания в бедре», как писал древнеримский историк Плиний Старший в своем трактате о соли. Он предлагал физически слабых людей натирать маслом с солью, «чтобы тело их укрепилось и стало подобно рогу». Сейчас медицина широко использует для лечения соленые ванны и соленосные грязи. Многие свойства соли, которые в древности казались магическими, таинственными, теперь имеют научное объяснение. Соль, хлористый натрий, входит в состав крови, слюны, желудочного сока; потребность человека в соли довольно велика – до 3 килограммов в год. Да, пуда соли нам вместе не съесть!

Борис готовит ужин. Вот он тщательно отмеряет мензуркой воду, выливает в миску, высыпает туда содержимое целлофанового пакетика и мешает, мешает.

Проблема отношений трех в термокамере привлекает мое внимание все больше. Прежде всего, почему нас трое? Может быть, для современных условий это тот минимум специалистов, который необходим для проведения комплекса научных исследований при длительном полете в космос? Иногда кажется, двоим было бы легче.

О'Генри с мрачным юмором утверждал: «Если вы хотите поощрить ремесло человекоубийства, заприте двух человек в хижине восемнадцать на двадцать футов. Человеческая натура этого не выдержит». Хотя это и шутка, но в ней есть доля правды. Начальник медицинской службы подводного флота США Г. Альвис пишет, что даже экипажи подводных лодок, состоящие из умных и уживчивых людей, приходится периодически менять из-за агрессивных отношений, которые время от времени проявляются между членами команд. А крупный специалист США по организации арктических экспедиций адмирал Берд считает, что агрессивные эмоции в условиях изоляции обостряются. «Во время своей… зимовки в Литл-Америка, – пишет Берд, – я много часов провел с человеком, который находился на грани убийства или самоубийства из-за воображаемого преследования со стороны другого человека, бывшего ранее его верным другом». Д. Эберсол – врач атомной подводной лодки «Сивулф» – рассказывает, что члены ее команды развлекаются тем, что «заводят» друг друга, пытаясь дать выход агрессивным рефлексам, неизбежно возникающим в условиях длительной изоляции от внешнего мира… Многие психологи считают, что в отношениях между людьми действует некий естественный закон, заключающийся в том, что для поддержания порядка нужны усилия, а беспорядок возникает сам собош То же – при хороших и плохих отношениях.

Оказалось, что наша жизнь втроем создавала серьезные проблемы, связанные с наличием «треугольника» отношений. Пока все идет как будто нормально. Позади самый тяжелый период перестройки и становления отношений. Теперь мне совершенно ясно, что самое трудное – пребывание втроем в закрытом помещении, откуда нельзя уйти, если что-нибудь не по душе. Эта постоянная психическая нагрузка изматывает, пожалуй, больше, чем все остальное. Думаю, что Герман и Борис испытывают подобное же чувство…

Я долго лежу с закрытыми глазами, пытаясь заснуть. Перед глазами мелькает калейдоскоп событий: дом, клиника, герметичная камера. Слышу глухие звуки – словно о стальные стены бьются наши мысли, чувства. Они не проникают наружу. Накатывает тоска, щемящее чувство одиночества. Но поддаваться ему нельзя. Ведь мы – научная экспедиция, три специалиста! И все равно мы… люди, и мы страдаем от заточения.

Психолог Б. Алякринский указал на наличие трех видов раздражителей. На первые человек не может оказать никакого воздействия: раскаты грома, шум дождя. На вторые воздействие возможно, но желаемый эффект может быть не достигнут: разговоры, шум аудитории. И наконец третьи раздражители, при воздействии на которые эффект достижим, например неприятное поведение соседа.

Именно эти последние бывают источником недоразумений и размолвок. И если человек научится мысленно относить их к категории первых двух раздражителей, он сможет сознательно избегать назревающие и устранять возникшие конфликты.

Помню, как по окончании уникального полуторамесячного эксперимента врач Е. Гавриков тепло отзывался о научном руководителе эксперимента – психологе Б. Алякринском, который помог ему и врачу С. Кукишеву пережить 45 суток изоляции в термокамере.

– Я приобрел в этом эксперименте настоящего друга благодаря психологической подготовленности, – рассказывал он. – Порой мне кажется, что, если бы не его «психология», были бы мы с Сергеем врагами, а не друзьями.

Е. Гавриков и С. Кукишев прошли серьезную психологическую тренировку. Они были заранее подготовлены к возможности возникновения конфликтов. Б. Алякринский учил их «анатомически» исследовать поводы и причины ссор. А недоразумения могли возникнуть по любому поводу: ведь они были разные во всем: разные по возрасту – одному 25 лет, а другому – 44 года, по взглядам на жизнь, привычкам. К тому же до эксперимента они не были знакомы.

Эти испытатели прошли психологическую тренировку по методу Б. Алякринского. Кроме того, каждый из них в ходе эксперимента развивал в себе способности к объективному суждению, к самоанализу, выдержке, уравновешенности, терпимости к поступкам товарища, если причина их – неправильное воспитание, нехорошие привычки, недостаток жизненного опыта.

Известно, что чувство агрессивности на первых стадиях своего развития управляемо. В «зародыше» можно подавить любую назревающую вспышку гнева. Вся трудность в том, что в момент зарождения это чувство оказывается вне сферы сознания. Тут-то и может выручить психологическая тренировка. Она позволяет распознавать отрицательные эмоции, едва только они дают о себе знать. Нужно научиться самому нащупывать эти «эмбрионы» чувств и вовремя направлять их в нужное русло. Особенно помогают мысленные «проигрывания» конфликтов. Вот и в эксперименте, в котором принимали участие Е. Гавриков и С. Кукишев, в самых, разумеется, общих чертах проигрывались отношения между членами экипажа.

Подобное проигрывание вероятных событий не новость. Известный советский летчик М. Громов считал, что он предупредил множество несчастных случаев только благодаря постоянному мысленному их проигрыванию. Мысленные проигрывания, во-первых, позволяют найти правильный выход из трудного положения и, во-вторых, притупляют эмоциональную остроту. Благодаря этому человек переживает случившееся в реальной обстановке как уже знакомое событие…

Наша жизнь показала, что треугольник отношений очень непрост. Третий всегда может сыграть на противоречиях между двумя другими. Я заметил, как только меняются отношения между двумя, сейчас же меняется общая конфигурация отношений между всеми. У меня с Германом много общего, у Германа с Борисом, пожалуй, не меньше. Да и с Борисом у меня, кажется, достаточно общих интересов. Почему же временами в нашу жизнь вплетаются недоразумения, размолвки? Почему в ворохе противоречий рождается коалиция двух против третьего?

Очень хотелось бы взглянуть на нас со стороны, иметь объективного арбитра. И вместе с тем с некоторых пор мне стало ясно, что ни один взгляд извне не будет достаточно справедливым. Мы все прекрасно понимаем, что вникнуть в наши отношения и рассудить нас практически невозможно, ибо нет никого, кроме нас самих, кто был бы в состоянии понять, что у нас происходит. Может быть, именно поэтому мы стараемся решать все трудные и спорные вопросы сами и не обращаться за помощью к другим?

В таких условиях, когда нет возможности «излить душу», дневник становится единственным молчаливым другом и всегда верным союзником. Кроме того, он позволяет взглянуть на события вчерашнего дня с позиций сегодняшнего, а такой анализ всегда полезен. Дневник «запоминает» на будущее события, которые не в состоянии удержать память. Он способен «разрядить» накалившуюся обстановку, а также помочь критически оценить свои поступки и поступки товарищей. Он хорошее средство подавления раздражения и помогает запечатлеть интересные события нашей жизни. Наконец, работа над дневником заполняет свободное время, не дает развиться безделью – самому страшному врагу в условиях изоляции. Вот почему день за днем я веду дневник событий нашей жизни. То же делает и Герман и, вероятно, по тем же соображениям…

Почему же все-таки наши отношения усложняются с каждым днем? Я не раз вспоминал печальные примеры разобщенности людей, попавших в особые условия. Вот три золотоискателя Джека Лондона – добрые друзья и в принципе неплохие парни. Отрезанные метелью в занесенной снегом палатке, они возненавидели друг друга. Вспомнился эпизод из жизни прославленного исследователя Арктики Фритьофа Нансена и его друга и помощника Иогансена. Почти полтора года добирались от Северного полюса до Земли Франца-Иосифа эти два человека высокого самообладания и мужества. В замерзшей одежде, которую негде было высушить, шли они через нагромождения льдов. Питались лишь сырым моржовым мясом. Теплом своего тела согревали фляги со снегом, чтобы напиться. Но самое тяжелое, что им пришлось перенести, – это общение между собой. Близкие друзья, они так раздражали друг друга, что почти перестали разговаривать. Иногда, лишь раз в неделю, обменивались несколькими лаконичными фразами, обращаясь друг к другу сугубо официально: «Господин начальник экспедиции» и «Господин главный штурман». Вернувшись на Большую землю, они снова стали друзьями. Причина же их охлаждения друг к другу так и осталась загадкой.

Случай с Нансеном и его другом показателен и может служить моделью в какой-то степени для других. Но так называемая «несовместимость» в особых условиях все-таки не закон. Ее избежала, например, наша героическая четверка Зиганшина. Как известно, в начале 1960 года во время шторма на Тихом океане от берегов Курильских островов угнало в океан баржу, на которой находились четыре советских солдата: Асхат Зиганшин, Филипп Поплавский, Анатолий Крючковскин и Иван Федотов. После сорокадевятидневного дрейфа они были подобраны американским авианосцем и доставлены в Сан-Франциско. Этот случай, ставший их подвигом, изумил мир. Но больше всего, пожалуй, потрясло иностранных корреспондентов чувство сплоченности этих советских солдат. Зиганшину после дрейфа был задан вопрос: «…В такой обстановке можно потерять человеческий облик, сойти с ума, превратиться в зверей. У вас, конечно, были ссоры, может быть, драки из-за последнего куска хлеба, из-за последнего глотка воды?» И Зиганшин ответил: «За все сорок девять дней члены экипажа не сказали друг другу ни одного грубого слова. Когда пресная вода оказалась на исходе, каждый получал по полкружки в день. И ни один не сделал лишнего глотка. Лишь когда отмечали день рождения Анатолия Крючковского, мы предложили ему двойную порцию воды, но он отказался».

Эту сплоченность советской четверки объясняли разными причинами: и тем, что у них сохранялась твердая вера в спасение и продолжалась борьба, и тем, что среди них был сильный лидер, и воспитанием советских людей в духе взаимопомощи. Много причин. Одно несомненно: советские люди – коллективисты по своему духу. С раннего детства мы воспитываемся на основе принципов высокой человеческой морали, присущей по самой природе социалистическому обществу. Но, конечно, при этом каждый из нас не теряет своей индивидуальности.

У нас пет органической неприязни друг к другу, но как порой трудно преодолеть в себе крайний субъективизм во имя общего дела. Как трудно бывает временами спокойно смотреть в глаза другому. А ведь сидеть за одним столом, дышать одним воздухом и находиться в весьма ограниченном помещении нам придется еще много месяцев. Никуда нельзя уйти. Значит, нужно учиться жить в этих условиях, укреплять в себе чувство дружбы, строить отношения сегодня так, чтобы можно было успешно работать, жить вместе завтра и еще много месяцев. Не только жить и работать; надо дать науке материал о длительном совместном пребывании трех человек в ограниченном, изолированном пространстве, материал, который, быть может, пригодится при подборе экипажей космических кораблей для длительных полетов.

А пока совместная каждодневная деятельность накладывала отпечаток на наши отношения, делала их трудными. В обычной жизни мы редко сталкиваемся с подобными условиями: после работы мы находим общество по душе. Здесь же одни и те же люди, одна и та же обстановка. Обследования, обследования, обследования изо дня в день. И быт и работа – все тесно сплетается в тугой узел отношений, способный рождать разногласия и противоречия.

Американский исследователь Ричард Берти, отправившись зимовать на Южный полюс, попытался решить проблему отношений просто: сам с собой не поругаешься и потому лучше идти одному без всяких спутников. Однако и проблема одиночества очень сложна и решается непросто. Несмотря на это, мне тоже иногда кажется, что лучше было бы оказаться одному. Но, наверное, это только кажется. Без людей трудно. Это совсем не то уединение, которого нам порой хочется, чтобы отдохнуть:, «отключиться» от утомительного присутствия других, дать успокоение нервам. Это изоляция, которая гнетет, которая не только вызывает «информационный» голод, до и усиливает нервное напряжение.

Итак, возникают трудности. Что их вызывает? Специфическая обстановка? Да, вероятно, она играет решающую роль. Индивидуальная особенность мышления каждого, воспитание, образование и т. д., которые каждый из нас принес в нашу совместную жизнь, принес частицу прошлого собственного бытия, собственного опыта, полученного в предшествующей эксперименту жизни? И это тоже. Все очень сложно. Вот простой пример. Мы с Борисом первое время с удовольствием играли в шахматы, которые, естественно, давали нам дополнительные контакты. Герман в шахматы не играет. И мы стали замечать, что наше увлечение ему как-то не по душе. Поняв это, мы прекратили играть.

Одно из немногих удовольствий в нашей однообразной и трудной жизни принесли в жертву нашему единству…

Чувство собственного одиночества на фоне общей изоляции временами бывает очень ощутимо. И тогда уже не кажется, что одному было бы намного легче. Общая цель научного эксперимента, желание успешно завершить начатое – все это заставляет быть выше мелких обид, не обращать внимания на проявление недружелюбия, стараться быть сильнее. Никакого панибратства, чтобы не расслаблять себя, – это мы скоро поняли все. Сейчас у нас выработалась особая этика поведения и взаимного общения. Крючок для одежды, которым пользуется один, другой уже не занимает. Это не просто деликатность, это стремление сохранить достигнутое равновесие в отношениях, поддерживать его всеми силами. И только очень сильные отрицательные эмоции вызывают желание то у одного, то у другого изменить сложившиеся отношения, как бы «перетасовать колоду карт. Но сознание того, что при этом он рискует потерять «козыри», которыми до этого располагал, заставляет отбрасывать эту мысль.

Между тем отношения между нами все время меняются, сохраняя, однако, форму, приемлемую с оговорками для всех троих. Сейчас они достигли какого-то динамического равновесия на некотором среднем уровне. Каждый из нас понял необходимость критической оценки своим поступкам, ибо невозможно замечать ошибки и недостатки другого и не видеть своих. Поэтому нам пока удается все вопросы решать в духе взаимопонимания. Срывов ни у кого не было, хотя поводы для этого появлялись не раз. «У нас все в порядке» – таков типичный ответ на вопрос с Командного пункта о наших делах, но для каждого из нас он имеет свои нюансы…

Психологов постоянно интересовала проблема совместимости членов нашего экипажа. Еще во время отбора и подготовки специалисты изучали нашу совместную деятельность на различных тренажерах. Мы прошли различные этапы индивидуального и группового отбора. В итоге нас так подобрали, что мы хорошо понимали друг друга, при выполнении заданий проявляли наибольшую, как говорят психологи, сработанность. И все-таки отчеты психологов, основанные на наблюдениях над нами, свидетельствовали: «Между испытателями бывали периоды сложных отношений, иногда мелкие конфликты.

Причем они возникали по самому ничтожному поводу. Таким поводом, например, могли быть бытовые мелочи. Бывало, что периоды неприязни друг к другу доходили порой до «слепой ненависти» и «физического отвращения». В такие моменты тесное общение, невозможность физически изолироваться от других было особенно тяжелым испытанием.

Между прочим, на большое значение этого момента указывают полярники, вынужденные длительное время находиться в тесном общении. В условиях тесного физического общения ничто так трудно не переносилось, как ситуация, когда один из них оказывается в «психологической изоляции» от двух других. В такой «изоляции» за период эксперимента приходилось бывать каждому. Тот факт, что отношения между испытателями не всегда были дружескими, сам по себе ни в какой мере не может свидетельствовать о плохом характере кого-то из испытателей. Вероятно, здесь дело не в этом.

…Испытатели действовали четко, согласованно и были надежным коллективом. Это не значит, однако, что все шло гладко, все были постоянно довольны друг другом. Часто возникали дискуссии, практически всегда направленные на изыскание возможностей наилучшего выполнения поставленных задач. Иногда эти дискуссии проходили на повышенных тонах с излишней эмоциональностью и резкостью суждений, но никогда не несли в себе черт агрессивности. Любопытно, что после каждого «серьезного разговора» слаженность действий при выполнении работы, качество психологических проб и выполнения заданий заметно повышались. Мы подчеркнули пользу от подобных дискуссий, поскольку группу всегда поджидает и другая крайность – успокоение, благодушие, излишняя подчас уверенность в себе, снижение эмоционального тонуса. В этом смысле некоторая напряженность в отношениях может оказать лечебное действие на коллектив».

Психологи наблюдают за нами с помощью телекамер и, вероятно, могут слышать наши разговоры. Мы понимаем, что все это необходимо науке, однако легче и приятней нам не становится. Это еще один психологический барьер, создающий излишнюю психологическую напряженность.

Впервые отношения испытателей к наблюдению экспериментаторов проследил советский исследователь О. Кузнецов, который в 1966 году провел эксперимент с испытуемыми (женщинами) в сурдокамере. «Больше всего меня угнетало не одиночество: я привыкла к нему и люблю его, – рассказывала потом одна из участниц эксперимента, – а то, что за мной постоянно наблюдали». Другие отмечали, что им очень хотелось узнать, кто находится в аппаратной. Некоторые как бы давали обет молчания на период «заточения», хотя поговорить очень хотелось.

Мы тоже научились скрывать свои чувства. Я вспомнил, как один из испытателей другого эксперимента записал в дневнике: «Когда находишься там, в камере, и не одни сутки, то все восприятия обостряются. Мне постоянно казалось, что контроль с той стороны просто переходит границы приличия – ведь они включили магнитофон, сидят и пишут все, что заметят и услышат. И все это неприятно действует на нервы».

Члены экипажа американской подводной камеры «Тектайт-1», прожившие два месяца под водой, признавались, что под непрерывным наблюдением порой чувствовали себя просто не в своей тарелке. Они знали, что за ними постоянно наблюдают. С одной стороны, это наблюдение снимает тревогу и страх одиночества, о котором предупреждали уже перенесшие его в условиях «робинзонады». С другой стороны, такое постоянное наблюдение лишает человека возможности хоть немного побыть «наедине с собой», требует от экипажа постоянной собранности и непрерывного контроля за своими действиями. Поэтому многие особенности поведения человека объясняются реакцией на наблюдение экспериментатора, а не на изоляцию, причем поведение это зависит от индивидуальных психических особенностей каждого…

Я вспомнил, что в первый день, когда за нами плотно закрылась массивная дверь гермообъекта, я сказал Герману и Борису: какими мы сюда вошли, такими и выйдем, никто, вероятно, не захочет менять своих привычек, и давайте поэтому считаться друг с другом. Вспомнил и улыбнулся: я понял, что ошибся – мы уже все стали другими, научились быть более терпимыми к ошибкам друг друга, стали более покладистыми и самокритичными.

Скоро Новый год! Вечер. Время ужина. Борис хлопочет у плиты, и уже слышен запах подгоревшей пищи. Аппетит не оставляет нас, однако, несмотря на то, что рацион повторяется каждые пять суток и пища все– таки кажется довольно пресной и однообразной. Иногда появляется чувство голода. Мои товарищи весят больше и, наверное, острее его испытывают. Борис похудел на три килограмма, а Герман пока держится в своем весе. Мой вес тоже почти не изменился.

Практически все здоровы. На мелкие отклонения от нормального самочувствия не обращаем внимания. Например, на днях обнаружил, что кровоточат десны. Перестал пользоваться зубной щеткой. Намыливаю палец и им чищу зубы, потом полощу рот специальным эликсиром. Может быть, десны кровоточат не от механического раздражения? Может быть, пища, наши сублимированные продукты, не создает достаточной нагрузки жевательному аппарату? Ведь витаминов у нас хватает! Вчера почувствовал какую-то неловкость в горле при глотании, а на протяжении нескольких дней ощущал неприятную тяжесть в области сердца. Отчего бы это? Решил подождать несколько дней, прежде чем сообщить об этом, чтобы не вызвать преждевременного и ненужного беспокойства у врачей.

Время тянется медленно. Каждый из нас ищет способ подтолкнуть его. Я стараюсь не смотреть на календарь, Герман, напротив, вычеркивает каждый прожитый день, а Борис считает, что самое эффективное средство ускорить бег времени – дневной сон. Впрочем, мы все охотно спим после обеда. Да и ночью теперь как будто никто не страдает бессонницей. Как же был прав русский поэт Ф. Тютчев, который писал, что «дневные раны сном лечат». Для нас сон, кроме того, поистине «вкуснейшее из блюд в земном пиру», как говорил когда-то великий Шекспир. Недаром в Древней Греции считали, что сон даруется богами, и поклонялись богу сна Морфею.

Без сна невозможна жизнь. Если без нищи человек может прожить тридцать или даже шестьдесят дней, то без сна едва продержится 10–12 дней. При бессоннице растрачивается энергия клеток головного мозга, которые, как писал И. Павлов, «держат в своем ведении все явления, происходящие в теле». Сон сохраняет клетки от разрушения и может быть использован для лечения многих болезней. Врач и писатель П. Бейлин в своей книге «Самое дорогое» очень хорошо пишет: «Сон не порошки, не пузырек с лекарствами, не аптекарское снадобье, но щедрый дар природы, защищающий от ударов болезней. Сон – наш верный, наш преданный телохранитель».

В канун Нового года получили много поздравлений: от родных и близких, руководителей института, научных руководителей эксперимента, товарищей по работе.

«Милые наши мальчики! Женщины канцелярии поздравляют вас с наступающим Новым годом. Что пожелать вам в вашем затворничестве? Наверное, прежде всего здоровья и дружбы. Крепко целуем вас».

«Дорогие наши соратники, добровольные узники – Андрей, Герман и Борис! Сердечно поздравляем вас с Новым годом. Желаем бодрости, стойкости, успехов в трудном эксперименте!» – писали мои коллеги-биологи.

«Дорогие Герман, Андрей и Борис! Коллектив лаборатории горячо поздравляет вас с Новым годом! Желаем вам большого здоровья, успешного окончания ваших больших начинаний!» – писали медики, сотрудники лаборатории Германа.

Многих из тех, «то поздравлял нас, мы не знали. И тем не менее все мы были растроганы их вниманием. Здесь, в изоляции, мы особенно нуждались в этом.

Перед Новым годом мы решили, что нелегально вымоем головы, выкроив для этого воду более экономным ее расходованием в других целях, подстрижем друг друга, наденем праздничные костюмы и, как все в этот день, сядем за праздничный стол. Пища будет натуральной и очень вкусной. Мечтая об этом, я зажмуривал глаза, и все же не верилось, что будет так.

И, как всегда, в канун Нового года захотелось оглянуться назад, окинуть взглядом уходящий год. Но сначала надо подвести итог почти двухмесячному пребыванию в герметическом объекте, ставшем нам домом.

Мы ушли от людей, «улетели» в будущее космических экспериментов на «Земном звездолете» для того, чтобы собрать научную информацию. И хотя она не будет содержать в себе ничего звездного, тем не менее окажется необходимой тем, кто когда-нибудь полетит в бесконечные просторы вселенной, полетит надолго и вынужден будет довольствоваться малым. Конечно, мы сегодня не можем предвидеть всех предстоящих трудностей. Эксперимент есть эксперимент, и как можно заранее достоверно знать, что ожидает впереди?

Дороги в космос начинаются на Земле. На Земле рассчитываются космические трассы и готовятся будущие космонавты. На Земле создается, исследуется и проверяется все, что должно обеспечить труд и жизнь человека в космосе. По этим земным дорогам, ведущим в космос, первыми идут испытатели. Оставаясь подчас неизвестными, они первыми обеспечивают успех на звездных трассах.

Сегодня, когда позади огромная дистанция от первого «Востока» до многоместного «Союза» и обитаемой станции «Салют», многое стало ясным и понятным. Но прежде чем послать человека в космос, вопросам и сомнениям не было конца. Нужно было найти на них ответы. Сколько труда, таланта, смелости и упорства вложили инженеры, биологи, врачи в создание первых программ тренировок, технического контроля кораблей, снаряжения, средств обеспечения безопасности.

Больше десяти суток провел испытатель в макете «Востока» перед полетом Юрия Гагарина. Искусственный климат, обед из туб, стартовый гул двигателей, короткие сеансы радиосвязи, одиночество и сомкнувшиеся над головой стены кабины – все как в настоящем полете. Это был суровый экзамен, всю тяжесть которого невозможно передать словами. Сейчас испытателю об этом экзамене напоминают лишь шутливое прозвище Космонавт-ноль да гордое сознание того, что, когда эксперимент закончился, врачи и биологи вынесли единодушное решение: есть у человека запас прочности, ему открыта дорога в космос!

После полета Ю. Гагарин рассказывал, что именно там, в бездонном космосе, он часто думал: «Мне легче, я уже знаю от друга многое, что меня здесь ждет. Я готов ко всему. Ему было трудней – он шел первым».

Испытатель говорил Ю. Гагарину: «Ты знаешь, брат, я только сейчас почувствовал, что у воздуха есть запах. В камере воздух совсем другой. А это – воздух Земли. Чудно: живем на ней и не ценим. Знаешь ли ты, как пахнет сирень? Аж голова кружится от запаха! Соскучился еще я здорово по пище земной…

Поначалу дико было без людей. Потом привык. Стал много работать. Ты знаешь, это очень хорошо, что день в камере так загружен, что и скучать некогда. Всегда есть какое то дело. Следил за термостатами, за влагомерами, возился с приборами, готовил себе пищу. Но знаешь, наступает такой день, когда хочется чего-то нового… У меня был такой день. Это был день моего рождения. Ты помнишь, я его встретил в камере. Двадцать пять рождений отмечал на Земле, а вот двадцать шестой пришлось встретить в «космосе»… Эх, Юрка! Ты хоть представляешь, что такое просидеть столько дней в четырех стенах одному? Очень хотелось с кем-то поговорить, услышать от кого-нибудь доброе слово. Живое слово, только одно слово – что бы я отдал тогда за него!»

Это говорил человек, который находился в изоляции всего 10 дней, правда, в абсолютном одиночестве.

Ю. Гагарин был первым. Вслед за ним вновь и вновь бороздили космические просторы советские и американские космонавты. Их имена и биографии знает каждый. Им посвящены песни и картины, фильмы и поэмы. И если космонавт избавлен от лишних опасностей и лишений, то только потому, что многое, с чем встречается он в полете, проверили и опробовали на Земле испытатели. Они первыми катапультируются при условных «отказах» на старте, месяцами томятся в тиши сурдокамер, плавают в невесомости самолетных кабин, терпят жару и космический холод.

Как-то в беседе с журналистами известный советский ученый, член-корреспондент Академии наук СССР О. Газенко сказал: «Видите ли, у каждого из нас есть свои обязанности. У одних – задача создавать корабли, у других – рассчитывать их траектории. У космонавтов цель работы – полет. А у испытателей… Без них мы не смогли бы разработать ни те методы подготовки космонавтов, ни ту технику, что обеспечивают сегодня космические полеты. В каждом новом шаге виден труд испытателей здесь, на Земле. Рискуя подчас жизнью, они первыми сталкиваются со всеми сложностями и неожиданностями пока еще неизведанного космоса».

Каждый новый полет, каждый этап полета – это множество сложных научных проблем, это десятки и сотни экспериментов, всю тяжесть которых испытатели и ученые несут на своих плечах…

В канун Нового года нам немного грустно: встречаем его не с семьями. Думаю о своих. Представляю, как они хлопочут сейчас, как готовятся к встрече Нового года. У нас всегда наряжается большая елка. Душистую и заснеженную, ее уже занесли, наверное, в прихожую. Мне видится усталое лицо отца.

Отец, главный редактор одного из московских издательств, наверное, только что пришел с работы. «Ну вот, – скажет мать невесело, – опять редсовет? А ведь обещал пораньше».

Мать – врач противотуберкулезного диспансера – всегда энергичная, выглядит в эти дни тоже усталой: большая семья – четверо детей – и хлопот по дому у нее немало. Но она никогда не унывает. Наверное, сейчас мой младший брат Алексей собирается ставить елку в ведро с мокрым песком, а сестра Наташа ему помогает, и они, как всегда, спорят.

Я представил нарядные предпраздничные улицы и веселое оживление в магазинах. Подошел день, который разделяет жизнь людей на годы. Что же принес мне год уходящий? Что сделал я, что успел, какую пользу принес людям за 365 истекающих дней?

По окончании биолого-почвенного факультета МГУ я занимался перспективными системами жизнеобеспечения. Над этой проблемой мы, биологи-экспериментаторы, работали в тесном содружестве с инженерами и медиками. Это крепкий орешек. Однако первые успехи на стадии лабораторных экспериментов всех нас сильно воодушевляли. Приятно было сознавать, что нам удалось кое-что сделать: чертежи ряда изделий передали в цехи, получили авторские свидетельства – память о тех продуктивных днях, полных энтузиазма.

Работая в совете молодых специалистов, участвовал в организации первой научной конференции. Несмотря на занятость, занимался на курсах английского языка.

В этом же году закончил философский факультет вечернего Университета марксизма-ленинизма. Вступил в члены КПСС. Запомнились первое партийное собрание, первое партийное поручение. Когда предложили участвовать в эксперименте, я не сразу однозначно решил для себя этот вопрос. На прежнем месте я работал увлеченно. Привык к людям, многие из них помогали мне. Появились коллеги-друзья. Грустно было с ними расставаться. И как будто в наказание за такую измену вот попал в стальные стены термокамеры…

На столе суп харчо, курица, блинчики, сок, а на закуску – капуста. После обеда, который съели с истинным наслаждением, Герман и Борис размечтались о сигаретах как о чем-то несбыточном. Компенсацией за невозможное оказалось известие о каком-то сюрпризе. Действительно, нам преподнесли самый лучший подарок, о котором мы только могли мечтать: устроили встречу с родными, встречу на экране! Когда выключили в отсеке свет, а на экране появились дорогие лица – мы сидели затаив дыхание. Борис увидел мать, жену, дочку. И я встретился со своими. Мои родные сидели за праздничным столом и поднимали бокалы за наше здоровье. Мы были растроганы до глубины души вниманием друзей. Пленку просмотрели еще и еще раз; смотреть ее хотелось бесконечно.

Приближается последний ужин в старом году. У всех праздничное, приподнятое настроение. Перечитываем поздравления, рассматриваем праздничный рацион.

В этот последний день года я дежурный. С Командного пункта сообщают об очередном шлюзовании. Открываю шлюз – и вздрагиваю от неожиданности: елка – маленькая, пушистая, но настоящая лесная, с запахом хвои и зимнего леса. Радость нашу трудно описать. Мы, трое взрослых парней-испытателей, радуемся, как дети. В коробке блочные украшения – маленькие и блестящие шарики и игрушечные свечи – все по размеру елочки. Сюрприз растрогал нас. В этот вечер мы особенно остро ощутили теплоту и внимание друзей и товарищей по работе, выполнявших, как и мы, ответственное научное задание и не забывших о нас в беспокойную новогоднюю ночь.

Жадно вдыхаем запах хвои: он всем напоминает дом, детство, тепло и уют домашнего очага. Борис и Герман начинают украшать елочку – нашу лесную красавицу, а я принимаюсь за приготовление пищи. Мы специально оставили на ужин все самое вкусное из обеда. Обычно, когда мнения расходились, вопрос решался демократично – простым большинством голосов, но сегодня прибегать к этой процедуре не пришлось: мы были во всем на редкость единодушны.

К ужину надели праздничные костюмы. Все оживлены, любезны и предупредительны друг к другу, как это бывает в тесной компании друзей, собравшихся на праздничный ужин. Около одиннадцати услышали сигнал вызова с Командного пункта, и знакомый голос сообщил нам, что научные руководители эксперимента, главный инженер пришли поздравить нас с Новым годом. Они пожелали нам успеха.

– Спасибо! Постараемся оправдать доверие, которое нам оказано, – ответил за всех Герман и поздравил «гостей» с Новым годом.

Нам включили телевизор, который находился за иллюминатором, и показали праздничный концерт.

И вот мы сидим за праздничным столом. Я так торопился, что стал согревать для быстроты салат из капусты, который нужно было медленно оттаивать. На столе у нас вместо сухарей и галет – хлеб собственной выпечки: большие, пышные лепешки. Герман и Борис довольны мной как пекарем. Лепешки удались на славу, и все с удовольствием поглядывают на подрумянившуюся корочку. Меню у нас сегодня отменное: черная икра, креветки, праздничный салат. При виде этих блюд буквально текут слюнки. За столом мы непрерывно смотрим на часы. Вот стрелки сошлись на двенадцати, и пробили кремлевские куранты. Мы дружно подняли бокалы. Когда услышали Красную площадь и знакомый голос диктора Левитана, почувствовали себя вместе со всей Советской страной.

В первые минуты Нового года мы желали успехов друг другу в нашем общем деле, пили сок за здоровье родных и благополучие наших семей и за то, чтобы не было никаких неурядиц и столкновений. Потом поздравили с Новым годом дежуривших ребят и девушек из группы обеспечения, которые, как и мы, не могли сесть в этот вечер за стол в семейном кругу. В этот 57-й день эксперимента мы единственный раз легли спать не «по распорядку» – в половине второго.

Впереди оставалось еще триста девять дней…

18 января. Иллюминатор между термокамерой и оранжерейным отсеком сильно запотел. Температура и влажность там, очевидно, выше, чем у нас. Значит, в оранжерее идут предварительные испытания, и скоро подключат ее к жилому отсеку. Каждый из нас живо представил, как будет «бегать» по оранжерейному отсеку, в котором есть узкая «дорожка» между кюветами, как будет подтягиваться на перекладине, смонтированной по нашей просьбе, как выращивать зелень и готовить салат! Герман наметил перебросить туда часть нашего имущества, и прежде всего велоэргометр, чтобы расширить свободное пространство в жилом отсеке. Мы с удивлением стали замечать, как легко покрываемся ссадинами и царапинами. Оказывается, в нашем помещении много острых углов и кромок, и даже там, где их нельзя предполагать. В тесноте мы очень скоро убедились, как непрочны и хрупки приборы, стеклянная посуда и все, что изготовлено из стекла.

Необычность наших условий жизни сказывается на всем, даже на снах, которые мы подробно записываем в специальный дневник. На днях, когда обострились наши отношения с Германом, мне приснилось, будто в термокамеру входит Виктор Потапов и заменяет ого. В другой раз я ясно видел, как мы все выбираемся из термокамеры на крышу, покрытую снегом, играем в снежки, а потом возвращаемся вновь к себе. Только теперь я обнаружил, что вижу цветные сны. Они здесь воспринимаются по-иному: во сне возможно покинуть эти серые стены, повидать близких и родных, вообще узнать что-нибудь новое. Сны связывают нас с недоступной пока жизнью. Иногда о своих снах мы рассказываем друг другу и замечаем, что сновидения становятся дополнительным источником информации.

Так как сон восстанавливает истраченную энергию нервной клетки, то специалисты придают ему в условиях эксперимента чрезвычайно важное значение. Когда должен спать человек и сколько, как быстро он засыпает в непривычной обстановке и как включается в работу после пробуждения?

Скорость засыпания, глубина и продолжительность сна, биотоки мозга, движения во сне, обилие сновидений, их яркость, композиция, сюжеты, эмоциональный тон и цвет – все это может помочь специалистам объективно оценить наше состояние.

«Мне снилось, что я весь забинтован, иду по какому-то длинному-длинному коридору. У стен стоят люди и смотрят на меня. Я не узнаю своих знакомых, а они меня узнают и с сочувствием смотрят на бинты, которыми я обмотан с головы до ног». «Сегодня мы втроем обнаружили неизвестный ранее выход из термокамеры и по очереди выходили наружу». Такие записи снов время от времени появляются в наших дневниках сновидений.

Сны могут рассказать о многом. Чтобы глубже исследовать личность, заглянуть в ее внутренний мир, специалисты по сну и психологии изучают ее сновидения.

Элементы сновидений бывают у того или иного человека постоянными и случайными, нетипичными. Различно и их содержание. Сны часто отличаются от того, что человек испытывал в состоянии бодрствования. Раздражители внешнего мира, действуя на нервные окончания различных органов человека, отражаются и запечатлеваются в коре головного мозга. Там же фиксируется не только то, что мы видим, слышим, ощущаем, но и то, о чем читаем, чего желаем или воображаем.

В определенный момент во сне оживают, как правило, те впечатления, которые недавно взволновали человека. Но бывает, что оживает и, казалось бы, давно забытое событие. Значит, мозг сохранил его до самого этого момента и в мельчайших подробностях. Например, известны случаи, когда человек, забывший иностранный язык, при определенных условиях во сне вспоминает не только отдельные слова, но и целые фразы. Значит, весь опыт жизни и отдельные события мозг хранит довольно долго.

Какими бы необычными и фантастическими сновидения ни казались, они тем не менее всегда воспроизводят лишь, по словам И. Сеченова, «комбинации бывалых впечатлений». Писатель К. Паустовский в своем рассказе «Великий сказочник» пишет: «Во сне частности нашей реальной жизни свободно и причудливо соединяются во множестве комбинаций, как разноцветные стеклышки в калейдоскопе». Значит, все наши сновидения соответствуют образу нашего мышления и нашей деятельности.

Очень важным элементом снов оказывается их цвет. Одни люди постоянно видят цветные сны, другие – только черно-белые. Исследователи считают, что «красочные» сны, как правило, говорят о художественном, образном складе мышления, аллегорическом видении мира. Черно-белые свойственны рациональным людям. Мягкие тона сновидений чаще всего свидетельствуют о душевном равновесии, психологическом благополучии. Если же у человека вдруг меняется «цвет» снов и вместо черно-белых появляются вдруг красочные, значит у него произошел какой-то психологический сдвиг.

В первые дни эксперимента, когда мы привыкали к новым условиям, в наших сновидениях преобладали красные и черные тона. Потом они стали более спокойными, их эмоциональная окраска стала более нейтральной.

Со временем в наших дневниках появились такие записи: «…видел сон, что живу в термокамере, как в квартире, давно живу, привык к ней и никуда не собираюсь уходить». Видимо, бытие не сразу преломляется через сложную призму сознания, и именно этим можно объяснить большой отрыв сновидений от реальной действительности.

Сегодня заметил, что Борис с грустью рассматривал фотографии матери, дочки, жены. Герман тоже, видимо, скучает по дому, по близким. «Очень хочется побывать дома среди своих, хотя бы один час!» – вырвалось как-то у него. Я тоже часто думаю о родных, пытаюсь представить, что сейчас происходит дома.

Мы заметно изменились – стали покладистее. А может быть, мне только так кажется? Как-то Борис сказал, что пребывание здесь, опыт отношений между нами помогут ему в дальнейшей семейной жизни. Интересное заключение! И верное. Думаю, что в этом плане полученный опыт пойдет всем троим на пользу. Все это закаляет и, вероятно, совершенствует нас.

У нас есть возможность «оглянуться назад», что не всегда удается в обычной быстротекущей жизни, когда день за днем мелькают как кинокадры на экране. Для осмысливания знаний, накопленных за день, месяц, год жизни, необходимо время, время, которое в XX веке стало вдруг таким дефицитным. Может быть, именно уйма свободного времени позволяла раньше открывать законы природы на «пяти пальцах»?

Стальные стены словно затормозили бег времени. Оно тянется бесконечно медленно. Я с удовольствием и грустью вспоминаю поездки за город. Хочется двигаться не только во времени, но и в пространстве. Однако сделать это невозможно! И мы грустим. А имеем ли мы на это право? Не является ли наша грусть отклонением от нормы? Нет! Скорее полное ее отсутствие указало бы на это. (Крайний случай – патологическая «зеленая тоска» – не в счет.) Человек должен грустить, радоваться, любить и ненавидеть. В этом «соль жизни». Пройдет время, и наше трудное настоящее будет вспоминаться как увлекательное прошлое. Появятся прежние заботы и проблемы, возникнет вновь забытый на время жизненный стереотип…

Каждый день до предела насыщен работой. Только после обеда выпадет час-полтора отдыха, а потом – обработка экспериментальных данных, снова медицинские обследования, занятия математикой. С 22 часов снова выпадает немного свободного времени. После этого делаем записи в бортовом журнале, готовимся ко сну, проводим самомассаж, читаем. В 24 часа – отбой… Иногда ухитряемся выкроить время «для развлечений» – сыграть партию в шахматы, почитать. Читаем в основном книги о путешествиях, о диких животных и первобытной природе, о местах, где люди, оставшись наедине с трудностями, сбрасывают с себя все внешнее, напускное, становятся такими, какие они есть на самом деле. Мы читаем книги об отважных спелеологах – Мишеле Сифре и Норберте Кастере, потому что находим в них много полезного для себя. Нам пришелся по душе эпиграф к первой главе книги Н. Кастере: «Когда трудности кажутся непреодолимыми и препятствия множатся, это значит, что успех близок…»

Иногда нам разрешают посмотреть телепередачи, что всегда приносит большое удовольствие. В самое ближайшее время к жилому отсеку будет «подстыкован» оранжерейный отсек. Это вызывает прилив оптимизма, радость; оранжерея – и дополнительное пространство, и свежая зелень, и начало моей научной работы, связанной с изучением растений и сопутствующей им микрофлоры.